Владимир Гурко

Биография

Гурко Владимир Иосифович (1863-1927), помещик, монархист, в 1906 г. - товарищ министра внутренних дел. Был привлечен к суду за заключение неудачной сделки на поставку зерна с купцом Лидвалем. Обвиненный в превышении власти и нерадении, Гурко был уволен от должности товарища министра. С 1912 г. - член Государственного Совета. К Октябрьской революции отнесся враждебно, боролся против Советской власти на Юге, эмигрировал.

Биографические сведения о В.И. Гурко довольно скудны. Возможно, это является результатом его целенаправленных усилий. Гурко никогда не любил говорить о себе. Он, например, отказался предоставить материалы издателю справочника о членах Государственного совета, посетовавшему, что «несколько лиц или совершенно не имели своих портретов, или почему-либо дать их не пожелали». В записках В.И. Гурко прямо сформулировал принцип «неупоминания о самом себе»; безусловно, он имел некоторые основания в известные периоды своей жизни избегать публичности, поскольку судьба его складывалась отнюдь не просто.

Владимир Иосифович Гурко родился 30 ноября 1862 г. Он происходил из рода, оставившего заметный след в военной истории России. Дед его в 1840-е гг. командовал Кавказской линией. Отец— фельдмаршал И.В. Гурко— был одним из главных авторов победы России в Русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Брат— Василий Иосифович — сделал блестящую военную карьеру, достигнув во время Первой мировой войны поста командующего Западным фронтом и начальника Генерального штаба.

Владимир Гурко не пошел традиционной для семьи военной стезей и по окончании в 1885 г. Московского университета избрал гражданскую службу. Начал он ее в должности комиссара по крестьянским делам Гроецкого и Радиминского уездов Варшавской губернии. Энергично принявшись за дело, молодой, честолюбивый и хорошо образованный чиновник усердно вникал в суть аграрного вопроса и вскоре сделался настоящим экспертом. Уже в 1887 г. он публикует экономические очерки «Дворянское землевладение в связи с местной реформой», обратившие на себя внимание специалистов. Продвижение по служебной лестнице совершалось быстро и без помех, Гурко становится членом варшавского губернского присутствия по крестьянским делам, а затем исполняет должность варшавского вице-губернатора.

С 1895 г. начинается новый виток его карьеры, Гурко переезжает в Петербург и в апреле поступает на службу в Государственную канцелярию — учреждение, занимавшееся подготовкой законопроектов для Государственного совета. В 1898 г. он уже помощник статс-секретаря департамента экономии. Эту школу прошло немало государственных мужей старой России, для многих Государственная канцелярия служила трамплином к высотам власти. Гурко не был исключением. В 1902 г. новый министр внутренних дел В. К. Плеве предоставил ему пост начальника земского отдела, ведавшего общественным управлением и поземельным устройством всех разрядов крестьян.

К этому времени взгляды Гурко на крестьянский вопрос вполне сформировались и были изложены в экономических трактатах «Очерки Привислянья» (М., 1897) и «Устои народного хозяйства России» (СПб, 1902) В дальнейшем Гурко подробно развил их в публикациях, получивших широкую известность, — брошюре «Отрывочные мысли по аграрному вопросу» (СПб., 1906) и нашумевшем докладе «Наше государственное и народное хозяйство» (СПб., 1909) на V съезде уполномоченных объединенных дворянских обществ. Обычно позицию Гурко трактуют как прагматичную защиту исключительно дворянских интересов, что, на первый взгляд, естественно для члена Совета объединенных дворянских обществ. Однако это не совсем верно.

