Василий Меркурьев

"ОН БЫЛ ТАК ПОПУЛЯРЕН, ЧТО ЕГО УЗНАВАЛИ ПО ГОЛОСУ, КОГДА ОН КУДА-ТО ЗВОНИЛ"

6 апреля исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося русского актера Василия Васильевича Меркурьева. Он всю жизнь проработал в Александринке, сыграл в фильмах-хитах 40-50-х годов: "Небесный тихоход" (1946) и "Верные друзья" (1954). Это роли, которые знала вся страна. С его сыном - музыковедом, актером Петром Васильевичем МЕРКУРЬЕВЫМ встретился корреспондент "Известий" Артур СОЛОМОНОВ.

"Ириша, как у меня болит?"

Отношения моих родителей - Ирины Всеволодовны Мейерхольд и Василия Васильевича Меркурьева - были уникальны. Это была до последних лет юношеская влюбленность. Они были очень привязаны друг к другу, прожили вместе 44 года, а чувства тем не менее оставались свежими.

Это не значит, конечно, что все шло гладко. У мамы-то характер папочкин - Всеволода Эмильевича! Мама органически не могла быть не правой. И даже понимая, что совсем не права, все равно доказывала, что права. (Смеется.) Мы это воспринимали с юмором. А доброты она была потрясающей.

А как мать чувствовала организм папы - это что-то невероятное. Они к врачу ходили всегда вместе. Врач спрашивает: "Василий Васильевич, как у вас болит?". "Вы понимаете, я вздохну, что-то начинает..." Потом он замолкал и спрашивал: "Ириша, как у меня болит?". И мама спокойно рассказывала врачу, а папа только, соглашаясь, кивал головой. Это были сообщающиеся сосуды.

Когда они встретились, Меркурьев был женат. Правда, это был гражданский брак, но тогда на это не обращали внимания. А мама за какое-то время до встречи с папой разошлась со своим вторым мужем. Меркурьев - ее третий муж.

Очень был забавный случай, когда на вечеринке в большой компании одна воздыхательница по папе спросила у мамы через стол: "Ирина Всеволодовна, а правда, что Василий Васильевич ваш третий муж?" Мама тут же ответила: "Да, третий, не считая мелочей". Папа потом сказал: "Ириша, как ты неделикатно ответила". - "Не менее неделикатно, чем меня спросили".

"Родился я в кулисе"

Мне казалось, что папа все время работает. Он был или в театре, или на съемках, а когда дома - то, сидя в своем кресле или лежа на огромной кровати, обложенный книгами, учил роль. Роль учил всегда тихо - бормотал. А потом, бывало, сидим на кухне - и вдруг он начинает что-то говорить. И это звучало так естественно, что мы не всегда понимали, что это текст роли.

Меня поражает сила духа моих родителей. Когда у них уже была дочь, а мама была беременна второй дочерью, они взяли троих детей брата моего папы в свою семью. Ведь брат моего отца был репрессирован. Его звали Петр Васильевич Меркурьев.

И вдруг моим родителям нестерпимо захотелось иметь сына. Ведь я не случайно родился - я желанный. А тогда еще неизвестно было, как закончится война, где будет Гитлер. И они в это страшное время, имея двух своих дочерей, трех приемных детей, рожают еще одного.

Родился я прямо в кулисе. Это было в Колпашеве, в Томской области, на Оби. Мама меня родила на репетиции. Шел сорок третий год - какой уж тут декретный отпуск. У мамы начались схватки. Папы в этот момент не было в театре. С мамой была моя тетушка, мать моих двух двоюродных братьев и сестры. Тетя Лара приняла роды у мамы. И сказала: "Иришенька, у тебя мальчик!". И мама сразу же сказала: "Здравствуй, Петенька!". Она тут же решила назвать меня в честь папиного брата, которого они очень любили.

Когда мы возвращались из эвакуации, увидели двоих брошенных детей. Очевидно, какая-то женщина отстала от поезда и потеряла их. Мама моя подобрала этих детей и привезла с нами в Ленинград. Помимо этого, она привезла в Ленинград целиком коллектив самодеятельного театра, который работал у нее в Новосибирске. И весь коллектив поступил на курс в театральный институт. Их не сразу разместили в общежитии, потому что Ленинград только освободили от блокады. И многие жили у нас дома. Словом, это был настоящий табор.

Мама моя не меняла фамилии - всегда была Ирина Мейерхольд. И ее, как дочь врага народа, потихоньку, под благовидным предлогом, убрали со всех работ. Двенадцать лет она не работала. Поэтому папа долгое время один тащил всю семью, летая со съемки на съемку, с концерта на концерт.

