Василий Пичул

Пятая Стража - это не спецслужба, это нечто гораздо более сильное

18 февраля на канале ТВ3 стартовал мистический детективный сериал «Пятая Стража», повествующий о буднях детективного агенства. Его сотрудники наделены сверхъестественными способностями, а руководит всем вставший на сторону добра вампир. Kino-teatr.ru встретился с режиссером сериала Василием Пичулом и узнал, что он думает о вампирах, детективах и о будущем российской киноиндустрии.

Скажите, что означает само название «Пятая Стража»?

- Это объяснение существует у нас прямо в самом начале, на титрах. Оно очень красивое, волшебное. Я его еще не выучил наизусть, я боюсь, просто перевру то, как это звучит. Но, по сути, это такая традиционная фраза, отправляющая во времена древнего Рима. В древних городах римской империи было четыре стражи, каждые четыре часа стража менялась, как вахта на военных кораблях. Но была еще пятая стража, тайная. Которая работала всегда и которая охраняла покой граждан вне зависимости от времени. То есть пятая стража - это то, что хранит людей всегда. Это не спецслужба даже, это нечто гораздо более сильное.

Главный герой, вампир Феликс, руководитель детективного агентства. Получается, он как-то связан с Римом?

- Он бессмертный, он связан с любой эпохой. Он появляется в первый раз пятьсот лет назад в Трансильвании, и до этого он путешествовал по всему миру. То есть это персонаж, для которого любая эпоха - это не картинки в учебнике истории, это часть его жизни и часть его страстей.

А насколько он как бессмертный конфликтует с реальным миром сейчас?

- Понимаете, бессмертие дает очень мудрое отношение к жизни. Мой любимый анекдот: Человеку исполняется 120 лет. К нему приезжают люди с телевидения брать интервью. «Скажите дедушка, вот как? Сто двадцать лет! Вы, наверное, не пили, не курили, не ели мяса?» «Да нет, в общем, жил нормальной жизнью, все было хорошо». «Тогда в чем причина, расскажите?» «А вы знаете, я никогда ни с кем не спорил…» «Да ладно, дедушка, сто двадцать лет и Вы никогда ни с кем не спорили?!» «Возможно, вы правы». Вот это, на мой взгляд, ответ на вопрос «что дает бессмертие». Нет повода для конфликта. «Возможно, Вы правы».

Какое ваше личное отношение к мистике?

- Оно стилистическое. Я к мистике отношусь очень спокойно. Я признаю ее существование. Я признаю, что в мире существует огромное количество не поддающихся моему пониманию вещей, находящихся на определенном уровне развития. И я понимаю, что существуют совершенно разные уровни развития, существуют разные ступени и разные степени посвящения, на которых существуют разные люди и разные способности. И я к этому отношусь с пониманием.

На пресс-конференции вы сказали, что сюжеты серий черпались из информационных поводов. Насколько у вас возникает или не возникает ощущение, что в этих информационных поводах действительно замешаны какие-то силы зла?

- Нет, ну естественно. Любое преступление есть проявление зла, объективно. А поскольку все истории связаны с расследованием какого-либо преступления, то естественно, источник преступления - злоба, зло, вселенское зло. Оно может проявляться через что угодно, через любой бытовой конфликт. Но поскольку мы работаем с определенной аудиторией, которая ждет от нас не поиска того, кто украл пельмени, а каких-то более сложных конструкций, то, естественно, мы, работая над сценарием, конструируя преступления, исходим из того, что бы заинтересовать тех зрителей, которые захотят нас смотреть, дать им ту еду, которую они хотят. То есть они хотят, что бы это было необычно, они хотят, что бы не было бытового, буквального объяснения, но при этом они хотят, что бы они понимали, откуда растут ноги у этого преступления. Здесь жанр очень четко ставит ограничения и дает направление того, какого рода преступления должны быть. Они должны быть необычными, не вызывающими, по разным причинам, интереса у традиционного угрозыска. Или традиционный уголовный розыск, в силу тех ограничений, в которых он существует, не может их расследовать.