Гурко правильнее всего охарактеризовать как «государственника». С его точки зрения все сословные и классовые интересы должны быть подчинены общей задаче — обеспечению мощи и процветания России в целом. Отталкивается Гурко в своих рассуждениях от наблюдений над «инородческой окраиной» империи, где ему довелось начать служебную карьеру, заставляющих задумываться над проблемами, как ныне бы выразились, геополитического порядка. Уже в 1897 г. он указывает на ошибочность дальневосточной экспансии, в результате которой Россия рискует «не только потерять плоды всей многовековой борьбы с Польшей и Турцией, но еще и впредь обречь себя на роль чернорабочего Европы, с ломом и киркой прокладывающего ей путь на Восток». Россия, по мнению Гурко, уже утрачивает позиции в Европе: «...в то время как русский крестьянин ежегодно десятками тысяч переселяется в далекие тундры Сибири, — замечает он, — наши западные окраины <...> наводняются немецким пришельцем, мирно, но стойко и неуклонно отодвигающим наши этнографические границы к востоку».

Основой могущества страны может быть только высокопроизводительное хозяйство. Между тем Россия начинает проигрывать в этом всемирном соревновании, она и до революции 1905 г. «занимала последнее место среди других мировых держав», а после революции «ее экономическое положение проявляет грозные признаки ухудшения: количество многих производимых страной ценностей уменьшается, удовлетворение главнейших народных потребностей понижается, государственные финансы приходят все в большее расстройство» 8). Источник слабости — в низкой культуре земледелия, не позволяющей развить все производительные силы нации и поставить ее вровень с европейскими соседями, которые «на таком земельном пространстве и при таких климатических условиях, при наличности которых мы не в состоянии добыть от природы необходимое для удовлетворения наших ограниченных нужд, <...> извлекают достаточное количество ценностей для удовлетворения своих развившихся потребностей».

Ни один из существующих типов земледельческого хозяйства, по мысли Гурко, не может служить базой для подъема экономики. Мощная финансовая поддержка, оказанная дворянству, не пошла ему впрок, «потребности минуты <...> заслоняли выгоды будущего и в громадном большинстве случаев всецело поглощали... предоставленные им для поднятия хозяйства денежные средства». Мелкое крестьянское хозяйство не может выступить в такой роли ввиду низкой производительности и культуры земледелия. Тем самым «жизнь настоятельно требовала не поддержания сельского хозяина, а поддержания и развития самого сельскохозяйственного промысла». Крестьянство нуждается помимо земельной собственности еще в соседстве дворянской усадьбы, которая должна объединить «русскую культуру с русской народной стихией»; на поместном дворянстве, по представлению Гурко, «держалась вся земская работа, работа, направленная на пользу народных масс». Здесь центральная для понимания дальнейшей деятельности Гурко мысль о том, что ни крупные латифундии, владельцы которых не заинтересованы в интенсификации хозяйства, ни крестьянский двор в его современном виде не могут быть основой будущего процветания России. Гурко видится, пожалуй, тот тип капиталистического хозяйства, который теперь назвали бы крупным фермерством. «Лишь владельцы имений средней величины с такою доходностью, которая удовлетворяет современным потребностям интеллигентной семьи в деревенской обстановке, могут и имеют все к тому побуждения повысить технику сельскохозяйственного промысла, да и вообще культурный уровень местной жизни. <...> Как интересы государства, так и интересы деревни в равной степени говорят за всемерное содействие образованию владений средней величины из крупных поместий и за прекращение дальнейшего дробления владельческих земель на мелкие участки с переходом их в крестьянские руки». Вторым путем формирования хозяйств такого рода мыслится вьщеление из общины крепких крестьян, а потому Гурко прилагает значительные усилия для разработки программ ликвидации крестьянской общины и создания крестьянского землевладения на правах частной собственности. Избыточное же сельское население должно найти себе занятия в городской промышленности, как указывает пример Англии, Франции и Германии. То есть путь, предлагаемый Гурко, есть чисто либеральный путь капиталистического развития по западноевропейскому образцу.