Первое время, после того как мы вернулись из эвакуации, мы жили в трехкомнатной квартире - каждая комната где-то по 15 метров. А в соседней квартире, большой - там общая площадь была где-то 80 метров, - жил Александр Александрович Брянцев, основатель ленинградского ТЮЗа. Однажды Брянцев зашел к нам в квартиру, попросил что-то у моей бабушки - лук или что-то в этом роде. Бабушка пригласила его на кухню, и они пошли мимо всех комнат. Брянцев увидел весь наш табор. И, когда бабушка его провожала, он сказал: "Анна Ивановна, скажите Васе: пусть ко мне зайдет, когда вернется из театра".

Папа пришел после спектакля, бабушка сказала о просьбе Александра Александровича. Папа сразу пошел к нему, постучал - звонков тогда еще не было. Брянцев открыл дверь, пригласил его и говорит: "Вася, нам со старухой такая большая квартира ни к чему, а тебе с твоим табором - в самый раз. Давай переезжай. А чтобы ты не передумал наутро, переезжай прямо сейчас". И ночью состоялся переезд! Взаимопомощь, сострадание, сочувствие - это было абсолютно естественным в то время. Я думаю, что сейчас папе было бы трудно жить.

"У нас корова была, свиньи, куры"

Всю жизнь мы жили на даче, которая сначала была сдана папе в аренду, а незадолго до его смерти дачу ему передали. У нас было там свое подсобное хозяйство, с которого мы кормились. А иначе просто не выжили бы. У нас корова была, свиньи, куры. Но это, конечно, в первые послевоенные годы, пока жить было очень тяжело. Родители порой на себе тащили продукты из дачи домой, а путь до станции был неблизкий.

Отец очень любил работать на даче. Вообще он терпеть не мог пассивного отдыха. Даже последние годы, когда работать на огороде ему было уже тяжело, он клал на землю фанеру, ложился на нее и вручную потихоньку обрабатывал грядки. И нас порой это, честно говоря, раздражало, потому что мы хотели побездельничать. Но когда он работал, бездельничать было невозможно. Папа никогда не призывал к труду. Проходил мимо нас, видел, что мы сидим без дела, вздыхал - и шел работать. Ну, и мы - за ним.

Он любил устраивать на даче какие-то усовершенствования. Провел водопровод, вся дача была опутана какими-то моторчиками, которые качали воду в дом. Их было огромное количество, и они все время горели! (Смеется.)

Папу с этими делами всегда обманывали. На все эти моторчики и тому подобное уходило дикое количество денег. Потом у него появилась идея - у дома сделать винтовую лестницу. Мы так и не могли понять: куда, зачем? Но кто-то ему посоветовал. Даже привезли ступеньки, которые потом долго лежали, пока из них не сделали что-то совсем другое. Папа сделал паровое отопление, которое без конца лопалось: не сливали воду, когда было надо. Папа провел на дачу телефон. Словом, дача была прорва, в нее вкладывалось немыслимое количество денег.

Дача находилась от ближайшего населенного пункта в двух с половиной километрах. Поэтому отдельно стояли столбы для телефона, отдельно - столбы для света. Время от времени ветер эти столбы валил.

Рядом была воинская часть, где к папе прекрасно относились, они провели на нашу дачу еще один телефон, по которому можно было звонить напрямую по межгороду. Нужно было только сказать позывной "градусник" - и папу соединяли с Ленинградом.

И в свободный день - а таких было очень немного - папа старался вырваться на дачу. Подышать, поудить рыбу. Охотником он не был - жалко было убивать зверей. Я его спрашиваю: "Папа, а рыбу не жалко?" - "А у нее кровь холодная".

Папа сажал яблони, цветы, строил баню. Он никогда ничего не коллекционировал, не собирал, не копил. Был очень органичным человеком. Ведь смешно сказать, что, скажем, кошка коллекционирует цветочки? Вот так же и с ним.

"Самое страшное наказание - когда папа замолкал"

В 1959 году меня вдруг пригласили сниматься в кино, не зная, что я - сын Меркурьева. Мне тогда было шестнадцать лет. Папа в это время снимался в Сибири, и я сказал маме, что меня приглашают на роль в кино - кстати, довольно большую. Мама ответила, что папа будет очень недоволен. Но надо было давать ответ, и я согласился. И вот папа приехал, и я ему сказал, что снимаюсь в картине. Услышав это, папа замолчал. А это было для меня самым страшным наказанием. Лучше бы побил! (Смеется.) Но такого, конечно, он никогда не делал.

Перед премьерой фильма папе позвонил второй режиссер: "Василий Васильевич, мы хотим вас пригласить на премьеру фильма, где играет ваш сын". И папа ему выдал по телефону всю порцию: "Почему вы не спросили родителей?" - "Василий Васильевич, мы не знали, что он ваш сын". - "Хорошо, а если не мой? Он что, сирота? Вы вскружите человеку голову, а ему учиться надо". Папа боялся, что успех на меня отравляюще подействует.

