Владимир Капгер

«Не стоит пускать слезу над хитом из «Нотр-Дам де Пари»!

В полупустом бистро играет музыка, совершенно не подходящая к теме. Назойливое диско кружит под потолком, безуспешно пытаясь встрять в разговор. Мой сегодняшний собеседник — бард «Первого круга», основатель легендарного арт-кафе «Мажор» Владимир КАПГЕР.

— Владимир, расскажите, как создавался «Первый круг».

— «Первый круг» — братство бардов — родился пятнадцать лет назад от большого желания заниматься любимым делом. Время тогда было — сами знаете; жить по-своему еще не очень-то давали... Идею подкинул Юрий Лорес, сумевший из сотен поющих людей вычислить самых нужных. В «Первый круг» вошли сливки жанра. Алик Мирзоян, Надя Сосновская, Володя Бережков, Витя Луферов, Саша Самогул и младшее крыло — Кочетков, Анпилов и ваш покорный слуга. Мы сбились в этакую пиратскую команду. Первые годы ушли на раскачку (последние — увы, на затухание), но лет шесть посередине были сплошной каруселью концертов, гастролей, фестивалейѕ Мы объездили сто двадцать городов, поставили двенадцать спектаклей. У нас не было никакой обязаловки, все решалось путем консенсуса. Все происходило интуитивно, но имелась одна серьезная амбиция: осуществить некий культурный прорыв, соединяющий современность с Серебряным веком, дабы воссоздать умирающую традицию русской поэзии. Россия за последние двести лет создала свой вариант творческой жизни, более органичный, чем западный.

— Верно ли, что любовь к бардовской песне передается по наследству — от родителей к детям?

— Было бы очень печально, если бы дело обстояло только так! Потребность в самовыражении существует независимо от родительских увлечений. Молодые сами берут гитары в руки, и даже огород рок-н-рольных сорняков (кстати, Россия — последний отстойник, где это еще слушают!) не в силах заглушить элементы городского романса, русской гитарной песни — этнотрадицию, пробивающуюся сквозь заросли эстрадного чертополоха! Рок-музыка пережила зарождение, взросление, становление — славный период конца 70-х — начала 80-х; но на «Лед Зеппелин» все закончилось, дальше пошла деградация, и сегодня этот жанр лишь засоряет музыкальную эстетику мира. Что же касается русского рока, лучшее, что было у наших певцов, взято от бардовской традиции, худшее — от западных групп.

— А драйв, присущий рок-музыке, — разве он не был позаимствован бардами девяностых?

— Да причем здесь рок? Драйв есть во всем: в грозе, в дожде, в «цыганочке», в Девятой симфонии Бетховена! Просто у нас почему-то без конца подменяют свое чужим. Мы привыкли стыдиться своих корней и готовы прикинуться кем угодно: англичанином, французом, папуасом — лишь бы не быть собой! Но от себя не убежишь, напившись за столом (где бы этот стол ни стоял — в Бостоне или Хайфе!), наш соотечественник затянет про черну шапку, которую с буйной головы сорвали, про ямщика в степи... И когда с него спадают чужие маски, он становится способен к поразительным творческим находкам.

— Может ли авторская песня с ее сильным поэтическим началом стать реальной альтернативой масс-культуре?

— Мне кажется, мы упустили время. На рубеже 80-х и 90-х был шанс развить собственную сверхкультуру, по силе сопоставимую с битломанией. Во всем мире сейчас наблюдаются тенденции возврата к этническому началу — люди слушают регги, кельтов, латино, и русская поэтическая песня тоже «попадает в струю». Не надо притворяться, коверкая чужой язык, наша песня, оказывается, сама по себе является отличным товаром. В Штатах российский ансамбль номинирован на «Грэмми» с песней «Ах ты, Порушка-Параня!» — американцы в шоке!

— А мы-то думали, что «Тату» — наше единственное достояние...

— В России можно было бы сделать очень многое, если бы не вечный наш комплекс неполноценности. Не знаю, как от него избавиться; я даже собственных детей не могу убедить, что не стоит пускать слезу над саундтреком из «Нотр-Дам де Пари» — не ахти какой шедевр... С музыкальной точки зрения там есть две стоящие фразы, и то уворованные у Леграна! В Москве попадаются вещи на порядок лучше! Может быть, я пристрастен, но, на мой взгляд, такого творческого потенциала, как у нас, больше нигде нет.

— Нынешнюю весну вы провели в Америке. Какое впечатление осталось от этой поездки?