То есть «Пятая Стража» берется за такие преступления, которые невозможно распутать?

- Схема классическая: в агентство приходит человек, приходит со своей проблемой. И проблема, как правило, носит четко выраженный криминальный характер. И традиционная полиция не способна решить эту проблему, или решила ее так, как человека не устраивает. И таким образом герои начинают включаться в эту проблему, расследовать ее и выходят на совершенно неожиданные результаты.

Как я понимаю, есть еще главный антагонист сериала – Дракула?

- Нет, Дракула - герой первых четырех серий, пролога. Главный антагонист внутри каждой серии – преступник, загадка, которую нужно разгадать. Дракула -источник вселенского зла, который существует где-то. А в реальных сериях существуют злодеи, которые являются злодеями здесь и сейчас, в этой конкретной истории.

То есть герои не идут через сериал к тому, что бы в конце столкнуться с Дракулой?

- Если вы возьмете традиционные истории про детективов в литературе, Шерлок Холмс, Ниро Вульф, то у них есть дело. Это дело расследуется и оно заканчивается. Дальше вы переворачиваете страницу. Начинается новое дело. Оно расследуется, оно заканчивается. По жанру это абсолютно законченные истории, которые существуют сами по себе и в которых просто герои переходят из одного криминального дела в другое.

Можете тогда рассказать поподробнее о героях? Это команда индивидуальностей?

- Про Феликса я уже в общих чертах рассказал… У Феликса есть девушка, ближайшая помощница, ее зовут Ульяна (Майя Вознесенская). Их связывают очень драматические отношения, которые возникли пятьсот лет назад, на территории древней Руси, куда приехал Феликс, за новыми приключениями. И у него возник душераздирающий роман с сестрой Ульяны. Которая мечтала о вечной любви и в тот момент, когда Феликс дал ей вечную любовь, и она должна была выбрать либо вечную любовь с вампиром (и при этом самой стать вампиром), либо умереть человеком. И она выбирает смерть. И есть ее младшая сестра Ульяна, которая, я не буду говорить, каким образом, но с помощью одного артефакта становится бессмертной. И она принимает облик своей сестры, идет по жизни из века в век. А Феликс отказывается жить, и он умоляет Светлые Силы, чтобы они его забрали, дали ему покой. И его похоронили, просто он лежал в гробу, не являясь мертвым и не являясь живым. Но в силу обстоятельств произошло восстание из гроба, и он попадает в современную жизнь. И он встречается с Ульяной, которая носит облик его любимой женщины. И возникает конфликт и дальше, внутри этого конфликта, возникают разные приключения. И в процессе этих приключений они встречают разных людей, которые им помогают, или которым они помогают. Все эти люди, в конце концов, становятся частью команды.

Насколько Феликс уязвим как вампир?

- Его уязвимость внутри него. Это вопрос его внутреннего взаимодействия с миром. Он появляется в первых четырех сериях, как человек нереально депрессивный. Человек, который устал от своего бессмертия, который не видит никакого смысла вот в этом, потому что с одной стороны ты все видел, ты все понимаешь, ты ничего нового не ждешь. Его уязвимость внутри его души. Он черпает энергию не столько в крови, а сколько в том, что он противостоит злу и в том, что он пытается мир сделать чуть-чуть лучше, и когда это не совсем получается – депрессия возвращается. И это самое сложное. Охотники за вампирами не страшны, в том смысле, что от них всегда можно найти некоторое противоядие, а вот когда ты являешься проблемой для самого себя, вот это самая серьезная точка уязвимости.

Охотники за вампирами присутствуют в сериале?