Следует подчеркнуть, что знакомство с земледелием у Гурко не было кабинетным, а его позиция в аграрном вопросе не была результатом теоретических спекуляций — в родовом имении он вел обширное интенсивное хозяйство. В основании программы Гурко, выросшей из этого опыта, лежала мысль о необходимости интенсификации сельского хозяйства; простая же передача крестьянству помещичьих земель не увеличит благосостояния крестьянства и разрушит последние очаги эффективного производства в деревне. Политика государства должна облегчать выход из общины и формирование класса средних земельных собственников при недопущении всех видов «социализации», «национализации» и «принудительного отчуждения частновладельческих земель». На принципиальном значении именно частной собственности Гурко настаивает особо, это краеугольный камень его взглядов. «До сих пор все государства мира признавали землю предметом частной собственности, — утверждает он с трибуны Государственной думы, обращаясь к левым и правым «социалистам» (по его терминологии). — Именно на этой основе развилась и окрепла та сельскохозяйственная культура, которая обеспечила государствам Западной Европы их общее развитие, их экономическое процветание».

Получив в 1902 г. с назначением на должность управляющего земским отделом Министерства внутренних дел значительный простор для действий в этом направлении, Гурко повел дело к созданию на месте крестьянской общины крепких крестьянских хозяйств на основе личной собственности. В июне 1902 г. при министерстве была образована редакционная комиссия по пересмотру законодательства о крестьянах, материалы для этой комиссии готовили сотрудники земского отдела во главе с Гурко. Первыми шагами к ликвидации общины представлялись Гурко уничтожение круговой поруки и отмена выкупных платежей. В этом смысле и был им составлен аграрный раздел манифеста 26 февраля 1903 г., предусматривавшего облегчение выхода крестьян из общины. По авторитетному выводу Ю.Б. Соловьева, «более чем кто-либо другой, он подготовил переход к тому, что стало потом называться столыпинской аграрной реформой». В.Н. Коковцов даже полагал, что Столыпин пришел к идее реформы только по приезде в Петербург, подпав под влияние «такого страстного человека, каким был В.И. Гурко, давно уже остановившийся на необходимости бороться с общинным землепользованием и не раз пытавшийся влиять в этом смысле и на Горемыкина».

Однако замышлявшаяся Гурко реформа так бы и откладывалась бесконечно в долгий ящик министерскими согласованиями и царской нерешительностью, если бы не разразившаяся революция. Для Гурко настал звездный час. Вершиной его политической карьеры становится 1906 год, когда ему, только что назначенному на пост товарища министра внутренних дел, было поручено отвечать от имени правительства на вызывающий адрес Первой Государственной думы. В блестящей речи Гурко по существу обосновывал давно им выношенную либеральную перспективу решения аграрного вопроса. Выступление Гурко в Думе 19 мая 1906 г. имело двоякий эффект. Оно звучало настолько весомо, что заслужило ему широкую поддержку в умеренных кругах (от консерватора сенатора Г.В. Глинки до П.Б. Струве). Его также высоко оценили наблюдатели крайне левой политической ориентации, хотя эта оценка и получила своеобразное выражение. Гурко сделался для экстремистского крыла Думы едва ли не самым опасным парламентским противником, с которым не грех разделаться любой ценой. По свидетельству В.Г. Тана, крестьянские депутаты, примкнувшие к левым партиям, требовали, во-первых, земли, а во-вторых, «чтоб Гурки не было!»

Вместе с тем эта же речь, обнаружившая у Гурко задатки недюжинного парламентского бойца, по существу — готового премьера, вызвала ревность П.А. Столыпина, который поспешил под первым удобным предлогом отделаться от слишком яркого и самостоятельного «товарища». Гурко в результате скандала, связанного с нашумевшим «делом Лидваля», был обвинен в махинациях с поставками продовольствия для голодающих и принужден оставить министерство.

