Томас Шярнас

УБИТЫЙ РИЖСКИМ ОМОНОМ ТАМОЖЕННИК СТАЛ ПАСТОРОМ

В конце декабря 1991 года, когда были подписаны Беловежские соглашения, казалось, что Советский Союз умер тихо, во сне, никого не утащив с собой в небытие. Но его мучительная агония последних лет сопровождалась многими жертвами. В том числе – жизнями семерых литовских таможенников и полицейских, расстрелянных в вагончике на белорусско-литовской границе, в Мядининкае, в ночь на 31 июля 1991 года. Свидетелей убийства не должно было оставаться: таков был замысел организаторов нападения. Но они просчитались: восьмой по счету жертве удалось выжить.

В конце декабря 1991 года, когда были подписаны Беловежские соглашения, казалось, что Советский Союз умер тихо, во сне, никого не утащив с собой в небытие. Но его мучительная агония последних лет сопровождалась многими жертвами. В том числе – жизнями семерых литовских таможенников и полицейских, расстрелянных в вагончике на белорусско-литовской границе, в Мядининкае, в ночь на 31 июля 1991 года. Расклад был таков: четверо таможенников, двое сотрудников дорожной полиции, сидевшие в машине неподалеку от вагончика, и двое бойцов спецподразделения «Арас». Свидетелей убийства не должно было оставаться: таков был замысел организаторов нападения. Но они просчитались: восьмой по счету жертве удалось выжить. 28-летний Томас Шярнас, пролежав несколько часов с простреленной головой, был еще жив, когда его нашли. После нескольких операций он не просто выжил, но и смог дать показания и даже опознал одного из нападавших — бойца рижского ОМОНа. Сегодня Томас ШЯРНАС – единственный, кто может восстановить (не полностью, но большей частью) ту страшную картину и рассказать о том, что же все-таки случилось на границе в последнюю июльскую ночь 1991 года. И, что самое главное, ответить на вопрос: почему восемь молодых и здоровых мужчин даже не пытались сопротивляться?

— Томас, в вагончике, кроме четверых таможенников, были два бойца из отряда «Арас». Уж они-то должны были отреагировать на вторжение чужих?

— Была такая инструкция: если будет нападать Советская армия, не сопротивляться, по возможности отступать и наблюдать. Потому что все ждали вооруженных столкновений – они бы сразу же вызвали вмешательство армии и введение прямого президентского правления. Таможенники были не вооружены. У полиции оружие было, но тоже действовала инструкция: армии не сопротивляться и отступать. А у вильнюсского «Араса» была устная договоренность с ОМОНом – друг в друга не стрелять. Ведь некоторые ребята перешли в «Арас» именно из ОМОНа, многие были знакомы между собой и даже дружили.

— Как выглядели нападавшие?

— Это были бойцы рижского ОМОНа, но одетые в обычный камуфляж без всяких опознавательных знаков. А потом — все убийство заняло буквально пару секунд. Пуля в затылок – и все кончено. Тем более что было совсем еще темно. На нас и раньше нападали, и очень часто, но никогда не убивали. Просто били и поджигали вагончики. Никто не ожидал, что будут убивать. Недалеко от вагончика еще сидели в машине два сотрудника дорожной полиции...

— У них тоже была инструкция не сопротивляться?

— Такая инструкция существовала для всех: с Советской армией не враждовать. Еще свежи были в памяти события у вильнюсского телецентра, и все боялись советских танков, понимая, что это может повториться в любой момент.

— А вам не было страшно нести дежурства по ночам, без оружия да еще и в постоянном ожидании нападений?

— Именно после того, как начались нападения, нас стали охранять бойцы «Араса». Да, страшно, ну и что? Ведь мы все шли туда работать, потому что имели мотивацию. Сейчас слово «патриотизм» не в моде, но тогда мы все думали, что нужно постараться что-то изменить. Что-то сделать для Литвы.

— Все нападения на таможенников совершались с целью провокации?