- Мы надеемся быть как можно дольше интересными зрителю, то есть мы понимаем, что они должны быть. Но с другой стороны вводить их сразу в первые серии крайне сложно, потому что степень драматизма тогда будет очень высокой, а за счет чего дальше набирать? Феликсу есть угрозы внутри каждой серии, но они такие, более локальные, потому что никто не знает еще, что он вампир. А охотники за вампирами появятся в тот момент, когда узнают. Мир узнает, что он вампир. А сейчас это просто такие странные люди, которые берутся за дело, за которые не берется никто.

Как Вы думаете, почему именно вампиры являются любимой темой у зрителей?

- Это пришло из компьютерных игр. Выросло поколение, которое в детстве играло в компьютерные игры, сейчас они подросли, и их интересы выросли тоже. Плюс наши братья из Голливуда очень аккуратно и настойчиво эту тему использовали. Они манипулируют сознанием во всем мире, и, естественно, мы на этой волне тоже пытаемся плыть по-собачьи.

Есть же еще оборотни, например, или ведьмы…

- Существует масса всего, просто аудитория телевизионных сериалов - это очень тонко организованные девушки определенного возраста, и оборотни, вурдалаки и прочая нечисть, для них это too much. А вампир, тем более вампир брутально-харизматичный и не страшный, для них приемлем. Я надеюсь. Это попытка создать продукт, который был бы приемлем целевой аудитории. Насколько она будет успешна, посмотрим.

Принято считать, что вампир это еще и эротический образ.

- Ну, да - пить кровь, поцелуй в шею. У нас в первой серии, надеюсь, что канал, по крайней мере, до этой минуты ничего не высказал, у нас есть несколько эротических сцен, связанных с кровью и женским телом. Я надеюсь, что зритель это увидит, что канал не одумается в последнюю минуту.

С точки зрения кинопроцесса, кинопроизводства, когда было больше возможностей для режиссерской реализации: в 80х, 90х, 00х или сейчас?

- Конечно, в конце 80х и в 90х. Когда одна система рухнула, а вторая еще не сформировалась. И в ситуации этих перемен очень легко взлетают ракеты. Потому что нет тотального контроля новой системы. Старая уже не в состоянии контролировать, а новая еще не в состоянии. Но там были другие ситуации, там не было проката. Мы делали фильмы, которые очень нравились нам самим. Мы не перед кем не отчитывались и ни с кем ничего не согласовывали, но не было кинотеатров. И не было зрителей, потому что зрители занимались выживанием. Им нужно было думать, чем нужно кормить детей, и у них не было потребностей в поиске каких-то духовных и кинематографических ощущений. А когда сюда пришли наши старшие братья и отобрали у нас весь бизнес, отобрали весь рынок, то реализоваться стало можно только в концепте: ты становишься на колени и делаешь то, что тебе может дать старший брат, либо ты ничего не делаешь. Это то, что касается кино. А что касается сериалов… Традиционно в мире телевидения режиссер был абсолютным ничтожеством. Положение режиссера в кино, даже в самом ужасном, самом низкопробном – он является лидером, является человеком, на которого все работают. Который может вести себя как угодно и ему все прощают. И сериальный мир, когда он возник как бизнес. Мир фильмов, которые идут в кинотеатрах русских - это не бизнес. Это отдельные проекты, которые так или иначе реализовываются. А сериалы - это бизнес. Люди ставят перед собой финансовые задачи, и они их так или иначе реализовывают. Здесь победило телевизионное отношение к режиссеру – человека можно заменить на любого. И режиссерам, особенно молодым, им сейчас очень трудно, потому что я еще могу что-то там предъявлять, какой-то там бэкграунд, хотя это тоже не сильно производит впечатление на людей, но по крайней мере в ситуации, когда им нужно что-то там переделать они ко мне обращаются, понимая, что я хоть знаю как. А молодых пацанов гнобят со страшной силой. Поэтому статус режиссера сейчас очень не простой, и вопрос выживаемости русского кино как раз будет зависеть от степени внутренней мощи самих режиссеров. Зрителям ведь все равно, кто это сделал – те или эти, за большие деньги или за маленькие – главное, чтобы было интересно. И если будет интересное кино – оно будет. А интересное кино делают не продюсеры.

