Василий Раков

Биография

Дважды Герой Советского Союза (7.02.40, 22.07.44). Награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды, медалями.

Родился в семье рабочего торгового порта. Русский. Возвратившись в деревню, его отец стал работать заведующим отделом народного образования в своей волости, затем председателем исполкома.

В 1926 г. Василий Раков окончил сельскую школу и поступил на учебу в школу фабрично-заводского ученичества Древтреста. Затем работал на лесозаводе.

Вспоминает генерал-майор авиации Раков: «О самой учёбе в ФЗУ у меня сохранились самые, благодарные воспоминания, так как оно позволило мне повысить свои знания и впоследствии успешно сдать экзамены в Военную школу лётчиков».

В РККА с 1928 г. Летом 1928 г. по комсомольской путевке поступил Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС РККА, которую окончил в 1929 г.

Раков вспоминает: «Школа находилась в Ленинграде и была в своем роде единственной. Все школы того времени, выпускавшие летчиков, - Качинская, Борисоглебская, Севастопольская - получали курсантов из ленинградской «Тёрки». Это название было, очевидно, производным от первоначального «Теорка», но в него вкладывался и особый смысл. В школе курсанты подвергались основательной проверке, во время которой выявлялось, отвечают ли они требованиям, предъявлявшимся к будущим летчикам.

Самыми трудными преградами на пути поступления в школу считались медицинская и психотехническая комиссии. Первая проверяла здоровье и была для многих действительно непреодолимым препятствием, вторая интересовалась психотехническими данными и, как затем оказалось, вовсе не была такой страшной, но мы почему-то больше всего опасались именно ее…

Экзамены по общеобразовательным предметам особым препятствием не считались. Многие из нас окончили профшколу, фабзавуч или семилетку. Я пришел с третьего курса вечернего рабфака. Да и вообще, при неудачной сдаче экзаменов могли зачислить на курс, где срок обучения был больше на полгода, только и всего. Но этого не случилось. Все прошло хорошо…

Впереди нас ждали учеба, начальные шаги к овладению летным искусством. Правда, первый год посвящался преимущественно классной учебе и практике на земле. К обучению полетам приступали уже после окончания теоретической школы. В «Тёрке» же ограничивались рулежкой на аэродроме и ознакомительными полетами. Их было два-три. Включали они в себя отдельные фигуры высшего пилотажа - мертвую петлю, переворот через крыло, штопор и другие.

В то время в авиационных школах отчисление учлетов по отсутствию так называемых летных качеств достигало весьма внушительных цифр: пятьдесят - шестьдесят процентов, а то и больше. Из группы в семь человек, прикрепленных к инструктору, заканчивало школу лишь два-три. Были среди инструкторов и такие (между собой мы их называли «звери»), которые оставляли лишь одного человека.

Столь большое отчисление рассматривалось в то время как непреложный закон. Сами курсанты, которые прежде всего страдали от этого, не находили веских возражений. Зато если бы в группе не оказалось ни одного отчисленного, такое положение действительно сочли бы ненормальным и курсанты были бы разочарованы: значит, профессия летчика не столь уж труднодоступна…

Но главные отчисления были еще впереди. А в ближайшем будущем предстояли классные занятия, зубрежка уставов, разборка и сборка моторов, изучение самолетов, несение караула на Комендантском аэродроме и хотя короткая, но страшноватая рулежка. Страшноватая потому, что на ней некоторых курсантов ожидал провал: по крайней мере один человек из группы отчислялся уже на рулежке…

Во время рулежки я впервые увидел самолет вблизи. Издали, в полете, мне посчастливилось видеть самолеты еще в 1916 году. Мы жили тогда на Канонерском острове, в устье Невы, где начинается Морской канал. По соседству был Гутуевский остров, на нем базировалась гидроавиация. Мы, мальчишки, с восторгом смотрели на самолеты. Были они лодочного типа и фюзеляжем напоминали рыбу с загнутым хвостом».

В 1930 г. окончил 1-ю военную школу летчиков им. тов. Мясникова в Каче и был направлен для продолжения обучения в Военную школу морских летчиков и летнабов, которую окончил в 1931 г.

Вспоминает Раков: «Из Севастопольской военной школы морских летчиков вышли такие известные авиаторы, как Ляпидевский, Леваневский, Молоков - первые Герои Советского Союза, и ряд других. До 1930 года она была невелика и получала курсантов из той же «Тёрки», небольшого ее морского отделения, не всегда насчитывавшего и двадцать человек. Из этих двадцати Севастопольская школа выпускала не более половины. По общему составу нашей морской авиации того времени, когда она имела всего две бригады по тридцать - тридцать пять самолетов, не считая истребителей (летчики-истребители приходили на флот из сухопутных школ), эти морские выпуски были достаточны. Но в 1930 году начался значительный рост морской авиации. В Севастополь для подготовки к полетам в морских условиях стали посылать выпускников Качи…

Школа находилась на северной стороне Севастопольской бухты... Внизу, на берегу, были ангар и спуски - широкие бетонированные дорожки, полого сходившие к воде, чтобы можно было втаскивать по ним самолеты.

Перед полетами в бухту выходил катер и ставил на воду плавучие резиновые буи. Они выполняли ту же роль, что и стартовые флажки на сухопутных аэродромах, - показывали направление взлета и посадки, Второй по направлению посадки буй выполнял роль «Т». Влево от него производился взлет, вправо - посадка. Выкладывалось также и «Т», но не на воде, а на берегу, сравнительно далеко от старта. Это было в основном сигнальное полотнище. По бокам и спереди «Т» имело специальные открывающиеся и закрывающиеся клапаны, каждый из которых в зависимости от его местоположения обозначал определенную цифру от нуля до девяти. Различные комбинации цифр составляли определенные условные фразы, указания я команды…

В конце 1930 года из двух сухопутных военных школ - Качинской и Борисоглебской - в морскую авиацию направили сразу большую группу курсантов-выпускников. Им предстояло на протяжении четырех месяцев доучиваться в Севастополе.

Обучение началось с того же полета по кругу для освоения взлета с воды и посадки на нее. В воздухе самолет МР-1 вел себя так же, как хорошо знакомый нам Р-1. Единственно только, что на поплавках этот самолет не мог делать фигур высшего пилотажа… По боевому применению МР-1 и «Савойя» отличались от знакомых нам самолетов лишь тем, что все происходило над морем: бомбардировочный полигон — в море, стрельба по воздушной мишени (буксируемому рукаву) — над морем и маршрут тем более - только над морем, с возвращением к берегу лишь в конце полета…

В классах мы изучали различные дисциплины, связанные с полетами над морем, и тактику флота. Побывали и на боевых кораблях».

С 1931 г. служил в отдельном разведывательном авиаотряде 105-й авиабригады ВВС КБФ. Сначала летал на летающей лодке «Савойя», а затем на поплавковом варианте двухмоторного дальнего разведчика Р-6. Был младшим летчиком, командиром звена, командиром авиаотряда.

Член ВКП(б) с 1932 г.

В 1938 г. окончил Липецкие высшие авиационные курсы усовершенствования. На курсах освоил бомбардировщик СБ.

Участвовал в советско-финской войне. Был командиром 2-й эскадрильи 57-го скоростного бомбардировочного авиаполка 8-й бомбардировочной авиабригады ВВС Краснознаменного Балтийского флота.