Суть этого не до конца проясненного эпизода заключается в следующем. В период голода 1905—1906 гг. в руках Гурко сосредотачивается руководство всеми продовольственными операциями, в том числе и заключение контрактов на казенные поставки хлеба в пострадавшие местности. В 1906 г. он заключает со шведским подданным Леонардом Лидвалем договор о поставке последним 10 миллионов пудов хлеба в голодающие местности. Лидвалю был выдан задаток в 800 тысяч рублей, но контракт оказался исполненным только в незначительной части, не покрывшей даже аванса. Гурко был привлечен к суду Особого присутствия Сената по обвинению «в превышении власти и нерадении в отправлении должности». Однако он вел себя в высшей степени странно для уличенного мошенника. Уже будучи под судом, он вызвал на дуэль Ф.И. Родичева, который по своему обыкновению ради красного словца чрезвычайно резко отозвался в Думе о его действиях в продовольственном деле. Стреляться Родичев отказался. По завершении процесса Гурко начал судебное дело против редактора газеты «Русь» М.М. Крамалея и журналиста С.А. Изнара, обвинивших его в намеренном расхищении казенных сумм. Суд признал газетчиков клеветниками и приговорил их к трехмесячному тюремному заключению. Тем не менее левая, черносотенная и просто желтая пресса принялась травить Гурко, уж больно удобный подвернулся случай для раздувания сенсации и дискредитации правительства. Следует иметь в виду, что «дело Гурко—Лидваля» «раскручивалось» в разгар выборов во Вторую Государственную думу.

Причина провала продовольственных поставок в высшей степени характерна и хорошо обрисовывает образ Гурко. Фирма шведского подданного Лидваля только год занималась хлебной торговлей и была мало известна на хлебном рынке. На этом и был построен расчет. Лидваль принимал на себя обязательство поставить огромное количество зерна для пострадавших губерний по сравнительно низкой цене (83 коп. за пуд; отечественные поставщики брались продать по 96 коп.) при непременном условии монопольного исполнения всего контракта своей фирмой. Как объяснил сам Лидваль корреспонденту «Нового времени», он «рассчитывал применить чисто американский прием». Если бы одновременно поставками в казну занималось несколько поставщиков, пояснял Лидваль, «то это породило бы конкуренцию и цена на хлеб была бы поднята, но раз покупает один, а собственники зерна имеют нужду в продаже его, то естественно, что выжиданием можно было бы заставить собственников зерна понизить цену до последней степени». Поэтому для успеха плана особенно большое значение приобретала тайна сделки, чтобы продавцы не узнали, что Лидваль осуществляет казенную закупку и с наступлением срока поставки будет вынужден заплатить любые деньги, и не стали выжидать в свою очередь. Когда пресса подняла шум вокруг казенных поставок, план оказался сорванным. Злоупотребления со стороны Гурко и злого умысла во всей этой истории, разумеется, не было, был риск, значительный, но разумный, суливший в случае успеха огромную экономию казенных средств и понижение хлебных цен, к чему стремился Гурко. Как пояснял он в своих показаниях следственной комиссии, перед ним открывались два пути: «один, обеспечивающий для меня лично полное спокойствие и безответственность, но неизбежно сопряженный с значительными лишними расходами для казны, а следовательно, и для населения. <...> Но был и другой путь. Отрешившись от мысли о соблюдении внешних формальностей, не отступаясь перед ответственностью, которая при этом ложилась на меня лично, — вести все дело коммерческим путем, всемерно стремясь сохранить казне и населению те деньги, которые при ином способе действий были бы несомненно непроизводительно перерасходованы».

Неожиданный провал остроумно задуманной комбинации наводит на мысль, что в этом направлении предпринимались целенаправленные усилия. Прежде всего трудно поверить, что и отметил со свойственным ему ехидством СЮ. Витте, будто сам Столыпин совершенно не был в курсе дела, однако он «совсем от него отстранился, т.е. сделал так, как будто бы все это ему было совершенно неизвестно и этим распоряжался один Гурко». Но министр не просто устранился. У непредубежденного наблюдателя невольно зарождаются подозрения, что вся мощь Министерства внутренних дел была обрушена на Гурко с целью дискредитировать его: сведения агентуры о недобросовестных поставках Лидваля поступают в министерство точно через день после отъезда Гурко в отпуск; тут же, как по команде, московская полиция начинает преследование Лидваля за нарушения правил прописки паспортов, наконец, участники финального судебного заседания сенатского присутствия свидетельствуют об оказании на судей давления (смотри письмо Н.И. Гучкова на с. 598— 599). За всем этим ощущается организующая рука министра.