— Это были мои пятые гастроли в США; за сорок дней у меня было двадцать два концерта — от побережья до побережья. Невероятно красивая страна; аудитория — потрясающая; в США я отдыхаю от нашей суровой действительности. Я увидел, что бывает, если на протяжении пары столетий не заниматься ликвидацией кулачества, истреблением купечества, не устраивать процессы над врачами, а только строить, строить и строить. Кроме того, эмиграция 80-х привезла в Америку кое-какой романтический багаж из советских времен, и поскольку он не подвергся дикой капитализации, как в России, то сохранился гораздо лучше. К тому же наша диаспора там состоит в основном из образованных, интеллигентных и обеспеченных людей, поэтому американская публика более рафинированная, чем даже московская. Дома петь тяжелей. Россия много дает — здешняя анархия создает совершенно безбрежный фон жизни, в отличие от Запада, где все регламентировано, но и требует многого. У нас более скептичный слушатель. У американцев таких проблем нет. Народ там добрый, симпатичный и отзывчивый; я чувствовал себя вполне уверенно.

— А как же «разница менталитетов», как же «бездумное потребление», якобы присущее американцам?

— Конечно, есть элемент потребительства, но не настолько сильный. Везде попадаются свои минусы — в США, скажем, все жестко подчинено карьере, успеху и процветанию: если ты не плывешь, то тут же тонешь. Нет времени «остановиться, оглянутьсяѕ» Так живет большинство американских городов; исключение — Нью-Йорк, открытый, динамичный, кипящий, как котел, с его семью сотнями театров и театриков, с его уличными музыкантами, каждый из которых, между прочим, имеет лицензию. Часто говорят, что американцы глупые и эгоистичные, ничего подобного! Они и впрямь больше заняты своими проблемами, но когда началась война с Ираком, на улицы выплеснулись миллионные демонстрации, местные власти их еле сдерживали! А в России народ спокойненько сидел в пивных, под легкий треп о политике...

— Я знаю, что и на Земле обетованной вы частый гость.

— Я там не просто бывал, а живал, и даже подумывал остаться подольше. Мне повезло застать очередной мирный период — за несколько лет без войны Израиль превратился в лучшее место на свете. Больше всего меня поразило чувство абсолютной безопасности — я давно ничего подобного не испытывал. Там можно запросто уснуть на газоне — если кто и подойдет, то скорее всего, чтобы подложить подушку. Что касается обитателей, то я не знаю, с кого начать — с хасмонеев или одесситов? Если говорить о евреях вообще, то это очень целостные, последовательные, невероятно отзывчивые люди. Как-то раз в Беэр-Шеве шел я по улице, а на другой стороне старушка упала. «Ой-ой-ой!» — кричит на иврите. Так вся улица, человек тридцать, к ней бросились! Подняли, в тенек усадили, «скорую» вызвали и в больницу проводили! Вот вам еврейский характер в действии. Откуда-то взялся идиотский миф про еврейскую жадность — я, с младенчества живя среди евреев, ни одной жадины не встретил! Есть некие неприятные черты, сформировавшиеся в изгнании, но они легко рассеиваются в естественной среде,

за исключением фантастического, библейского упрямства — в нем евреям, похоже, нет равных.

— Вы не раз бывали на бардовских слетах в США и Израиле. Чем они отличаются от наших?

— Наши слеты начинались как тайные сходки на лоне дикой природы и, честно говоря, изрядно деградировали. За рубежом слет — вполне цивильное собрание людей, которые пришли послушать песни. Никто не оставит за собой сожженных полян, вырубленных деревьев, горы мусора.

— Говорят, что бардовская песня переживает период стремительной коммерциализации, которая сметает все на своем пути...

— Не то слово! Страшная, знаковая история «Норд-Оста» — иллюстрация состояния жанра. Да простят меня Юлий Черсанович (Юлий Ким. — Ред.) и Леша с Гошей (Алексей Иващенко и Георгий Васильев. — Ред.), которых я очень люблю, но до чего надо было дойти, чтобы участвовать в этом безумном проекте! Каким огромным мыльным пузырем он раздувался — и каким чудовищным кровавым пузырем все лопнуло! Нужно искать какой-то иной способ решения. Бардовская песня давно нуждается в хорошей аранжировке, но она почти никому не удается. Шансонно-попсовый шаблон душит все на корню. Пентатоника, бас-гитара, барабаны-бочки и самое ужасное — фальшивые клавиши! Будто бы музыка зазвучит по-новому, если ей приделать костыли! Дешевой, блатной аранжировкой сегодня губят диски живых и мертвых бардов. Девятнадцать недавно изданных альбомов Визбора — Визбор в масле, Визбор в майонезе, Визбор в кабаке и с оркестром милиции — ничего, кроме отвращения, не вызывают, а автор, увы, уже не может за себя постоять. Все хотят успеха — быстрых денег и массовости, но секрет-то его совсем в другом!

— В чем же?

— В уникальности каждого слушателя. Пусть найдется один-единственный человек, но — твой, родной. Он дороже целых стадионов, потому что за ним придут и другие — десять, сто, тысяча... Бардовская песня — олицетворение почти райского содружества. У нашего жанра, на мой взгляд, огромные перспективы среди русскоязычной публики, и не только.