30.11.39 г. эскадрилья капитана Ракова нанесла бомбовый удар по морскому аэродрому в Сантахамине, расположенному на острове возле Хельсинки… Раков спланировал свой налет несколько необычным образом. К цели 12 самолетов СБ подошли на высоте всего лишь 400 м со стороны финского берега, чтобы ввести в заблуждение противовоздушную оборону противника. В районе Хельсинки эскадрилья повернула налево и в сомкнутом строю нанесла удар по морскому аэродрому. Расчет командира оправдался - налет оказался внезапным для противника. По донесениям экипажей, цель № 31 (аэродром Сантахамина) была поражена: наблюдались прямые попадания в центральный ангар (он загорелся), казарму и спуски. 2-я эскадрилья во время налета потерь не понесла, так как финская зенитная артиллерия открыла огонь лишь после того, как бомбардировщики сбросили свой груз.

Генерал-майор авиации Раков вспоминает: «Взвилась зеленая ракета…

Самолеты первого звена одновременно тронулись с места, и на линию выдвинулось второе... Четыре звена взлетели, как четыре самолета. Ветер дул с залива, и эскадрилья не делала над аэродромом никаких кругов. На высоте пятьдесят метров, подстригая снизу облака, немного растянутым пеленгом мы впервые в жизни пошли на выполнение боевого задания. Видимость была настолько ограниченной, что каждое звено могло следить лишь за соседями. Первое звено видело сзади второе, но не видело ни третьего, ни четвертого, второе видело впереди первое и сзади третье... Близ залива между облаками и землей было уже сто метров… В строю ромба из звеньев эскадрилья шла на боевое задание…

Оставив к югу острова Пенисаари и Лавенсаари, мы направились в обход острова Гогланд. Раньше летать севернее его не приходилось. Этот форпост белофиннов мы обычно обходили с другой стороны. Дальше летели снова над открытыми водами. Начали беспокоить облака, свисавшие и здесь до 300-400 метров. При такой облачности могли эффективно действовать все огневые средства противника вплоть до пулеметов. У нас было бы больше шансов на успех, если бы мы появились внезапно со стороны берега. «Наверняка ждут нас с моря», - думал я.

Приблизились к островам Пеллинге. Весь берег был глубоко изрезан шхерами. До Хельсинки оставалось около шестидесяти километров, минут десять полета. Оставили справа Борго. В этом небольшом портовом городе несомненно имелись посты наблюдения и батареи зенитной артиллерии. Идя курсом 300-310 градусов, то есть на запад-северо-запад, мы пересекли береговую черту и прошли в стороне от финской столицы, до которой оставалось не более пяти минут полета.

«Если посты нас засекли, они решат, что мы летим куда-то в тыл, на север, а когда мы повернем, уже не успеют и сообщить об этом, через несколько минут мы будем бомбить их аэродром», - рассчитывал я.

Начали делать разворот влево. Высота облаков оставалась примерно прежней - 400-450 метров. Мы стали снижаться... Справа обозначились дома городского типа, по густоте напоминающие окраину города, и тут же впереди, широкий рукав одной из шхер и еще впереди – остров... Где же аэродром? Он должен находиться на острове, над которым мы уже летели. Берег довольно крутой, а сам остров высокий…

Впереди, немного справа, показалась мачта радиостанции. На нее! Там аэродром! Одновременно с разворотом замигала зеленая лампочка - ею сигналил Боцан. Затем загорелась белая лампочка, означавшая - так держать, но я и сам увидел крыши ангаров.

Встречного огня не было. Значит, с этой стороны нас действительно не ждали. А сейчас уже поздно, да, может быть, зенитчики опасаются открыть огонь, чтобы не демаскировать аэродром.

Впереди по курсу - один из ангаров. Еще два справа и слева от него. На них выйдут звенья, идущие за мной. Успеют ли только?

Опять загорелась лампочка, но уже красная. Значит, развернулись несколько больше, чем надо. Мигнула и сразу погасла - доворот чуть-чуть. Сделал его одной ногой, без крена. Огонек белой лампочки опять известил - так держать! Это были уже последние секунды перед сбрасыванием бомб. Как я ни приучал себя не зажимать управление, здесь я его все же зажал: уперся ногами в педали и, стиснув руками штурвал, прижал локти к бокам. Боевой курс! Даже если впереди встанет завеса огня, летчик не может свернуть с него. Если собьют ведущего, один из ведомых, его заместитель, должен тотчас же встать на место сбитого. Собьют и его - третий самолет, пока не отбомбится, не может никуда отвернуть. Он должен сбросить бомбы точно по цели!

На аэродроме поднялась паника. Рев моторов целой эскадрильи, идущей с открытыми люками на высоте всего четыреста метров, ясно говорил о наших намерениях. Но куда бежать от такого широкого строя, раскинувшегося чуть ли не поперек всего аэродрома?.. Мы сбрасываем бомбы на цель - ангар со стоящими в нем самолетами.

Когда зенитчики открыли огонь, наше звено и звено Челеписа уже выскочили в Финский залив, снаряды разорвались сзади, между вторым и третьим звеньями, перед самолетом Гуреева, но он тоже успел сбросить бомбы. Зенитчики решили отыграться на последнем звене, Куртилина. Двум его самолетам были причинены повреждения...

Лишь мельком удалось взглянуть на то, что происходило на земле. Над центральным ангаром медленно опадала серая пирамида взрыва. В двух местах поднимался густой дым, сквозь который мелькало пламя. Чтобы нас не поразили ударами вдогонку, самолеты с повышенной скоростью пошли на снижение. Прижавшись к воде, сомкнутым строем легли на курс к своему аэродрому. Задание выполнено, потерь нет, встречи с истребителями противника впереди не ожидалось. После тревожных минут, когда тебя мучает опасение, что можешь не попасть в цель или что в тебя попадут раньше, чем попадешь ты, пришло приподнятое настроение, - сделали как надо. С удовлетворением вижу - все идут, занимая установленные места, все выдержали первый экзамен».

Однажды во время глубокого рейда на подходе к цели один из двигателей самолета Ракова был поврежден зенитным огнем противника. Он отключил двигатель и продолжил атаку. Отбомбившись, на одном двигателе сумел вернуться на свой аэродром.

Вспоминает Раков: «У входа в порт стояли суда: справа и слева большие, но на них мы не успевали завернуть, впереди одно прямо по курсу, но маленькое, какой толк тратить на него бомбы. Мы не знали, что этот маленький кораблик уже оскалил на нас очень острые зубы.

Длинная очередь из счетверенной пулеметной установки устремилась прямо к моему самолету. Из-под левого мотора сразу вырвалась белая струя.

«Вынужденная?» - мелькнул тревожный вопрос, в то время как рука почти мгновенно выключила контакт зажигания поврежденного мотора.

Первое, о чем я подумал, - как в случае необходимости посадить с ходу машину. За десятилетнюю службу в авиации это вошло в плоть и кровь…

Экипаж сохранял полное спокойствие... Радист Сергеев только коротко сообщил: «Левый дымит». Он не хотел над целью отвлекать внимание командира. Да и дымная струя почти сразу после выключения мотора оборвалась.

Как выяснилось потом, это была струя не дыма, а пара из пробитого радиатора. Дым горящего бензина темный. Да к тому же, если б горел бензин, вытекающий из баков, даже быстрое выключение мотора не спасло бы от пожара...

За мной шла эскадрилья, надо было выполнять задание. Зубастый корабль остался позади, а впереди обозначились портовые сооружения и железнодорожная станция. Эскадрилья, идущая правым пеленгом звеньев, захватывала все эти цели, но впереди моего самолета и слева, куда мне было легче развернуться с одним мотором, ничего подходящего не оказалось. Развернуться вправо, в сторону работающего мотора и идущей эскадрильи, я не мог.