И вот, когда я сидел в зале на последнем ряду и трясся от страха, вдруг раздались аплодисменты - это вошел папа, который, как всегда, смущенно улыбался, когда его приветствовали. Ведь любовь к нему была невероятная. Его не разрывали на части, нет, его боялись похлопать по плечу, но отношение к нему было как к родному. Так вот, папа вошел в зал, увидел меня - и помрачнел.

После фильма мы шли вместе, он приобнял меня и сказал: "Ты знаешь, у тебя это получается, и от тебя это никуда не уйдет. Пока не завершишь музыкальное образование, лучше не соглашайся сниматься. Самое главное - чтобы у тебя была еще профессия. Потому что наша актерская профессия - зависимая. Ты посмотри, по сколько лет, бывает, я сижу в театре без работы". И судьба показала, что он был прав. Мне удается совмещать съемки со своей работой музыковедом, и у меня нет комплекса невостребованности. А боялся папа этого и, конечно, того, что меня станут сравнивать с ним.

"Василий Васильевич, вы будете получать половину зарплаты"

У папы был простой и ясный характер. Какой самый неудобный для музыковедов композитор? Моцарт. Потому что там все ясно, просто и гениально. Вот и у моего папы было все ясно и просто. Он был очень простодушным человеком. Папе было все равно, во что одеться, что съесть. Неприхотлив он был до аскетизма.

У него было обостренное чувство справедливости. Игорь Ильинский рассказывал, как однажды, еще до войны, Малый театр был на гастролях в Ленинграде. Фамилия Ильинского, только что перешедшего в Малый, была в самом конце афиши. В конце спектакля всем подарили цветы, и Ильинский остался без букета. Ильинский говорил: "Вообще я несерьезно отношусь ко всем этим подношениям, но тогда было обидно". И вдруг через весь партер идет Меркурьев с каким-то цветочком и преподносит Ильинскому.

Беспредельно обожал музыку и цирк. Не было ни одной программы в ленинградском цирке, которую бы он не посмотрел дважды, трижды, а то и четырежды в год! Он советовал всем своим ученикам ходить в цирк, поскольку там не выйдешь на арену, не чувствуя партера или плохо запомнив последовательность действий.

Он преклонялся перед Мравинским. И тоже советовал своим студентам ходить на концерты Мравинского - какой у него ансамбль, при том, что роль каждого слышна, оркестр в целом звучит потрясающе.

Меркурьев был профессором театрального института, а по каким-то идиотским нормам полагалось, что профессор должен писать научные труды. Он говорил: "Я ведь артист, практик, я не пишу!" "Василий Васильевич, тогда вы будете получать половину зарплаты", - отвечали ему.

И он задумал сыграть спектакль со студентами профессора Татьяны Григорьевны Сойниковой. У нее на курсе в тот момент ставился спектакль "Правда хорошо, а счастье лучше". Папа роль Грознова играл с 1925 года. Еще в институте у Леонида Сергеевича Вивьена, у которого учился. И вот - спектакль. Учебный театр набит до отказа! Многие недоброжелатели Сойниковой надеялись, что сейчас Меркурьев выйдет и разделает под орех ее учеников, тем самым доказав, что она неправильно их учит. В первом акте Грознов не появляется. А во втором - выходит папа и никак не подавляет студентов, а работает с ними в одном ансамбле, совершенно не "премьерствуя". Чувство ансамбля в нем было заложено до такой степени, что, даже играя со студентами, он не стремился тянуть одеяло на себя. Кстати, роль Грознова он играл с двадцати двух до семидесяти трех лет, а умер в семьдесят четыре.

Были, конечно, роли, которые ему приходилось играть, а он не хотел. Сначала спорил, а после соглашался - и в результате играл хорошо. За исключением, может быть, нескольких случаев.

"Папа смущался, что был ростом выше своего учителя"

Меркурьева приглашали очень многие театры Советского Союза играть в тех спектаклях, в которых он был занят в Пушкинском театре. По стране шли спектакли "Правда хорошо, а счастье лучше", "Чти отца своего", "Тяжкое обвинение" и многие другие. И папа приезжал не как гастролер: сразу раз - и впрыгнул в спектакль! Нет. Он приезжал за неделю, репетировал, входил в ансамбль, а потом шли колоссальные триумфы. Он так играл в Комсомольске-на-Амуре, Семипалатинске, Смоленске, Кунгуре, Березниках, Новосибирске, Владимире... Городов, наверное, тридцать.

