Валерий Афанасьев

Я собираюсь писать гораздо меньше

Сейчас, кажется, в российской культуре невозможно появление человека, профессионально совмещающего литературу и классическую музыку. Наш соотечественник, пианист и писатель Валерий АФАНАСЬЕВ еще и утонченный интеллектуал, знаток вин и собиратель старинных интерьеров. Афанасьев уже много лет живет в Версале, однако время от времени приезжает на родину, в Москву. Во время своего последнего визита он дал интервью «Новым Известиям».

– Что сейчас происходит в вашей жизни?

– Видите ли, для меня заканчивается определенный период моей жизни, мне уже 60 лет. И я действительно много написал – романы, пьесы, стихи, эссе – и сейчас отшлифовываю их. Теперь я собираюсь писать гораздо меньше. Всему свое время. Томас Харди писал романы, кажется, до пятидесяти лет, потом только стихи. Толстой закончил «Анну Каренину» где-то в возрасте 50 лет.

– А «Воскресение»?

– Это несколько другой случай. А так, в принципе, он стал отходить от литературы примерно в 50–55 лет. У меня получается примерно так же. Последний, десятый роман я писал по-английски в течение почти десяти лет и закончил в позапрошлом году. Теперь на английском уже писать вообще не буду. Буду больше внимания уделять музыке – играть, расширять репертуар.

– А как же с личной жизнью?

– Вот она сейчас начинается. Я никогда не уделял этой стороне жизни должного внимания, а теперь созрел для этого, потому что пребывать в каком-то четвертом измерении, конечно, хорошо, но когда начинаешь просто жить – это очень приятно. Как говорил Монтень, не думайте о том, что вы сделали сегодня, вы жили – и этого достаточно. Я сейчас понимаю, что такое просто жизнь. Не спрашиваю себя, что я сегодня успел, почему бездельничал. Мне вполне достаточно присутствия любимой, чтобы день не прошел зря, чтобы я чувствовал себя счастливым.

– Если говорить о вашей исполнительской деятельности, сегодняшняя московская публика отличается от публики 33-летней давности, времени, когда вы покинули СССР. И отличается ли от европейской и американской?

– Буду говорить очень простые вещи, но они нас, музыкантов очень расстраивают, когда мы на сцене. Ни в одном музыкально цивилизованном городе мира после частей аплодировать не будут. Может, мне надо говорить более высокопарно, но просто я не могу не высказать своего удивления.

– Понизился образовательный уровень публики?

– Да. Я недавно играл в Одессе, которую вообще очень люблю, и ехал туда с трепетом. Казалось бы, одна из музыкальных столиц мира. В прошлом, к сожалению. Я играл сонату Шуберта. После первой части – аплодисменты. После второй части не аплодировали. После третьей – опять аплодировали. У меня такого за границей не было никогда. До отъезда из СССР я все же довольно много поездил по стране. Я вас уверяю, что в 60–70-е годы такого не было нигде – даже в самой глухой провинции.

– А в XIX веке это была традиция – аплодировать между частями.

– Я знаю, между частями даже арии пели. Но сегодня другая традиция. В России сегодня есть и еще одна дурная традиция. Это ведущие концертов, которые объявляют программу. Ни в одной стране этого нет – ни в Японии, ни в Штатах, ни в Европе. В 60-х годах этого не было и в Москве, а началось с конца 70-х. Это прерывает настрой. Я люблю создавать свое пространство на сцене – мне оно очень важно, а тут кто-то в него вторгается. Я отвлекаюсь. Лишь я сам могу говорить на сцене, хотя и делаю это очень редко и в особых случаях.

Беда в том, что уровень публики сейчас совершенно другой – нет никакого сравнения. Я был на одном из последних концертов Софроницкого. Начало концерта задержалось. Так слушатели не разговаривали друг с другом. В зале минут 15–20 стояла тишина. Было совершенно другое слушание. Тогда слушали даже тишину перед концертом. Сейчас такое невозможно. В Японии никогда не знаешь: слушают они или просто вежливо сидят. Но хотя бы тишина в зале – это очень важно. Американская публика, наоборот, боится тишины.

– Вы продолжаете коллекционировать вина?

– Да, конечно. В Париже, рядом с которым я живу, лучшие винные аукционы в магазине «Ла Винья» – мне там очень хорошо. И у меня дома около трех тысяч бутылок в коллекции.

– Французские вина – лучшие?

– Да, хотя есть хорошие и в Италии, и даже в Австралии.

– У вас столько занятий. Зачем еще вино?

– Просто потому, что это занятие доставляет мне удовольствие. Как гедонисту. А что не доставляет – я этого просто не делаю.

– С той же целью собираете и старинную мебель?

– Да, но для нее у меня уже нет места. Потому что та мебель, которую я собираю в моей версальской квартире, – и Людовик XV, и Людовик XVI, и Шарль-Луи тоже – требует все больших пространств.