Подал шедшему за мной в первом звене Карелову рукой знак - бомбить самостоятельно - и, наведя эскадрилью на основную цель - порт, начал разворачиваться влево, на обратный курс... Впереди у стенки стоял какой-то транспорт или вспомогательное военное судно. Раздумывать было некогда. Мы сразу высыпали на него свой боезапас.

Низкая облачность позволила эскадрилье быстро скрыться. Видимость была не больше километра, а мы шли со скоростью пять километров в минуту. Десять-двенадцать секунд, и как цель для зенитчиков мы уже исчезли. Второй, правый мотор работал у меня исправно, и вся надежда была на него. Тогда, в воздухе, я еще не знал, что и для правого мотора это была лебединая песня. После этого полета больше ему петь не пришлось. Но он не обманул надежд и преданно вывез нас, как верный конь вывозил когда-то из боя своего хозяина… Выйдя в залив и подтянув строй, я убедился, что потерь нет. Все летели нормально. Выходит, ударили только по ведущему.

На одном моторе приходилось держать уменьшенную скорость... Короткий зимний день перевалил за середину, светлого времени оставалось меньше трех часов, а до дома надо было лететь не меньше двух с половиной. Это при нормальной скорости. С той же, с какой шел я, эскадрилья засветло добраться до аэродрома не могла. Посадка в темноте на не приспособленном еще для ночных полетов аэродроме сулила крупные неприятности. Только не хватало, чтобы кто-нибудь разбился дома после такого трудного, но все же успешного полета...

Так же, как Карелов показывал мне рукой: скорей, словно бы двигая перед собой невидимый поршень, я показал ему - вперед! Он недоуменно посмотрел на меня... Показав большим пальцем назад, на идущую эскадрилью, я опять толкнул перед собой невидимый поршень. Карелов вновь изобразил на лице удивление, столь сильное, что и без слов было понятно - он спрашивает: почему?

Я показал пальцем на свой левый мотор и, бросив на мгновение штурвал, изобразил руками крест. Теперь Карелову все стало понятно: у командира отказал левый мотор и ему, Карелову, надо вести эскадрилью домой. Выйдя вперед и покачав крыльями, что было сигналом сбора, он повел эскадрилью за собой. Самолеты проходили мимо, вопрошающие глаза летчиков смотрели на нас…

Стрелка альтиметра перевалила за три с половиной тысячи, а вариометр показывал скорость набора четыре метра в секунду. Не много, но все же. Минута - и еще лишние двести пятьдесят метров... Если откажет второй мотор, лучше оказаться в этот момент повыше. Тогда можно дольше тянуть и сесть на большем расстоянии от противника. Но такими мыслями я предпочитал с товарищами не делиться…

Я не вижу и крыльев, и носа самолета. Стекла обледенели, а в слепом полете я сосредоточил все внимание на приборах и не заметил, когда это произошло. Открываю форточку и вижу голубое небо... Перевожу самолет в горизонтальный полет…

Над устьем Финского залива я свободно снизился на тысячу метров и, хотя уже наступали сумерки, далеко видел вперед. Продолжал постепенно снижаться, чтобы не пришлось резко терять высоту над аэродромом…

С ходу, без каких-либо кругов над аэродромом, только с последним разворотом, иду на посадку. Темнота уже дает знать о себе, но садиться ночью мне не впервой. Медленно выравниваю самолет, он несется, проскакивая «Т», и в ста метрах от него касается лыжами снега. Пытаюсь рулить, но самолет неудержимо тянет влево, в сторону поврежденного мотора. Оказавшись на нейтральной полосе, я вынужден остановиться… пройдя почти шестьсот километров на одном моторе…

Осмотр нашего самолета показал, что дело могло окончиться для нас много хуже. У левого мотора пробит радиатор. Работать в воздухе мотор не мог - заклинило бы, но, выключив сразу, мы его спасли. Сменив радиатор, его можно было пустить в дальнейшую эксплуатацию. Первый же мотор, который вытянул все на себе, работал из последних сил, его раны были неизлечимы: в трех местах пробит винт, из шести узлов, на которых двигатель крепился к специальной раме, три разбиты, под носком коленчатого вала, в картере, сквозная пробоина. Попади осколок чуть ниже - масло вытекло бы и мотор заклинило, попади выше - был бы разбит коленчатый вал. Над блоком цилиндров, в крышке - две сквозные пробоины. Еще удивительно, что не перебиты клапаны... И все же мотор тянул, вывез нас».

14.01.40 г. капитан Раков был представлен к званию Герой Советского Союза.

Однажды над целью был подбит самолет младшего лейтенанта Курова. Он передал радиограмму: «Задание выполнил. Самолет горит». После возвращения на аэродром выяснилось, что падения самолета Курова никто не видел. По времени приема радиограммы определили, что ему удалось продержаться в воздухе еще 10 минут. Раков настоял на организации поисков. Но найти Курова удалось лишь на следующий день. Сначала в ледяной пустыне обнаружили полусгоревший, дымившийся самолет, а затем - и экипаж. Три человека стояли около разводья и махали шлемами. Через некоторое время Раков вылетел на У-2 к месту падения СБ, сумел приземлиться в сложных ледовых условиях и обеспечил посадку летающей лодки МБР-2, которая вывезла летчиков.

7.02.40 г. майор Раков Василий Иванович был удостоен звания Герой Советского Союза.

Весной 1940 г. он был назначен командиром 63-й тяжелобомбардировочной авиабригады дальнего действия ВВС ЧФ. В составе бригады был один полк - 2-й минно-торпедный, второй полк только формировался.

В августе 1940 г. формирование авиабригады было окончено, а в сентябре полковник Раков был зачислен слушателем Военно-морской академии им. Ворошилова, которую окончил в феврале 1942 г.

22.02.42 г. он был назначен командиром 2-й авиабригады ВВС ЧФ (116-й отдельный морской разведывательный и 119-й морской разведывательный авиаполки, 80-я и 82-я отдельные морские разведывательные эскадрильи).

Участвовал в Великой Отечественной войне с марта 1942 г.

Участвовал в обороне Севастополя до последнего дня.

Вспоминает Раков: «2-я морская авиационная бригада была сформирована из частей и подразделений, вооруженных гидросамолетами. Разбросанные по всему побережью Черного моря… они раньше подчинялись непосредственно командующему ВВС ЧФ… Добраться из Астрахани на действующий флот и вступить в должность, оказалось, из-за обстоятельств того времени непросто. Штаб Черноморского флота и штаб ВВС, куда я должен был прибыть, находились в отрезанном Севастополе. Связь с ним поддерживалась самолетами и кораблями… Успев ознакомиться с авиачастями, расположенными от Геленджика до Поти; я получил разрешение вылететь в Севастополь. Н.А. Острякову понравилось, что я прилетел туда сам на боевом самолете».

12.05.42 г. 2-я авиабригада была расформирована, а ее части вошли в состав 3-й особой Севастопольской авиагруппы, которая являлась, фактически, смешанной авиабригадой. Первоначально группа насчитывала 116 самолетов, в т.ч. 56 истребителей, 16 бомбардировщиков, 12 штурмовиков, 31 ночной бомбардировщик и 1 самолет связи.

Полковник Раков был назначен заместителем командира авиагруппы.

Вскоре во время одной из бомбежек он был ранен. Тем не менее, Раков оставался в Севастополе до самого конца, руководя эвакуацией раненых и работников штаба Севастопольского оборонительного района на ПС-84 и гидросамолетах.

