Виолетта Урмана

БАНАНЫ КИЛОГРАММАМИ, ШОКОЛАД С ОРЕХАМИ И БЫЛА СЧАСТЛИВА

Одним из событий открывшегося фестиваля в Зальцбурге станет концерт литовской певицы Виолеты Урманы. Ее имя украшает афиши всех легендарных оперных театров мира (кроме Большого).

Одним из событий открывшегося фестиваля в Зальцбурге станет концерт литовской певицы Виолеты Урманы. Ее имя украшает афиши всех легендарных оперных театров мира (кроме Большого). С ней работают прославленные дирижеры Мути и Ливайн, Аббадо и Мета. В ее репертуаре Вагнер и Верди, Масканьи и Глюк. Гигантский голос Виолеты Урманы словно не знает ни верхних, ни нижних пределов. Этим летом после трех сенсационных концертов в Мюнхене у певицы запланирован концерт на Зальцбургском фестивале, где она собирается спеть Рахманинова. Свое первое интервью для русской прессы ВИОЛЕТА УРМАНА согласилась дать обозревателю «Известий» ИЛЬЕ КУХАРЕНКО.

"Услышала Каллас - заболела оперой"

- Ваша официальная биография пестрит именами знаменитых дирижеров и певцов, с которыми вы уже успели попеть, но всего три строчки относительно того, как и где все начиналось...

- Родилась я в Литве. Но не в Вильнюсе или Каунасе. А в местечке, которое находится в 150 километрах от Вильнюса. Провинциалка, в общем. Папа у меня инженер, а мама была учительницей и директором музея, и с музыкой они оба не имели ничего общего.

- Просто отдали в музыкальную школу?

- Нет, я сама захотела играть на фортепиано. Ни с того ни с сего. И, конечно, очень скоро все очарование этой затеи для меня исчезло. Как только дело дошло до ежедневных гамм и арпеджио, началась моя каторга. Потом уже я училась по классу фортепиано в училище в Каунасе, а потом уже поступила в консерваторию...

- А что, собственно, заставило так далеко зайти, если это уже была «каторга»?

- Как-то все шло своим ходом. К тому же мне говорили, что я музыкальная, что мне надо учиться дальше. И все же я была очень ленивой пианисткой. А потом, в Каунасе, я услышала записи Марии Каллас и заболела оперой.

- Сразу стали брать уроки вокала?

- Нет. Я продолжала еще два года учиться как пианистка, а с оперой мне что-то подсказывало, что надо подождать.

- Обычно бывает наоборот: услышат Каллас и бегут в библиотеку за нотами «Аиды»...

- (Смеется.) Ну... я там свистела что-то под записи (изображает колоратурный пассаж а-ля фонограммы на 78 оборотов) и «засунула» себе звук совсем не туда. Но в принципе я ждала, пока можно будет поехать в Вильнюс - только там была консерватория. И я решила поступать туда как пианистка (вздыхает) - опять эти муки. Очень я не хотела играть, зато в кино все время бегала. Но училась достойно - трояка у меня никогда не было. Я всегда могла очень хорошо аккомпанировать певцам, так как все арии и даже оперы целиком уже знала практически наизусть - «Норму», «Сомнамбулу», «Лючию ди Ламмермур». Всех певцов знала - даже тех, кто на старинных шипящих записях...

- Так они же самые лучшие...

- Да (задумчиво), они лучшие сегодняшних намного...

В общем, в Вильнюсе меня услышали, я стала ходить к одной певице, и завкафедрой мне сказал, что у меня красивый голос и надо, может быть, попробовать петь. Но хоть меня и мучило фортепиано, я все-таки не хотела бросать на полдороге. Хотела закончить. И только потом начала с нуля учиться петь. Это было довольно-таки поздно.

- Ну, для меццо - в самый раз.

- Но меня-то стали учить как сопрано, и только спустя четыре года меня, что называется, понизили в должности.

- Тяжело было начинать заново?