А за чем вообще будущее, по-вашему, за кино или за сериалами?

- Кино и сериалы - это просто истории разной длины. Я думаю, что сейчас все понимают, что идея кинотеатров, в виде, в котором она есть, себя исчерпала, и люди предпочитают индивидуальный просмотр. Нужно прилагать гиперусилия для того, чтобы затащить людей в кинотеатры. И я не говорю о фестивалях, то есть фестивали - это отдельный бизнес. Ясно, что люди будут смотреть фильмы дома. Да, они могут смотреть в компании. Но дома. Мне кажется, что вот этот вот просмотр в этом положении, когда вокруг масса незнакомых людей, он, наверное, останется, но не будет таким массовым. Но для любого режиссера, какая разница? Писателю, ему же не важно, где напечатали текст: на бумаге напечатали, на хорошей бумаге, на белой, на макулатурной, или напечатали в интернете. Ты же пишешь текст, а носитель текста вторичен. И кино, на мой взгляд, останется. Будут короткие истории, которые будут рассказывать три часа. Будут длинные истории, которые будут рассказывать годами. В зависимости от интереса зрителей. Но носители будут какими угодно. Вот он, понимаешь… Сел в метро и смотришь кино, и получаешь то же самое удовольствие, у тебя здесь те же самые шесть каналов звука и то же самое изображение. Это вопрос технологий, но они все равно вторичны.

То есть вы не принадлежите к числу людей, которые любят говорить, что «вот, а как же столетняя традиция, пленка, коллективные переживания»?

- Вы понимаете, кино же развивалось все время, происходили технологические скачки. Когда появился звук все тоже стонали, рвали на себе волосы, кричали: «теперь никогда не будет «Броненосца Потемкина!» Да никому не нужен «Броненосец Потемкин»! Возникают другие вещи. Ты работаешь просто с другими технологиями. Нет проблемы снять кино – бери телефон и снимай. Проблема продать кино, в индустрии, в поиске рабочих мест. Проблема в том, чтобы жить, зарабатывать деньги, которые позвали бы тебе жить, занимаясь этой профессией. В этом проблема. Но не проблема снять кино. Проблемы снять кино нет. Технологии всем доступны. Ты берешь телефон и снимаешь, выкладываешь и смотришь – интересен ли ты людям или не интересен. Поэтому все остальное – пленка не пленка – все это вторично.

Вот если бы у вас была возможность, вы бы сейчас вернулись к фестивальному кино?

- Я проехал по всем фестивалям. Это тоже бизнес, но очень скучный, очень мелкий, я бы сказал мелкотравчатый. И я не вижу в нем лично себя, как режиссера… Мне неинтересен алкоголь, мне неинтересно массовое скопление людей, поэтому мне это не очень интересно. Когда ты молод, когда тебя это все увлекает – да. Когда ты все это уже посмотрел, увидел… Я помню мой первый каннский фестиваль, у моей картины были итальянские прокатчики. И мы сидим в ресторане с человеком, который занимается продвижением картин, он говорит: «Вась, ты не представляешь. Это мой пятнадцатый каннский фестиваль, так все достало!» Понимаешь? Для меня это было дико. Но сейчас я прекрасно понимаю. Там что хорошего? Режиссером помыли пол, отжали тряпку, потом повесили и сказали: «Вот он - клевый пацан!», и в тот день, когда картина в конкурсе, все говорят «клевый пацан!». Картина прошла, и опять выбросили. И вот это счастье, потому что режиссеры тоже люди, у них тоже есть масса тщеславия, им тоже хочется, чтобы их хвалили. А на фестивалях хвалят. Но когда ты понимаешь, что дальше тебя опять вернут в то стойло, в котором ты стоял, то зачем? То есть эта игра и бизнес других людей, и я всерьез не могу это рассматривать. Я мечтаю о большой индустрии, где можно будет в силу того, что есть разные ниши найти свою и там будет свободно.