Рассказывает А.П. Дорохов: «Доставка в Севастополь продовольствия и боезапасов, эвакуация на Кавказ защитников Севастополя в последние дни обороны приняли сложный и опасный характер. Эту задачу первостепенной важности решали корабли, гидроавиация флота и транспортные самолеты ПС-84... Группа базировалась на Кубани. Привести транспортный самолет в осажденный город ночью, сесть на аэродром, обстреливаемый фашистами, и взлететь с него - дело непростое. Оно требовало от пилотов высокого мастерства. Успешное решение задачи зависело не только от летчиков, но и в не меньшей степени от штурманов… Из 119-го полка туда командировали нескольких штурманов. В их числе были капитан Василий Дроздов... Все они вошли в состав экипажей «дугласов» и с задачей справились успешно.

Дроздов… вспоминает: «В Севастополь каждый самолет брал 2500 килограммов груза. При подходе к Херсонесу мы давали сигнал и, чтобы не попасть в ловушку, ждали ответ. Но как только боец-финишер зажигал посадочное «Т», по нему сразу же противник открывал огонь изо всех видов оружия. Гитлеровцы направляли луч прожектора навстречу летчику, чтобы ослепить его. В ответ мы включали фары самолета, что ослабляло свет прожектора... Нормальная нагрузка «Дугласа» - 14 пассажиров. Мы же брали на Херсонесе гораздо больше».

С 21 июня по 1 июля экипажи транспортной авиации доставили в Севастополь около 220 тонн боеприпасов и продовольствия. А вывезли на Кавказ 2162 человека, в том числе 1542 раненых и 11,7 тонны груза государственного значения. На экипажи гидросамолетов, также действовавших с аэродромов Кавказа, возлагалась двойная задача: бомбить гитлеровцев и эвакуировать в тыл бойцов. Рейсы в Севастополь и обратно были каждый раз сопряжены с большим риском».

После эвакуации из Севастополя Ракову было поручено сформировать новую часть. В запасном авиаполку он освоил тяжелый истребитель Пе-3.

В начале 1943 г. полковник Раков был снят с должности и разжалован в майоры.

Генерал-майор авиации Раков вспоминает: «Формирование происходило в глубоком тылу, на севере Казахстана… на базе постоянного запасного полка. Он выпускал одну бригаду или полк, затем начинал формировать другие...

Формирование нашей части шло своим чередом до одного непредвиденного события. Группа самолетов, отправившаяся в тренировочный полет, встретила в пути грозовой фронт. Пересекая его, машины попали в сильный снегопад. Мы потеряли несколько самолетов и летчиков.

Отчего произошла эта беда? Маршрут полета был выбран на основании сводки погоды, которую дала метеостанция запасного полка. Оказалось, что сводка не отражала действительного положения вещей. Однако катастрофу можно было предотвратить, если бы самолеты вовремя возвратить из полета. Вновь создаваемая часть средств радиосвязи не имела, ими располагал лишь запасной полк. На нем и лежало поддержание связи с группой, находившейся в воздухе. Но полк не дал самолетам приказания вернуться.

Одновременно с этим несчастьем произошли катастрофы в двух летных училищах…

Командование решило наказать за катастрофу в назидание другим. Но на ком остановить выбор? Начальник одного из училищ, прекрасный боевой летчик Морозов, только вступал в новую должность, не вошел полностью в курс дел, и спросить с него было трудно. Другим училищем командовал Рожков, пожилой человек. Для него служба и так кончалась, и отстранение его от должности не произвело бы достаточного впечатления. Оставался запасной полк. Тут спрашивать следовало с Васильева. Ведь ему подчинялась метеослужба, давшая неправильную сводку, он должен был вернуть самолеты и этого не сделал. Однако фигура Васильева, видимо, показалась Жаворонкову недостаточно заметной… Как бы то ни было, выбор командующего остановился на моей персоне. Он доложил наркому, тот утвердил...

Ни тогда, ни сейчас, через десятилетия, я не могу принять вину на себя. Но что было делать? Шла жесточайшая война, она требовала от нас всех сил, и нельзя было давать волю личным переживаниям и обидам».

В начале 1943 г. майор Раков был назначен командиром эскадрильи 73-го пикировочно-бомбардировочного авиаполка 8-й минно-торпедной авиадивизии ВВС Балтийского флота. Освоил пикирующий бомбардировщик Пе-2.

Участвовал в обороне Ленинграда. Как и положено комэска, лично водил эскадрилью в бой. Бомбил вражеские корабли и суда, артиллерийские батареи, склады с боеприпасами и горючим, воинские эшелоны, железнодорожные станции и мосты.

Вспоминает гвардии полковник Калиниченко: «Артиллерийские позиции гитлеровцев располагались в непосредственной близости от города. В пригородных поселках… фашисты сосредоточили осадную артиллерию большой мощности, в том числе известные 420-миллиметровые «сверхпушки» - «Дора» и «Берта». Систематическим артобстрелом гитлеровцы изнуряли население, разрушали важные объекты. Особенно сильные удары они обрушивали на заводы «Большевик» и «Электросила»…

В землянку вошел командир эскадрильи Василий Иванович Раков. Окинув собравшихся взглядом, он сказал:

- Начался обстрел города. Огонь ведет батарея номер двести тринадцать из поселка Коркули. Эту цель нам приказано уничтожить. Высота три тысячи метров, боевой курс восемнадцать градусов...

Слушая майора, я внимательно смотрел на него. У него было смуглое лицо, черные глаза чуть прищурены, коротко постриженные волосы тронуты сединой. Чувствовались и его внутренняя собранность, и твердый характер. На ладно сшитом темно-синем кителе сверкала Золотая Звезда Героя…

Цель, которую предстоит уничтожить, находится всего в сорока с лишним километрах от нашего аэродрома... Покачиванием самолета с крыла на крыло Раков дал команду перестроиться для атаки. Впереди стали появляться разрывы зенитных снарядов. Они становились все гуще. Самолет комэски отвернул вправо, за ним все остальные. Ведущий со снижением и увеличением скорости сделал небольшой доворот влево, ведомые повторили его маневр. Восьмерка вытянулась в цепочку. Шапки разрывов появлялись то справа то слева…

Под крылом раскинулась равнина, поросшая мелким лесочком и изрытая воронками. Кое-где едва различались тропинки, внезапно обрывавшиеся у зарослей кустарников...

Перед вылетом все батареи, обстреливающие Ленинград, в том числе и 213-я, были тщательно изучены нами по картам и фотоснимкам. Но теперь я ничего похожего не видел. Штурман тоже никак не мог отыскать цель. Она была тщательно замаскирована. Над развилкой дорог Раков сделал разворот и лег на боевой курс. Все летчики повторили то же самое. И тогда прямо перед собой я увидел на опушке леса батарею.

- Вот и наша двести тринадцатая, - сказал я штурману, а сам подумал: «Молодец Давыдов, отличный штурман у Ракова. Точно вывел группу на боевой курс»...

Вражеские зенитки продолжали вести огонь с еще большей яростью. Вокруг непрерывно рвались снаряды. Казалось, ничто живое не может уцелеть под ливнем раскаленных осколков. И маневрировать теперь уже нельзя...