- Да нет. Мне даже нравилось. В то время особо никто не пел в консерватории, так что я там была такой маленькой звездочкой. Но моя профессорша (к сожалению, она в прошлом году умерла) не позволяла мне петь концерты. На камерное пение не ходи и не пой, в оперной студии не пой - без ее присмотра ни шагу. А мне с моим первым консерваторским образованием и охотой музицировать это было не всегда легко. Но потом я подумала: она права. Постепенно я в себе этот голос откапывала. Надо было, кстати, прооперировать ангину, поскольку сначала голос был не очень чистый.

Но, так или иначе, я никогда не думала, что я не сопрано. Я все время жила под звуки голосов Джоан Сазерленд, Марии Каллас, Зинки Милановой - это были мои боги. И я пела очень высоко, еще выше, чем я сейчас пою.

- Но у вас же в ближайших планах стоит «Норма» Беллини!

- (Смеется.) Контракт есть, а там видно будет...

- Значит, Сазерленд не дает покоя?

- Не дает... Но до этого все равно была очень длинная дорога. Даже когда я попала в стажерскую труппу Баварской оперы в Мюнхене, я за два года пела только Марцелину в «Свадьбе Фигаро» и всего один раз Дорабеллу в «Так поступают все» Моцарта. Так что даже после этой школы я фактически все еще была без репертуара. И никакого театрального опыта. Но зато я попала к моему профессору Йозефу Лойдлу, с которым я и сейчас занимаюсь. И уже под его руководством я сразу перешла от Россини к партиям драматического меццо. И пошло-поехало - Эболи в «Дон Карлосе», Юдит в «Замке герцога Синяя Борода». И только после четырех лет карьеры - Кундри. Когда я в 1994 году пела прослушивание в Байройте, я партии целиком ни разу не слышала, так как все-таки больше меня манила итальянская музыка.

"Я думала пойти в секретарши"

- Когда вы поняли, что у вас что-то получается?

- Сначала я вообще не хотела работать по специальности - в смысле, пианисткой. Думала, буду секретаршей, кем угодно, только чтобы не играть. Но в кармане был и вокальный диплом, и я решила, что попробовать все же стоит - попытка не пытка. Мне повезло - сначала я выиграла конкурс Франсиско Виньяса, потом были «Вагнеровские голоса». И спустя год после того, как я стала петь в театре (а я начала в 1993 году), уже летом пела в Байройте с Ливайном в «Кольце нибелунга», а чуть позже в La Scala с Мути - и тоже Фрику. Это уже была биография... (Смеется.)

- Что вы чувствовали, когда вас, что называется, взяли в эту звездную обойму?

- Не верила сначала. Когда я пела прослушивание для Мути, он мне сказал: «Мне нужна Фрика в La Scala». Ну, нужна и нужна - это же ничего не значит. Выйдет из этой комнаты и забудет. Но мне его жена, которая была на прослушивании, строго-настрого наказала: «Виолета! Держи этот период свободным». Я еще подумала: чего там держать, это ведь La Scala, а так просто такие шансы с неба не падают. Но на следующий день пришел факс с предложениями: Амнерис в «Аиде», «Набукко», Реквием Верди, и, конечно, Фрика там была. Это и счастье, и работа.

- Страшно было в первый раз в La Scala?

- Это было уже так... крепко (смеется). Мы должны были выходить снизу и подниматься на такую скалистую гору. И когда я ожидала выхода, я увидела краем глаза все эти балконы в La Scala и подумала: что ты здесь делаешь, девочка из литовской провинции? А что делать? Надо идти и петь, а у меня ведь почти никакого опыта. Ну, в Байройте немножко. В общем, я собралась усилием воли и сказала себе: "Так, представь, что ты - Рената Тебальди, и это «твой» театр. Иди и пой!" Пошла и спела. И даже понравилась.

- Мути тяжелый человек?