Папа очень любил фразу Виктора Гусева: "Слава приходит к нам между делом, если дело достойно ее". А когда кто-то про кого-то что-то нелестное говорил, папа отвечал одним словом: "Он труженик". Вот это слово покрывало абсолютно все недостатки того, о ком плохо говорили.

Переживания папы в основном были связаны с тревогой за судьбу близких - то, что мама не работает, что дочь болеет, что сын болеет. И, конечно, как у всех актеров, у него тоже была творческая неудовлетворенность. Он переживал от неверия режиссеров в то, что он может играть трагические роли. Он ведь хотел сыграть Отелло. Когда его убеждали, что у него талант другой природы, он отвечал: "Дайте мне провалиться! Пусть меня закидают тухлыми помидорами! Докажите мне, что я не прав". Не дали.

Он обожал своего учителя Вивьена. Хотя я считаю, что он перед папой виноват. Впрочем, это, конечно, очень сложно - Вивьен как режиссер видел папу характерным актером и понимал, что лучше папы эти роли никто не сыграет. У него была задача - поставить спектакль, а в трагических ролях и героических он Меркурьева не видел. Потом папа доказал, что он это может. А ведь нужно учесть, что у Вивьена в труппе, помимо Меркурьева, в распоряжении были Черкасов, Симонов, Толубеев, Фрейндлих, Екатерининский, Жуковский - плеядища таких актеров! И даже так называемые середняки были такого масштаба, какого сейчас нет у так называемых "звезд".

Но папа относился к своему учителю очень трепетно. Вплоть до того, что смущался, что он ростом выше него.

"Нам нужно два вагона семенного гороха"

Меркурьев был так популярен, что его узнавали по голосу, когда он куда-то звонил. Скажем, звонит в аптеку, здоровается, а там отвечают, обомлев: "Василий Васильевич, это вы?"

Кстати, был такой забавный случай. Звонит ему председатель облисполкома: "Василий Васильевич, я знаю, вы завтра едете в Москву. Вы не могли бы позвонить министру сельского хозяйства?"

- "Зачем?" - "Вы знаете, у нас такой конфуз вышел - Ленинградская область осталась без семенного гороха. Нам нужно два вагона семенного гороха". Приехали мы в гостиницу, а он, как всегда, забыл паспорт. И, как обычно, извиняется, что без паспорта. Ему, конечно, отвечают, что это не проблема.

Папа сразу позвонил секретарю министра: "Здравствуйте!" - "Ой, не может быть! - отвечает секретарь. - Я не ошибаюсь, это Меркурьев?" - "Да". И он просит пригласить к телефону министра. Секретарь отвечает, что у министра сейчас совещание, но она передаст, что звонил Меркурьев. Вдруг министр хватает трубку и спрашивает, что может сделать для него. Тут же присылает за ним машину, мы приезжаем с папой вместе. Все министерство высыпало из кабинетов. Папа идет, все за ним. И начинает он излагать просьбу. Тот говорит: "Ах, мерзавцы! Знают же, что я вам не смогу отказать!" И в этот же день в Ленинград пошли два вагона с горохом.

А как он помогал людям квартиры получать, телефоны, устраивал в больницы. Однажды мама даже сказала: "Вася, ты для чужих все делаешь, а для своих детей - так мало". Он ответил: "Я не вечен. Я хочу умереть, зная, что мои дети без меня справятся". Он ведь за нас никогда нигде не просил. Единственное - в театры или в цирк мы, дети Меркурьева, ходили всегда бесплатно. Ну и, конечно, в больницы он нам помогал устраиваться.

У нас с папой не бывало длинных разговоров. Мы и так понимали друг друга, чувствовали друг друга. Не было праздности, не было праздных разговоров, каких-то вечеров воспоминаний. Папа жил сегодняшним днем, тем, что он должен сделать сейчас, и своими планами.

Вся жизнь была в труде и в радости, потому что была любовь. И это - самое главное в жизни моих родителей. Все было согрето любовью. Любовью папы к нам, людей - к папе. Были у нас дни очень тяжелые, много лиха мы пережили. Болезни наши, болезни папы, инфаркты мамы... Жизнь была соткана из труда и любви.

Помню один случай. Мне было лет десять-одиннадцать, Мейерхольда еще не реабилитировали. Мы сидели на кухне, когда мама сказала: "Вот вы все тут Меркурьевы, а я одна - Мейерхольд". И я говорю: "Мамочка, а хочешь, я возьму твою фамилию?" Папа как-то напрягся, промолчал, а потом, вставая из-за кухонного стола, сказал: "Тебе еще очень пригодится моя фамилия". И, безусловно, до сих пор эта фамилия меня и ведет, и помогает, и накладывает большую ответственность.