Самолет командира звена перешел в пикирование. По расчету я должен переходить в атаку спустя секунды... Угол пикирования приближался к восьмидесяти градусам. Напрягая зрение, я искал батарею, но видел лишь десятки огненных вспышек, фонтаны взлетающей к небу земли и клубы черного дыма. Это рвались бомбы, сброшенные впереди идущими экипажами. Наложив перекрестье прицела на центр разрывов, я нажал боевую кнопку».

Вспоминает гвардии майор Аносов: «Большую роль в точности бомбометания играет правильный курс захода на цель… На корабль мы никогда не заходили ни строго «вдоль», ни строго «поперек»… Если заходить поперек, то всегда может получиться так, что одна бомба упадет с перелетом, а другая с недолетом (лягут «по бортам»). Вдоль нельзя потому, что можно бомбы «положить» или все слева, или все справа. На корабль мы заходили под 45 градусов. Тогда, даже если одна бомба с недолетом, то три следующих ложатся точно в корабль. На остальные цели заходили точно так же. У нас ведь специфика целей была такова, что все они были «вытянуты» - тяжелые артиллерийские батареи, что Ленинград обстреливали, причалы в портах, где корабли.

Вот так, заходишь под сорок пять и ведешь своих ведомых. Представь, идет, полк, три эскадрильи, девять самолетов. Наша первая, ведет ее дважды Герой Советского Союза Раков. Три звена – первое «ведущее» и два звена ведомых «правое» и «левое». Как только заходим на цель, левое звено начинает приотставать, правое звено отстает еще сильнее, в результате этого все три звена атакуют последовательно, с минимальным интервалом. Когда первое звено на выходе из пикирования, «левое» звено уже «висит» «в середине» участка пикирования, а «правое» только заходит в «пике». Вот такая «цепочка» получается. Вот когда так атакуем, то практически всегда попадали. Первое звено промахнется, второе попадет. От второго увернется, его третье достанет».

В составе полка майор Раков участвовал в снятии блокады Ленинграда.

Вспоминает полковник Калиниченко: «К Синявинским укреплениям шли на высоте три тысячи метров... Впереди шел Раков. У него свой, особый, летный почерк - ровный, строго рассчитанный.

Неожиданно ведущий начал разворачиваться на обратный курс. «Куда он нас хочет вести? - с недоумением подумал я. - Уж не домой ли?»

- Боевой курс триста градусов. Приготовиться к атаке! — четко скомандовал Раков.

Я осмотрелся. Лучшая видимость была в направлении полета. Оставшееся за спиной солнце теперь отлично освещало землю. Глянул на компас - триста градусов. Все стало ясно: атаковать объект будем с солнечной стороны, а после пикирования уходить прямо на свою территорию. Удар нанесем внезапно. Вот оно мастерство ведущего!

Хитрость удалась. Гитлеровцы открыли огонь, когда наши первые самолеты обрушили на их головы смертоносный груз. В пике мы переходили парами, без перестроения. Прицеливались только ведущие, а ведомые сбрасывали бомбы по их сигналу».

В апреле-мае 1944 г. майор Раков временно исполнял обязанности командира 9-й штурмовой Ропшинской Краснознаменной авиадивизии ВВС Балтийского флота. Освоил штурмовик Ил-2.

30.05.44 г. он был назначен командиром 12-го гвардейского пикировочно-бомбардировочного авиаполка. Освоил истребители Як-7 и Як-9.

Вспоминает гвардии майор Аносов: «На одном аэродроме с нами стоял и истребительный полк, на Як-9. Столовая общая. Был у нас летчик… Любил «заводить» истребителей, да так с подначкой… Начал именно он: «Какой там «як»?! Да я любого из вас, на вашем «яке», на своей «пешке» с пол-оборота собью!» Истребители на него: «Да ты вираж научись вначале делать, «бомбёр»!» Он на них: «Это вы летать совсем не умеете! Я, на вашем «яке» вот хоть сейчас сяду и полечу»… Идет вот такой «разговор», а мимо проходят два командира полка… Слово за слово, договорились так. Вначале командир истребительного полка должен взлететь на Пе-2, сделать круг и сесть. А потом, то же самое должен сделать и Раков на Як-9.

Сел командир истребительного полка в «пешку» и начал рулить. А на двух двигательном самолете это значительно сложнее, чем на однодвигательном. Там тормозами надо по-особому работать, и двигателями. Кончилось его руление тем, что заехал он в болото, из которого самолет смогли вытащить только трактором. Потом в «як» сел Раков. Раков-то поумнее оказался: «Вытаскивайте «як» на полосу, рулить не договаривались, договаривались только взлетать и садиться. И техника давайте сюда, пусть кабину «объясняет». Посидел Раков в «яке» с час, а потом дал «на взлет», полполосы пробежал – убрал. Остановился, развернулся и со второго раза взлетел. Сделал образцовый круг и отлично сел. Тут истребители сразу приуныли, сбили мы с них спесь.

Конечно, Раков был летчиком «от Бога», но и «яку» надо отдать должное. Даже опытный летчик, далеко не во всякий самолет-истребитель, может вот так запросто сесть и сразу взлететь».

В июле 1944 г. во главе полка участвовал в потоплении крейсера ПВО «Niobe».

8.07.44 г. воздушная разведка обнаружила прибытие в Хельсинки крупного боевого корабля. Несколько дней спустя он перешел в Котку, главную маневренную базу легких сил противника.

Тщательно замаскированный штабелями дров корабль, был идентифицирован как броненосец береговой обороны финского военно-морского флота «Vainamoinen».

Противовоздушную оборону Котки осуществлял 2-й зенитно-артиллерийский полк финской армии. К лету 1944 г. в его составе насчитывалось 5 батарей тяжелых орудий (тридцать четыре 75-мм и 88-мм орудия), 2 батареи и 6 отделений легких орудий (двадцать два 40-мм и тридцать четыре 20-мм орудия). Большое количество зенитных орудий имелось на кораблях и судах в гавани. Кроме того, в Котке, на архипелаге и побережье находилось шестнадцать 150 см прожекторов и семь акустических станций, а также два немецких радара.

12.07.44 г. тридцать Пе-2 под командованием майора Ракова нанесли по нему удар, но ни одна бомба в цель не попала.

В течение следующей недели в районе Котки стояла плохая погода, не позволявшая действовать авиации. Штаб ВВС Краснознаменного Балтийского флота воспользовался этой паузой и в срочном порядке разработал план воздушной операции по уничтожению вражеского броненосца.

Учитывая характер объекта удара и общую тактическую обстановку было решено, что удар нанесут две группы пикировщиков и две пары топмачтовиков. Еще одна группа пикировщиков должна была к моменту удара топмачтовиков отвлечь на себя зенитный огонь, и одновременно направлением своего полета навести их на цель. Планировалось подвесить по две бомбы ФАБ-1000 на каждый топмачтовик, по две ФАБ-250 и две ФАБ-100 на пикировщик.

Истребительное сопровождение включало непосредственное прикрытие ударных групп и группу расчистки воздушного пространства над районом боевых действий. Штурмовики должны были подавить зенитную артиллерию кораблей и береговые зенитные батареи.

16.07.44 г. в налете на Котку приняло участие 132 самолета ВВС БФ:

ударная группа – 22 пикирующих бомбардировщика Пе-2 (12-й гпбап);

ударная группа - 4 топмачтовика А-20G «Boston» (51-й мтап);

группа подавления огня зенитной артиллерии – 24 штурмовика Ил-2 (47-й шап);

группа сопровождения штурмовиков – 24 истребителя ЛаГГ-3 (9-й и 11-й иап);

группа сопровождения бомбардировщиков – 30 истребителей Як-9 (21-й иап);

группа блокирования аэродромов и вытеснения истребителей противника– 16 истребителей Ла-5 (4-й гиап);

группа демонстративных действий и наведения топмачтовиков - 6 пикирующих бомбардировщиков Пе-2 (12-й гпбап);

группа разведки и фотоконтроля результатов удара - 6 истребителей Як-9 (15-й отдельный морской разведывательный авиаполк).

