Степан Ширяев

Биография

Ширяев, Степан Григорьевич (1857-1881). "Смирницкий" В 1875 г. поступил в Харьковск. Ветеринарный ин-т.

С.Ширяев, из заявления от 21 июля 1880:

"Я обучался в саратовской гимназии. Благодаря досугу, которого у меня было довольно, я издавна пристрастился к чтению, сначала, разумеется, нисколько не тенденциозному, а затем увлекся так называемой "писаревщиной" со всеми ее крайностями. Продолжалось это, впрочем, недолго, потому что, благодаря влиянию моего нового приятеля, гораздо старшего меня летами, знающего, умного и опытного» я почувствовал фальшь- и узкий эгоизм "писаревщины" и начал сознавать нравственную обязанность—-«быть полезным членом общества». Чтение сочинений Добролюбова, Флеровского, Чернышевского, разных журнальных статей по рабочему вопросу, об ассоциациях и пр. а больше всего беседы с другими,-—все более уясняли мне неопределенно - туманную вначале цель: народное благо. В начале 1873 г, через студентов-саратовцев, проживающих в Петербурге, я впервые ознакомился с социально-революционной литературой; было привезено в Саратов несколько книжек заграничного издания, рукописные копии небольших статей и пр. Весною того же года мне удалось нечаянно познакомиться с одним «пропагандистом», прибывшим из Петербурга. Но все мои сношения с ним ограничивались одними общими разговорами и передачею книг, которые явились потом в изобилии. Познакомился и с другими, после прибывшими лицами. Погром сапожной мастерской на Царицынской улице, аресты и бегство работавших там революционеров разлучили меня на некоторое время с новыми знакомыми. Но вскоре, сойдясь с учениками саратовской духовной семинарии, у которых до того времени не было сношений с гимназистами, я восстановил через них порванную связь с агитаторами; Узнавши от них много новых для меня вещей об интернационале, коммуне, о их собственных планах пропаганды и агитации в народе— что, разумеется, я очень смутно понимал тогда,—я и немногие из моих товарищей гимназистов и семинаристов — мы с увлечением отдались новым воззрениям. Образовался кружок, местом собраний которого была преимущественно моя квартира.

Весною 1875 г. я вышел из гимназии, предвидя близкое исключение за «неблагонамеренность» и с осени поступил в ветеринарный институт в Харькове, где и пробыл до весны 76 года. Живя в г. Харькове, я не имел почти никаких соприкосновений с местными революционными кружками, хотя и был знаком с несколькими членами той группы, которая целиком вся захвачена была в мастерской на Песках; от них я получал появлявшиеся в то время номера журнала «Вперед» и др. социально-революционные издания. Мало посещая лекции я занялся тогда политической экономией и, между прочим, серьезно проштудировал «Капитал» Маркса. В мае 1876 г., с значительным багажом запрещенных изданий я вернулся в Саратов. Пришлось прежде всего озаботиться о средствах к существованию,—я достал несколько уроков, которые давали мне заработок, позволявший откладывать кое-что «на черный день». Из моих прежних товарищей некоторые были уже арестованы, другие разъехались на каникулы по домам; в Саратове нашел я немногих, между прочим, Сергея Бобохова, с которым и поселился. За время моего отсутствия завязаны были сношения с местными мастеровыми, главным образом с сапожниками и переплетчиками, на них-то и я теперь обратил свое внимание. Образовался смешанный кружок из учеников гимназии и семинарии и мастеровых; сходки происходили на волжских островах; устроили общую кассу, библиотеку и др. Но затем возникли кое-какие разногласия в нашем кружке и дело лопнуло, благодаря нескольким втершимся дрянным личностям: кружок ликвидировался временно. Я оставался почти без дела. К тому же некоторые неудачи в поисках за личным счастием делали мою жизнь в Саратове тяжелою. Я решил уехать куда-нибудь подальше. Чуть было не укатил в Сербию добровольцем, но компания, к которой я хотел пристать, расстроилась. Мне хотелось больших знаний теоретических, больше житейского опыта и столкновений с хорошими людьми, хотелось приобрести привычку к труду, изучить мастерство. И вот я решил попытать счастия за границей."

Начальник саратовского жандармского управления:

"В 1876 г.Степан Ширяев проживал здесь, в Саратове, постоянной квартиры не имел и проживал у разных лиц, из коих некоторые были привлечены к дознанию в 1874 и 1875 г.г. по делу о революционной пропаганде. В этом же году начальник харьковского губернского жандармского управления уведомил меня, от 1 мая за № 164, что III отделение сообщило ему, что Ширяев принадлежит к числу деятельных пропагандистов, что из С.-Петербурга Ширяев ожидал противоправительственных книг, что Ширяев, отправившись из Харькова, за слушание лекций денег не внес. О Ширяеве, как о пропагандисте, в том же году от 16 марта № 930 III отделение поставило меня в известность и предписало иметь за ним наблюдение".