Но помимо этой весьма вероятной личной интриги председателя Совета министров есть более общая закономерность в изгнаний Гурко из правительственных кругов. Кажется, ближе всех к истине подошел Ю.Б. Соловьев, видевший в отстранении Гурко, которого он наряду с Витте и Кривошеиным причисляет к «государственным деятелям» (в отличие от «бюрократов»), свидетельство его чужеродности в бюрократической среде. «Его падение закономерно обусловливалось и его неполным соответствием правилам неписаного бюрократического устава, запрещавшего, в частности, брать на себя малейший риск, хотя бы на йоту большую ответственность, чем следовало, полностью пренебрегая всеми остальными соображениями и пользами. Бюрократ не мог попасть впросак так, как он».

Суд приговорил Гурко к отстранению от должности за превышение власти и неосторожность. В корыстные мотивы действий Гурко не верили даже его политические противники 26). Блестяще начатая административная карьера оборвалась. Гурко тем не менее не падает духом и начинает с нуля новую карьеру — общественного деятеля. В 1909 г., то есть еще до окончания трехлетнего срока, в течение которого отрешенный от должности по суду не имел права занимать общественные должности, Гурко избирается гласным тверского губернского земства. Активно сотрудничает он и в Совете объединенных дворянских обществ, где в 1909 г. исполняет обязанности управляющего делами. В 1912 г. он возвращается на российский политический Олимп в качестве члена Государственного совета по выборам от тверского земства. В Совете Гурко возглавил умеренно либеральную «беспартийную группу», а летом 1915 г. стал одним из основных авторов программы «Прогрессивного блока».

Гурко сторонился обоих полюсов российского политического мира. Он безусловно чужд всем левым движениям, поскольку не верит в спасительность и даже возможность немедленного осуществления в России демократических начал. «Сторонники конституционного образа правления должны бы наконец понять, — убеждает он, — что и самая конституция может быть осуществлена только при наличности многочисленного зажиточного, вполне независимого класса населения. Ограничить силу может только сила. Толпа, конечно, тоже сила, но сила дикая, неорганизованная, и поэтому она может расшатать власть, низвергнуть ее, но прочно взять ее в свои руки она не в состоянии. В стране нищих не только не может установиться конституции, но даже не может удержаться самодержавный строй... В стране нищих может водвориться только деспотия, безразлично, византийского ли типа деспот, опирающийся на преторьянскую гвардию, или народоправство худшего пошиба, фактически выражающееся в деспотическом господстве сменяющейся кучки властителей наверху и множества бессменных мелких властей полицейского типа — внизу».

Но и для консерваторов Гурко — не совсем свой. А.В. Богданович, скрупулезно фиксировавшая в дневнике все настроения правых кругов, зарегистрировала ходячее убеждение, что Гурко «продаст Россию в аграрном вопросе», что он опасный либерал и «ярый поклонник земства», хотя и пригодится на время, поскольку «нахал» и умеет разговаривать с Думой. В декабре 1916 г. Гурко спровоцировал характерный скандал в заключительном заседании VI съезда уполномоченных объединенных дворянских обществ, громогласно заявив по поводу принятой съездом резолюции, где усиленно подчеркивалась неограниченность царской власти, что самодержавия в России нет уже десять лет и дворянству пора бы с этим считаться.

Эти и иные факты позволяют утверждать, что Гурко во всех коллизиях предреволюционной России выступает прежде всего как практик, привыкший «работать в условиях, дающих возможность претворять слова в дела» и не имеющий склонности жертвовать полезным результатом ради чистоты теории или идеологического фетиша. Расстановка политических сил была неблагоприятна для деятелей такого склада, и особенно для Гурко — либерала классического типа, которому одинаково претили и убогий консерватизм — «тащить и не пущать!» — записных патриотов, и заигрывания кадетов с социалистами.