Первыми над целью появились истребители 4-го гиап. Они заблокировали соседний аэродром и не допустили взлета вражеских истребителей. Затем к порту подошли на малой высоте штурмовики и начали атаки позиций зенитной артиллерии.

В это время на большой высоте с противозенитным маневром к яростно отстреливавшемуся кораблю вышли три группы пикирующих бомбардировщиков, возглавляемых Героем Советского Союза майором Раковым, в сопровождении истребителей 21-го иап под командованием подполковника Павлова.

Флагманский штурман ударной группы Ракова гвардии капитан Давыдов осуществил наводку и подал команду на переход в пике. За ведущим устремились остальные звенья. Сброшенные ими бомбы окутали крейсер взрывами. С другого направления цель атаковала вторая группа пикировщиков, ведомая капитаном Барским.

Итог удара первых двух групп пикирующих бомбардировщиков - 2 прямых попадания ФАБ-250 в корабль и 12 попаданий в зону его поражения.

Третья группа пикировщиков бомб не имела. Выводя топмачтовиков на цель, она спикировала и отвлекла на себя огонь зенитной артиллерии. По курсу этой группы на бреющем полете на цель вышли топмачтовики, ведомые майором Пономаренко. Маневрируя между многочисленными островами и портовыми сооружениями, они пробились сквозь завесу зенитного огня и сбросили четыре ФАБ-1000, две из которых попали в корабль. Произошел сильный взрыв, и он затонул, хотя, из-за небольшой глубины левый борт остался торчать над водой.

Ведущий второй пары топмачтовиков капитан Тихомиров двумя бомбами потопил транспорт водоизмещением 6000 т.

Тщательное планирование и безукоризненное проведение операции позволило избежать больших потерь. За четверть часа боя финны израсходовали почти 4000 зенитных снарядов разных калибров, но потери ВВС КБФ составили только один топмачтовик, взорвавшийся в воздухе от прямого попадания.

Позднее, впрочем, выяснилось, что был потоплен вовсе не «Vainamoinen», а крейсер ПВО «Niobe». Однако, по зенитному вооружению немецкий крейсер ничуть не уступал финскому броненосцу, а опыт его зенитчиков, успешно отражавших налеты союзной авиации на Кале, несомненно, превосходил опыт их финских коллег. Так что, из-за этой ошибки задача для советских летчиков на самом деле только усложнилась.

22.07.44 г. гвардии полковник Раков Василий Иванович был удостоен второй медали «Золотая Звезда». За мужество и героизм, проявленные на фронте борьбы с фашистскими захватчиками, приказом наркома ВМФ он был восстановлен в прежнем воинском звании.

16.09.44 г. летчики 12-го гпбап нанесли два удара по военно-морской базе противника в Либаве, в ходе которых полк понес тяжелые потери.

Вспоминает гвардии майор Аносов: «Вот идет наша эскадрилья - 9 машин. Мы на боевом курсе - маневрировать не можем, боевой порядок у нас плотный... А немцы на нас сверху строем - почти крылом к крылу, доходят до дистанции выстрела и массированный огонь! Скорость у них на пикировании сумасшедшая, никто не попадет - ни штурмана, ни стрелки-радисты. И истребители из группы непосредственного прикрытия перехватить не успевают! Огонь 16 пушек по ведущей пятерке! Так своим огнем они сразу 3-4 «пешки» сбивали. Мы сразу смыкаемся, а «фоккеры» проскакивают вниз, их четверка тут же разделяется на пары и сразу атакует нас снизу, в брюхо. И теперь основной удар уже по крайним машинам! И здесь скорость у немцев тоже не маленькая («запас» с пикирования остаётся приличным). Теперь наши стрелки по ним ведут огонь, да тоже - пойди попади! Атакой снизу немцы сбивали еще 2-3 машины. Далее выход из атаки «переворотом» и в пикирование, что б с нашими истребителями в бой не вступать. Вот так - одна атака. Раз! Два! Сбито 5-7 бомбардировщиков (а бывало и больше!). Всё! «Фоккеры» свою работу выполнили - налет сорван, потому, что двумя-четырьмя оставшимися «пешками» серьезного удара не нанесешь. Ни по наземным целям, ни по конвою. Настолько у немцев все молниеносно получалось, что иной раз уцелев, ты и понять не можешь, был ты под огнем или не был.

В 1943-м у нас раз было так - полк «свежий», только пополненный и вот - первое задание. Пошли 27 экипажей - вернулось 18. Через час второй вылет. Пошли 18 - вернулось 12. Всё. Хоть, бери и снова отводи полк на переформирование…

Обычно нашу девятку прикрывала восьмерка истребителей. Две четверки Як-1 или ЛаГГ-3. В основном, Як-1, «лагги» редко. Одна четверка в группе непосредственного прикрытия, вторая - в «группе боя». Конечно, против 8-12-ти немецких истребителей - «фоккеров» или «мессеров» - это было мало. Тем более, что немцы непосредственно с истребителями в бой старались не вступать. Тактически немцы действовали очень грамотно. Подкрадывались либо со стороны облаков, либо сваливались со стороны солнца. Атаку всегда проводили на большой скорости - раз, два, вниз - вверх и готово! Бой кончился.

Потом мы научились с этой немецкой тактикой бороться… В непосредственном прикрытии нас стала прикрывать «восьмерка»... В конце войны непосредственное прикрытие стало «полк на полк». Это, представь, на три наших «девятки» три-четыре эскадрильи истребителей. Непосредственное прикрытие обычно составляли «яки». Наши, из авиации флота. Если идут «полк на полк», то истребителей обычно возглавлял командир истребительного авиаполка, в крайнем случае, его «зам». Это было удобно - если истребители в прикрытии напортачат, то командование сразу знало с кого спрашивать. С командира, с кого же еще? Сам планировал, сам возглавил, сам и отвечай. И в «группе боя» стало не меньше «восьмерки», а обычно две-три. Под конец войны и в группе боя стало истребителей ещё больше. Бывало, идет наш полк, а в «группе боя» целая истребительная авиадивизия - два, а то и три истребительных авиаполка. Обычно на Ла-5 из армейской авиации…

А потом, кроме групп «непосредственного прикрытия» и «боя» появилась и «группа разведки». Это обычно пара-четверка истребителей (с самыми опытными летчиками) которая летала в стороне от основного боевого порядка, высматривая, подкрадывающиеся немецкие истребители. В основной бой группа разведки обычно не вступала, просто предупреждала «группу боя». Немцы сунутся, их отобьют, немцы пикированием выходят, на скорости уходят от нас подальше (отлично зная, что истребители прикрытия за ними не пойдут, не бросят бомбардировщики). Как оторвались от наших истребителей, скорость сбрасывают, расслабляются. Вот тут их и атакует «группа разведки». Обычно была одна атака со стороны солнца на высокой скорости (в немецком стиле). Сбивают одного-двух и уходят, не вступая в бой. Так наши истребители много немецких посбивали…

До конца 1943-го… за вылет, в среднем, теряли по 5-7 машин из 27. Потом потери стали постепенно уменьшаться. За 1944 год потери упали до величины, не больше трёх «за вылет», обычно одна - две… Уровень потерь ещё сильно зависел цели. Например, если на Либаву идём, то потери были большие - вокруг Либавы всё было в немецких аэродромах… Горели мы здорово… Как свечи… «Фоккер» попадал - бах! и нет «пешки». Страшное дело».

