Владимир Дашкевич
Псалом Давида на музыку Владимира Дашкевича
Если бы проводилось первенство мира по шахматам среди композиторов, то в нем наверняка победил бы Владимир Дашкевич. Я посетил потенциального чемпиона в его студии-офисе. Закончилась репетиция новой рок-сонаты Дашкевича, и я сразу приступил к делу.
— Владимир, помню, как школьником завидовал вам в 50-е годы, когда во время одного из чемпионатов страны вы прогуливались по сцене вместе со Смысловым, Кересом, Таймановым и другими корифеями. Не хотелось ли вам тогда поменять амплуа и самому сесть за столик? Ведь вы были сильным шахматистом.
— И правда, в те годы я считался одним из сильнейших московских кандидатов в мастера. Думаю, вполне мог стать мастером и даже гроссмейстером, но помешала... соседка по коммуналке. Она вышла замуж (не за меня) и, чтобы сыграть свадьбу, попросила поставить свое пианино в моей комнате. К тому времени я учился в МИТХТ, а что касается музыки, то имел, можно сказать, не начатое музыкальное образование в виде одного года учебы в музыкальной школе.
Теперь, когда впервые в жизни в нашей квартире появилось пианино, я решил отложить доску в сторону и «тряхнуть стариной». В результате у шахмат появился серьезный конкурент. Я окончил институт, пошел работать на завод, а почти все свободное время отдавал музыке. В конце концов, ради нее пришлось бросить и шахматы, и даже завод, на котором за шесть лет я успел сделать неплохую карьеру. Наверстывая упущенные годы, начал посещать семинар самодеятельных композиторов, который вел Николай Каретников, затем учился у знаменитого модерниста Филиппа Гершковича, ставшего вскоре «подпольным» учителем наших крупнейших современных композиторов: Шнитке, Губайдулиной, Денисова. И наконец (лучше поздно, чем никогда), я вновь стал студентом, на сей раз Гнесинского института. Сдав экзамены на все пятерки, завоевал право выбрать любого педагога. Я предпочел Арама Хачатуряна, у которого — по инерции — и получил диплом с отличием.
— До 1971 года ваше имя было не слишком известно. И вот в один день, после телефильма «Бумбараш», вы превратились в популярного композитора. С чем связан еще один крутой поворот в жизни?
— Не поверите — он связан с шахматами! Вот как это произошло. Я встретился с режиссером Николаем Рашеевым, который заказал мне музыку к «Бумбарашу», а текст песен попросил написать Юлия Кима. Но Юлику не понравился сценарий, и он наотрез отказался от предложения. А вскоре наш знаменитый бард зашел ко мне со своим приятелем, московским кандидатом в мастера Владимиром Гусаровым. Я снова начал упрашивать Кима по поводу «Бумбараша», и он, чтобы окончательно отцепиться от меня, поставил передо мной невыполнимую, на его взгляд, задачу: «Вот если выиграешь четыре партии подряд у Гусарова, то ладно, так и быть, соглашусь...» Перед игрой Юлик заставил меня выпить стакан «Старки» для уравнивания «шансов» (сами они уже были немного подшофе). Я еле отличал слона от коня, но поскольку на карту было поставлено слишком многое, четыре раза подряд заматовал короля Гусарова. Юлий Ким — человек слова, и моя судьба была решена: я завоевал путевку в жизнь, ведь это был мой самый первый фильм. Уже через десять минут после шахматного матча поэт произнес замечательные строчки: «Ничего, ничего, ничего. Сабля, пули, штыки — все равно...» А на следующий день принес законченный стих «Марш четвертой роты». Как видите, богиня Каисса проявила истинное благородство: несмотря на мою измену шахматам, в нужный момент отнеслась ко мне весьма благосклонно.
— Итак, благодаря шахматам вы прославились как композитор. А вам не кажется, что сейчас наблюдается определенный спад в шахматной жизни?
— Нет, шахматы как были у нас народной игрой, так и остались. Я, например, знаю нескольких людей (включая самого себя), выписывающих лишь те издания, которые регулярно пишут о шахматах. А во время интересных состязаний в Интернет, как известно, заглядывают миллионы любителей.
Причина же некоторого спада, как мне кажется, совсем в другом. Когда Борис Николаевич увлекался теннисом, многие деятели, включая журналистов, быстро потянулись на теннисные площадки: одни играть, другие посидеть на трибуне, показать себя. Смешно, ведь во всей России кортов едва ли не меньше, чем в одном маленьком городке Америки, ни о какой массовости не может быть и речи. Но ТВ показывало теннис днем и ночью, и целые газетные полосы посвящались тому, как очаровательная Аня Курникова терпит очередное фиаско.
— Что ж, теперь благодаря Путину будут развиваться восточные единоборства и горнолыжный спорт, и нам придется подождать: вдруг следующий президент окажется поклонником шахмат...
Вопрос из другой оперы. Почему композитор Энтони Уэббер взялся за рок-оперу под названием «Шахматы» («Chess»), а не «Бейсбол» или «Баскетбол»?
— Потому что мюзикл всегда задумывается как яркое и эффектное зрелище. И как раз шахматы очень удобны для такой постановки и для пластической реализации, ведь фигуры в них обладают весьма богатыми характеристиками. Возьмем, к примеру, пешку с ее сложной и опасной судьбой. Нам интересно, доберется ли она до края доски или будет безжалостно уничтожена вражеским конем. А превратившись в ферзя, пешка начнет заигрывать с королем, и закрутятся новые страсти.
Шахматные термины: цейтнот, цугцванг, мат, пат — давно вошли в обиход, да и сама игра является классической моделью жизни. А какой моделью может служить теннис или гольф: попал в лунку или не попал, вот и весь разговор. У шахмат, кстати, красивая костюмная история: можно поставить веселый танец разнаряженного коня, а можно — трагический дуэт разнопольных слонов, которым не суждено быть вместе.
— Есть ли что-нибудь общее между шахматным и музыкальным творчеством?
— В обеих областях присутствует непрерывный перебор вариантов и отсеивание второстепенных комбинаций. И в шахматах, и в музыке многое остается за кадром, а реализуются лишь одна-две идеи. Оба вида творчества полны образов. А вот, например, в шашках превалирует сухой расчет, пусть он и сложный, но никакие образы не возникают. Шахматная игра происходит на лезвии ножа. Как заметил однажды Каспаров, в одной и той же партии гроссмейстер проходит через три результата: единицу, ноль и ничью. И композиторы тоже действуют на грани риска: сочиняя музыку, постоянно ищешь какие-то болевые точки, стремишься дойти до сердца слушателя, для чего всякий раз требуются новые повороты, интонации и ходы. И там, и там важно и исполнительское мастерство. И в шахматах есть замечательные выдумщики, но не всегда они владеют искусством реализовать свой замысел до конца.
— Вы очень плодовитый автор: симфонические произведения и эстрадные, музыка для театра и кино и т. д. Это отдельная тема для разговора, а в нашей более шахматной беседе коснусь лишь одной темы. Отразились ли в музыке ваши еврейские корни?
— Как раз недавно в Московской консерватории состоялась премьера моего «Иерусалимского квартета» (для двух скрипок, виолончели и альта). Финал его написан на 136-й псалом Давида — «Ерушалаим в сердце моем...» Сейчас ведутся переговоры об исполнении этого квартета в Израиле.