— Скорее всего, приказ исходил из Москвы: сделать все, чтобы не было этих литовских таможенных постов. Но ведь это и не была таможня в полном смысле слова. Был просто вагончик с литовским флагом – то есть больше политическая акция, демонстрация всему миру намерений маленькой Литовской Республики стать независимой. Военные в Москве искали повод для вмешательства армии. Буквально через три недели после убийства в Мядининкае начался августовский путч. Мне кажется, путч планировался как раз после мядининкайских событий: если бы «Арас» оказал сопротивление ОМОНу, началась бы перестрелка, объявлять чрезвычайное положение можно было бы сразу же. Кс

тати, в некоторых российских газетах после этого писали, что это все – дело рук литовских националистов, которые хотели вбить клин между Советской армией и народом Литвы. Возможно, если бы я не остался в живых, нашлась бы куча свидетелей, которые именно в эту ночь гуляли по тропинкам вокруг границы и видели, как стреляла литовская полиция.

— Помню, вскоре после трагедии в Мядининкае тогдашний координатор рижского ОМОНа Николай Гончаренко заявил, что подчиняется только Москве и все приказы получает непосредственно оттуда. А отдавать приказы командирам ОМОНов могут министр внутренних дел и один из его заместителей.

— Может, поэтому Пуго и нашли в конце концов убитым? Впрочем, на него сейчас легко все списать. Я не уверен в том, что Пуго – заказчик. Может быть, он всего лишь организатор?

— Сколько было нападавших?

— Их было не меньше трех. Возможно, и больше. Но я видел двоих, которые вошли в вагончик, и еще слышал разговоры на улице. Одного, кстати, я потом опознал – того, который убивал меня. Это был боец рижского ОМОНа. Он арестован и сидит в Лукишках (вильнюсская тюрьма. – И.Х.). Странно: я бы на его месте на следующий же день бежал куда-нибудь на Дальний Восток. А он, видно, без Прибалтики жить не мог.

— А почему вы не пытались сопротивляться, когда поняли, что вас будут убивать?

— А мы и не поняли, что нас будут убивать. Если бы это был не первый случай, то все были бы наготове. Но мы-то подумали, что нас, как обычно, побьют и уедут. Было темно и тихо. Нас уложили лицом на пол. Автоматы были с глушителями. Я слышал резкие звуки, но думал, что нападавшие бьют прикладами по голове моих товарищей. Лежал и ждал удара. Я так и не понял, что это выстрелы. Я не понял, что всех убили!..

— Вы узнали о случившемся, только когда пришли в себя?

— Еще позже. Через несколько месяцев. Я узнал об этом по телевизору. Помню, был День литовской полиции. Шли новости по телевизору, показали, как полицейские сажают дубы, и министр сказал что-то вроде того, что это и в честь погибших в Мядининкае… Мне ничего не сказали. Врачи думали, что это может мне навредить. И когда ко мне допустили следователей, они пришли с записывающей аппаратурой, и один микрофон был такой большой, железный… Мне совали его в лицо, а мне казалось, что это глушитель.

— А почему вы потом ушли с государственной службы? Я не сомневаюсь, что после трагедии в Мядининкае государство предлагало вам работу.

— Я до сих пор состою на службе в таможне – работаю по мере сил. Но у меня не те возможности, что раньше: я не могу ходить, не пишу – все-таки сказывается простреленная голова. Меня часто приглашают в качестве консультанта – я работаю в проектах, связанных с подготовкой кадров и организацией музея литовской таможни. Когда приезжают зарубежные гости, меня демонстрируют как живой экспонат. Но все равно у меня оставалось много свободного времени, и я окончил в Клайпеде университет евангелической теологии и потом в Вильнюсе получил степень магистра. У меня есть определенные обязательства перед литовской реформаторской церковью. Поэтому я еще и работаю пастором. Эта работа забирает много душевных сил. Но политика и экономика – вторичны. Человек должен стоять на каком-то фундаменте.

— Сейчас, когда прошло 12 лет и вы пережили случившееся в собственной душе еще много раз, вы не жалеете, что вообще пошли работать именно в ту литовскую таможню в столь сложное время?

— Нет. Если бы я сел в тюрьму, к примеру, то, наверное, пожалел бы. А так – мне ни за что не стыдно. Я жив, я многое могу делать. Все, что происходит с каждым из нас, — это наша единственная жизнь. И не думаю, что был бы более счастлив в какой-то другой ситуации.

— Вы считаете себя героем?

— Не знаю… Нет. Слово «герой» – из области пропаганды. Можно быть героем одного дня или недели. А потом становишься смешным.