- Нет, абсолютно! На меня он никогда не кричал и не ругался. Более того, он мне в «Трубадуре» в дуэте Азучены и графа, где Верди не написал никакой каденции, сказал: «Хочешь здесь спеть пассаж до си-бемоля?» Я ответила: "Конечно, хочу". И в «Ифигении» Глюка он тоже сказал: «Если хочешь что-то вставить - давай». Ну я и вставила там верхнее «до» в каденции. Мути сначала так вздернулся от неожиданности, а потом так одобрительно хмыкнул (смеется). Он никакой не узурпатор. Конечно, если ты приходишь и, что называется, «ищешь» ноты в пассаже или он должен повторять тебе одно и то же замечание по десять раз - тогда он может быть очень неприятным. Но это нормально - у него нет времени останавливаться на мелочах. Сказал - и все. Но мы с ним пока, что называется, на одной волне. Я ведь никогда сама не буду передерживать высокую ноту ради эффекта. Только если меня попросят. Вот Джимми Ливайн в Кундри сейчас попросил подержать подольше эту высокую ноту (поет), конечно, я потянула ее, но это была его идея - я бы так долго сама никогда не держала.

- С кем лучше всего работается?

- С Мути, конечно...

"Говорят, у вас там мафия"

- Как себя чувствуете уже в качестве примадонны? Когда все критики и слушатели говорят, что вы - одна из лучших, если не лучшая?

- (Неожиданно серьезно.) Знаете, я думаю, что я в самом деле неплохо пою. Возможно, есть лучшие актрисы, которые могут создать более яркий театральный образ. Но сыграть и хорошо спеть при этом... Знаете, я просто умею читать ноты и аккуратно петь то, что написано. Сейчас это, как ни странно, дефицит. Почему, если скрипач будет играть фальшиво, ему это никто не простит, из оркестра-то выгонят, не говоря уже о том, что в солисты путь заказан? А если певец будет петь «приблизительно» (а я слышала Кундри, которая пела на терцию ниже) - то это считается нормальным. Ну если у меня нет верхних нот для Кундри или для Нормы, так на свете есть много певцов, у которых эти ноты есть. Так надо просто оставить эти партии им. Просто из уважения к музыке. Я не понимаю, когда, например, тенора в «Тристане» хвалят не за то, что он спел хорошо, а за то, что он докричал до конца. Что называется, «выжил».

- Не собираетесь ли спеть в Москве?

- Ой... (Смущается.) Не обижайтесь, но у меня мало сантиментов по отношению к Москве. Я даже боюсь. Говорят, у вас там мафия... как послушаешь новости (смеется).

- Мафия, конечно, имеется, но мне кажется, что она не так любит оперу, как итальянская...

- Ну, если не вмешиваться в их дела, может, и не тронут...

- Гергиев вас больше не звал после того «Парсифаля» с Доминго, по которому сделали фильм?

- Приглашал, но я то же самое могу сказать... Я предпочитаю петь на Западе. К тому же он приглашал опять на Кундри, а она ведь поет только во втором акте. А остальное время она либо лежит, либо моет ноги главному герою. Честно говоря, я уже так много раз пела эту партию, что мне уже не так интересно...

- На родине часто бываете?

- Не часто - два-три раза в год и коротко. И один раз пою какой-то концерт. Я там могу экспериментировать - уже много сопрановых арий спела именно там. Меня там любят и ценят, что не так часто бывает. В данном случае цитата про пророка и отечество не работает. Литва дала мне два высших образования, и наверняка придется отдавать - я бы уже сейчас хотела делиться с молодыми, но времени нет даже на себя.

- А где сейчас живете?

- В гостиницах... (Смеется.)

- Где легче петь - в Америке или в Европе?

- Все зависит от партии, а не от места. Я предпочитаю петь в больших залах. Конечно, у меня нет такого голоса, как у Гвинет Джонс, но эти маленькие и короткие залы мне не нравятся, поскольку звук там как бы отскакивает от стенки.

- Когда вы попали на Запад, что вас больше всего поразило?

- Когда я приехала, у меня ничего не было: ни денег, ни работы. Но когда меня взяли в оперную студию здесь, в Мюнхене, у меня не было никаких финансовых проблем. Я жила в крошечной комнатке - восемь квадратных метров, на улице все время шумели машины, а я была такая счастливая. Ела бананы килограммами и шоколад с орехами. У меня не было никакой ностальгии. Как только я вышла на вокзале и сделала первый глоток мюнхенского воздуха - я сразу поняла: здесь мой дом. Это, наверное, судьба.