Революция и последовавшая за ней Гражданская война привели к полному краху этого типа либерализма в России. Прагматик Гурко оказался не ко двору ни в одном из противоборствующих лагерей, на которые раскололось русское общество. Центр общественного спектра, и до революции представлявшийся зыбким, в кризисной ситуации стремительно испарился. Все усилия Гурко в этот период «общего маразма, охватившего не только культурные слои населения, но даже и массу» как раз и были направлены на консолидацию либерального центра. Весной 1917 г. он принимает активное участие в создании «Союза земельных собственников», пытаясь реализовать свою давнюю мечту о солидарной работе крепкого крестьянина и дворянина-помещика, а в октябре был избран его представителем во Временном совете Российской республики (Предпарламенте). В марте 1918 г. Гурко оказывается, наряду с П.И. Новгородцевым и А.В. Кривошеиным, в числе инициаторов и главных действующих лиц «Правого центра» — первой организации, стремившейся объединить и координировать все антибольшевистские силы от кадетов до «Союза земельных собственников». В качестве представителя «Правого центра» Гурко отправляется на поиски союзника сначала, в июне 1918 г., к Юденичу, а в начале сентября — в Добровольческую армию. Выбор Гурко для этой миссии определялся тем, что он был «единственным посредником между правым центром и наиболее видными и влиятельными представителями офицерства, вступившего в Красную Армию с целью борьбы с большевизмом».

В Киеве Гурко входит в контакт с «Советом национального объединения России» и безуспешно пытается навести мосты между атаманом Войска Донского, придерживающимся германской ориентации, и Добровольческой армией, хранящей верность союзникам. И вновь прагматичный «цинизм» Гурко столкнулся с идеологической зашоренностью, мешавшей воспринимать союз с украинскими сепаратистами, донскими властями и немцами, хозяйничающими в Киеве, как чисто тактическую меру, чтобы «воспользоваться уже несомненно приближавшимся к концу пребыванием германских войск в пределах России и при их помощи создать мощную военную русскую силу, хотя бы в смысле имеющегося у нее вооружения за счет того военного материала, который Юг России еще заключал и который при иных условиях неизбежно должен был попасть в руки большевиков». Позднее Гурко участвует в Ясском совещании уполномоченных от антибольшевистских общественных организаций с представителями Антанты, составляет совместно с П.Н. Милюковым текст обращения к союзным правительствам и развивает в совещании идею о «мировой опасности большевизма», угрожающей и развитым странам — победительницам . На этом же совещании он был включен в состав делегации, которая должна была представлять интересы антибольшевистских сил перед союзными правительствами. С этой делегацией Гурко совершает абсолютно безрезультатное паломничество в Париж и Лондон. Оттуда он «поспешил направиться в обратный путь на Юг России, в Одессу, где еще кое-как держалась русская государственная власть», и здесь наблюдает ее окончательную деградацию и агонию.

Затем последовало бегство в Турцию и длительные мытарства по Европе. Осев, наконец, в Париже, Гурко до последних дней своей жизни пытается организовать умеренный «правый центр», выступая энергичным членом «парламентской группы». В 1920 г. он оказывается в числе инициаторов создания Союза сельских хозяев в Париже. В 1926 г. входит в возглавляемый П.Б. Струве оргкомитет и принимает деятельное участие в подготовке и проведении Зарубежного съезда, долженствовавшего объединить всю русскую эмиграцию. На съезде он делает «Доклад о земле», легший в основу аграрной резолюции. Вновь прагматик Гурко вызвал яростные нападки идеологов, предложив признать все земельные захваты, «предать забвению все имущественные преступления, совершенные в России в период революции» и непременно «закрепить земли в собственность», что только и позволит восстановить «земский мир».

В.И. Гурко скончался в Париже 18 февраля 1927 г. Государственный деятель, которого по энергии и интеллектуальному потенциалу ставили вровень с М.М. Сперанским и Д.А. Милютиным, ушел из жизни, оказавшись практически невостребованным Россией начала века.