Вспоминает гвардии полковник Калиниченко: «Утром мы совершили первый налет на этот порт. Зенитная артиллерия противника встретила нас мощным огнем. Даже над Коткой мы ни разу не попадали под такой ураганный обстрел. И все-таки мы пробились к цели и выполнили поставленную задачу. Два транспорта и три подводные лодки были потоплены, многие портовые сооружения разрушены. Но и мы потеряли три экипажа…

Противовоздушная оборона Либавы была действительно мощной. Она насчитывала около семнадцати батарей среднего калибра и более двенадцати батарей зенитных автоматов. Немалую силу представляла и корабельная артиллерия. Кроме того, для защиты порта немецко-фашистское командование привлекло своих лучших летчиков-истребителей».

Второй вылет возглавил сам командир полка.

Калиниченко вспоминает: «Полк вылетел на задание четырьмя девятками. Первую из них вел дважды Герой Советского Союза гвардии полковник В.И. Раков. Я со своей эскадрильей находился справа. Нас прикрывало около полусотни «яков». Они шли двумя ярусами, как бы полукольцами окружая пикировщиков. Небо было безоблачным, заходящее солнце слепило глаза. Почти весь маршрут полета, рассчитанный на сорок минут, проходил над территорией, занятой противником.

Вот и заданный район. Береговую черту мы пересекли южнее Либавы, затем круто развернулись и вышли к порту со стороны моря. Однако в этот раз внезапности не удалось достигнуть. Видимо, гитлеровцы давно заметили армаду приближающихся самолетов. В воздухе появились первые разрывы снарядов, правда беспорядочные. Потом вражеские зенитчики стали бить точнее. А когда мы оказались над целью, небо вокруг нас буквально закипело. Несколько грязно-серых шапок появилось рядом с самолетом ведущего, он качнулся влево. Однако Раков, выровняв машину, продолжал вести ее к намеченной цели.

В порту скопилось множество крупных транспортов.

Они стояли группами и поодиночке».

На подходе к цели бомбардировщики были встречены сильным огнем зенитной артиллерии, и один самолет был подбит. Удержав машину в горизонтальном полете, летчик сбросил бомбы на цель, затем перетянул через линию фронта и произвел вынужденную посадку с убранными шасси.

Остальные бомбардировщики с пикирования звеньями нанесли бомбовый удар по порту и потопили транспорт, подводную лодку, плавучий док, а также повредили транспорт, разрушили два пирса, вызвали шесть очагов пожара. После выхода из пикирования бомбардировщики еще не успели собраться в строй, как были атакованы четырьмя группами истребителей по восемь Fw.190 в каждой. Завязался тяжелый воздушный бой, который продолжался около 20 минут. Фашистские летчики нападали на отдельные звенья бомбардировщиков плотным строем на большой скорости и открывали огонь одновременно четырьмя истребителями.

Почти сразу им удалось поджечь четыре Пе-2. Бомбардировщик комэска Калиниченко был поврежден, получив несколько вражеских очередей. Стрелок-радист погиб, а летчик и штурман были тяжело ранены. Пикировщики отстреливались из всех стволов и сбили шесть «Фоккеров». Истребители уничтожили еще одиннадцать.

Калиниченко вспоминает: «Ожидая момента перехода в пикирование, ведомые, как и было условлено перед вылетом, прижались ближе ко мне...

Я перевел машину в крутое пике. За мной последовали ведомые. Девятка с воем понеслась к земле. Теперь главное - поймать в перекрестье корабль. Пора! Нажал боевую кнопку. Бомбовый груз сбросили и ведомые. Облегченные «Петляковы» послушно вышли из пике. Строй девятки не нарушился. Мельком взглянув вниз, я увидел у причала султаны взрывов: бомбы точно накрыли стоявшие там транспорты.

В это время ниже моего самолета встречно-пересекающимся курсом проскочила четверка «фокке-вульфов». Желто-зеленые камуфлированные фюзеляжи едва просматривались на фоне осеннего леса…

Неожиданно воздушный стрелок-радист гвардии старший сержант В.А. Романов скомандовал:

- Справа атака. Маневр!

Почти машинально я отжал штурвал и резко дал правую ногу. Самолет заскользил влево, и пучок трасс, метнувшийся от «фокке-вульфа», пронесся справа. Обратными действиями рулей я тут же возвратил самолет в прежнее положение...

Новая группа вражеских истребителей атаковала девятку В.И. Ракова. Четверками и парами они врезались в строй «пешек», пытаясь расколоть его. Рев моторов, стрекот крупнокалиберных пулеметов и перестук авиационных пушек слились в сплошной гул.

- «Фоккеры» сзади слева, - предупредил меня штурман Губанов.

Я быстро повернул голову и увидел, что четыре «фоккера» уже заходят в атаку. «Где же наши «яки»? - подумал со злостью. Но, взглянув вверх, заметил, что они ведут бой с фашистами в верхнем ярусе…

Я напряг все внимание, ожидая команды штурмана на маневр. Но Губанов молчал. Он знал, что преждевременно маневрировать бесполезно. Как только вражеские истребители приблизились ко мне на дистанцию, выгодную для стрельбы, штурман открыл по ним огонь, а мне скомандовал:

- Маневр!

И снова огненные трассы, выпущенные фашистами, пронеслись мимо. Наши истребители вынуждены были только отгонять «фокке-вульфов» и сразу же возвращаться к бомбардировщикам, чтобы не оставить нас без прикрытия.

Вот один из «фоккеров» устремился к самолету Ракова. Штурман гвардии майор С.С. Давыдов был начеку. Меткой очередью он прошил желтое брюхо фашиста. Тот вспыхнул и, словно факел, беспорядочно полетел вниз.

«Фокке-вульфы» атаковали яростно то сверху, то снизу. Наши экипажи успешно отбивались, и все-таки фашистам удалось поразить самолет моего ведомого... «Пешка» резко снизила скорость, задымила и пошла к земле.

Напряжение боя не ослабевало, воздушная обстановка менялась с калейдоскопической быстротой. Не успел я проводить взглядом падающую машину Чиркова, как нас опять атаковала пара «фокке-вульфов». Резким маневром я ушел из-под удара, но тут же почувствовал, что огонь моего стрелка-радиста внезапно оборвался...

Очевидно заметив, что пулемет стрелка-радиста на моем самолете умолк, вражеский истребитель атаковал нас снизу. По команде штурмана я сманеврировал и успел уклониться от огненной трассы, но, как назло, угодил под пули другого «фокке-вульфа», наседавшего сверху. Внезапный треск заставил меня повернуться вправо. То, что я увидел, привело меня в ужас: Губанов безжизненно лежал на полу кабины...

Пулеметная очередь прошила ему левый бок, а в лицо впились десятки осколков разбитого фонаря.

- Крепись, Миша, дотянем! - старался я успокоить штурмана, хотя сам сомневался в этом. До линии фронта оставалось еще более сотни километров.

Последний пулемет на самолете замолчал... Осматриваясь, я повернулся влево и даже вздрогнул от неожиданности: на меня снова мчались два «фокке-вульфа», быстро увеличиваясь в размерах. Я резко взял штурвал на себя и в тот же миг ощутил тупые удары в голову и в левую ногу...

Основной огонь вражеских истребителей пришелся не по мне, а по моему левому ведомому... Его самолет задымил, пошел на снижение и вскоре скрылся из виду. Я остался без ведомых...

Атаки вражеских истребителей прекратились...

В голове шумело. Из-под шлемофона текла кровь и заливала глаза. Левая нога отяжелела и стала непослушной, в сапоге хлюпала кровь. Посмотрел на штурмана. Он лежал все так же, как и раньше, неподвижно….

Всей группой мы выскочили на крупный населенный пункт. Снизу внезапно ударили зенитки. Самолет ведущего гвардии полковника В.И. Ракова качнуло, из-под его левой плоскости потянулась полоска белой эмульсии. «Вероятно, пробили бензобаки», - подумал я. Машина постепенно начала терять высоту, но Василий Иванович, оставаясь в строю, продолжал вести полк на восток, к нашей территории. Хватит ли у него горючего?

Вот и линия фронта. Рядом пустующий аэродром. Всего несколько дней тому назад отсюда были выбиты гитлеровцы, а наши еще не успели прилететь...

В это время Раков тоже развернулся и направил свой самолет к аэродрому. За ним тянулась белая полоса распыленного бензина. Резким нырком вниз я вышел из строя и вслед за ведущим пошел на посадку... Поврежденный самолет Ракова уже катился по земле, как вдруг стал отклоняться вправо, разворачиваться и описывать спираль. Потом, потеряв скорость, попрыгал на кочках и остановился. Шасси выдержали…

Выбора не было. Пока я буду лететь до своей базы, штурман может скончаться. Снижаясь, подвел машину к земле. Она грубо коснулась колесами летного поля, но покатилась устойчиво. Я подрулил к бомбардировщику Ракова и встал рядом с ним».

В сентябре-декабре 1944 г. Пе-2 произвели девять налетов на порт Либава, пять из которых выполнялись во взаимодействии со штурмовиками и топмачтовиками. За это время только бомбардировщики совершили 262 самолето-вылета и потопили 3 подводные лодки, 7 транспортов, 2 сторожевых корабля, буксир, танкер, повредили подводную лодку, 12 транспортов и один плавдок. В воздушных боях они сбили девять Fw.190 и один Bf.109.

3.02.45 г. гвардии полковник Раков сдал командование полком гвардии майору Усенко и убыл на учебу в Военную академию Генерального штаба.

Вспоминает гвардии майор Аносов: «Василий Иванович Раков был образцом для любого авиационного командира. Он был старше нас и Героем Советского Союза он стал ещё на финской. Мы к нему относились с большим уважением и его слово, для нас, было законом.

Культурен, интеллигентен, умен (две военные академии закончил), самостоятелен, независим... Бывало, комдив звонит: «Василий Иванович, надо идти на такую-то цель». А там облачность в районе цели метров 800. А Раков комдиву: «А ты пошел бы?» Мнётся комдив (комдив нашим полком командовал, потом «на дивизию» ушел, а Раков его сменил). «Вот и я не пойду. Как до 3-х тысяч облачность поднимется, ударим, а так нет». Раков своих летчиков берёг, если нет условий для удара с пикирования, то мы никуда не летали, сидели на аэродроме. Никаких штурмовок, да и случаев горизонтального бомбометания у нас можно пересчитать по пальцам. За то, что мы летаем только при хорошей погоде, наш полк называли «дворянским». Мол, чересчур привилегированные.

Педантичен и аккуратен, летал точно так же, при том, что был летчик от Бога! У него была очень своеобразная «воронья» посадка, она была характерна только для него. Так садиться на «пешке», как это делал Раков, больше, в нашем полку, не мог никто. Настолько у него всё точно и расчетливо выходило. Я когда на его посадку со стороны смотрел, мне было страшно. Мы садились «по-обычному», так как в училище научили - планирование, вывод из угла, выравнивание, потеря скорости и приземление. А как делал Раков? С высоты, по крутейшей траектории резко вниз, потом моментальное выравнивание и сел. Раков, часто садился последним и мы, летчики «его» эскадрильи, после посадки бежали смотреть на его посадку поближе, пытаясь «технику» ухватить. Смотрели и всё равно ничего понять не могли. Ну, нельзя так на «пешке» садиться! При такой посадке, лётчик просто обязан стойки шасси поломать! Обязан! Раков ни разу не сломал. Невероятное мастерство.

Раков не пил и не курил. Никогда не кричал. Что бы ни происходило, всегда был спокоен. И было у него еще одно хорошее качество, он умел слушать подчинённых, никакого снобизма...

Ставят нам боевую задачу. Выступает начальник штаба, с планом операции. Задача атаковать конвой. Вникаю в план и понимаю, что будут нам «большие слёзы», поскольку план-то «без изысков»... Мы должны прямо от Ленинграда, «рвануть» на запад, догнать конвой (а он тоже шел на запад), отбомбиться, дальше развернуться на юг, над эстонским побережьем собраться и снова вернуться в Ленинград. Если учесть, что после бомбометания строй у нас нарушится однозначно, а по всему эстонскому побережью у немцев аэродромы с истребителями понатыканы, то потери нас ждут немалые… Раков говорит: «Товарищи офицеры, ваши соображения и возражения по плану». Я тогда был едва ли не самым «молодым», но выступил. «Не пойдет!» - говорю. «Лучше по другому! Из Ленинграда пойти на север, на Финляндию, над финским побережьем пройти, развернуться и конвой поймать на встречном курсе, тогда по выходе из атаки можно сразу рвануть на восток, на Лавенсаари... Во-первых, немцы с эстонских аэродромов нас будут вынуждены догонять, уже не мы к ним летим, а они за нами. Значит, у нас будет время снова построиться. Во-вторых, на Лавенсаари стоят наши Ла-5, которые нас легко прикроют, особенно если с ними заранее договориться. И, в-третьих, мой курс короче, значит, больше горючего можно потратить на поиск цели, если немцы сменили курс».

После меня выступили остальные и сказали, что Аносов кругом прав. Раков поворачивается к начштаба: «Слышал? Сорок минут тебе на разработку нового плана, по схеме, что изложил Аносов!»

Всё получилось, так, как я и предполагал. Прошли мы до Финляндии, развернулись, очень удачно отбомбились по конвою, и на Лавенсаари. «Фоккеры», конечно, за нами вдогонку, но куда там! Только-только они стали нас догонять, а тут им на встречу наши «лавочкины»... Ни одного самолет в этом вылете мы не потеряли! И потом, мы эту схему использовали не раз, до тех пор, пока линия фронта на запад не продвинулась...

Раков бы не был Раковым, если бы не делал всё, что бы максимально сократить потери и, конечно, максимально эффективно выполнить боевую задачу».

За годы Великой Отечественной войны гвардии полковник Раков совершил свыше 170 боевых вылетов и участвовал в потоплении 12 кораблей и судов противника.

В 1946 г. он окончил Военную академию Генштаба.

В 1946-48 гг. командовал бомбардировочной авиадивизией.

С 1948 г. преподавал в Военно-морской академии им. Ворошилова. В 1952 г. ему была присуждена научная степень кандидата военно-морских наук, а в 1953 г. - ученое звание доцент.

В 1958 г. полковнику Ракову было присвоено воинское звание генерал-майор авиации.

В 1967 г. ему была присуждена научная степень доктора военно-морских наук, а в 1969 г. - научное звание профессор.

С 1971 г. - в запасе.

Автор книг: «Крылья над морем», «Над морем и сушей», «В авиации - моя жизнь».