С.Ширяев:

"Выехавши из Саратова в октябре 1876 г. я заезжал ненадолго в Калугу. Сначала отправился в Лондон, куда мне была дана рекомендация в одно русское семейство; здесь же познакомился с П. Л. Лавровым. В Лондоне не пришлось на этот раз оставаться долго - работы не было и не предвиделось. В январе 1877 г. я уехал в Париж и, к счастию, через несколько дней по приезде сюда получил работу в лаборатории г. Яблочкова. Хотя от меня не требовалось ни особенного знания, ни напряжения сил, но, поглощая очень много времени, моя работа почти не оставляла мне досуга для чтения, знакомств и пр. Да и парижская жизнь того времени не представляла особенно интереса—«макмагония» торжествовала. Из русских эмигрантов я ближе других сошелся с Лавровым, который вскоре после меня перебрался в Париж, и с А. Л. Линевым последний, как инженер, работал также у Яблочкова.

Весной 1877 г. прибыли в Париж Ивановский и Плеханов, за несколько месяцев перед тем покинувшие Россию. Знакомство с ними, хотя и непродолжительное на этот раз, мне было очень полезно впоследствии. С Ивановским я, и расставшись, поддерживал постоянные сношения. В октябре того же года я перебрался опять в Лондон, куда Линев уехал ранее моего. И там пришлось работать, тоже по электрическому освещению, в англо-русской мастерской Reed'a и Реньева. Мое материальное положение улучшилось; хороший заработок позволил сделать, в продолжение года, сбережение около 15 ф. стерл.; во время самой работы приобретал полезные научно-технические сведения и понемногу обучался слесарному ремеслу. В свободное время я прилежно изучал английский язык, довольно скоро начал читать. Всего более интересовала меня литература рабочего вопроса, хотя до сих пор английские работы и решали его не в социалистическом духе. С этою же целью я старался ознакомиться с текущею деятельностью секций интернационала в Бельгии и Швейцарии, немецких социал-демократов, с богатою литературою о Парижской коммуне и пр. Вообще этот год я прожил с большою пользою для себя, посещал английские митинги и разные клубы, где происходили дебаты по общественным и политическим вопросам, собрания французских эмигрантов-коммунаров. С русскими делами я знакомился, главным образом, благодаря обязательному содействию Ивановского и Лаврова.

Из России приходили вести все мрачнее и мрачнее. Один за другим следовали политические процессы, жестокость приговоров по которым все возрастала.

Меня тянуло в Россию, хотелось поработать для общего дела, а в Лондоне я жил лишь для себя, потому что принять активное участие в местных событиях не мог, не имея прямых, кровных связей, мало зная новую среду и не сочувствуя узкой постановке рабочего вопроса англичанами, у которых социалистические тенденции стали резче проявляться лишь в недавнее время, перед самым моим отъездом. Летом я побывал по делам своих патронов в Париже на всемирной выставке. Познакомился здесь с Клячко, бывшим чайковцем, недавно вернувшимся в Европу из Америки, с Пресняковым и еще несколькими соотечественниками, вновь прибывшими из России... Их рассказы о русских делах ускорили мою решительность уехать в Россию.

Я попал в Петербург в довольно бурное время в жизни студенчества: происходили частые сходки, составлялись ответные адреса на грязные пасквили Цитовича, затем, когда дошли слухи о харьковской истории, читались получаемые разными лицами корреспонденции из Харькова, составляли коллективные ответы, вырабатывали план действия для себя, на случай, если будет найдено нужным фактически заявить свою солидарность с харьковским студенчеством, Словом, общественная жизнь студенчества была в полном разгаре, и я не мог желать лучших условий для ознакомления с нею. Я начал усердно посещать академические к университетские сходки, прислушивался к дебатам, заводил знакомства.

...Затем значительную часть времени я проводил в Публичной библиотеке, прилежно читая. Всего труднее было мне завязать сношений с радикалами...

Не сойдясь с лавристами, я стал искать сближения с народниками, программа которых сделалась мне немного известна по первому номеру «Земли и Воли», вышедшему перед моим приездом в Петербург. Сближение было, как оказалось, не легко — в числе моих первых знакомых вовсе не было лиц, которые могли бы рекомендовать меня народникам... Лишь впоследствии, ознакомившись с условиями жизни и деятельности революционеров на родине, я мог примириться с таким недоверием и подозрительностью и сам одобрил эту систему. Дело в том, что наши эмигранты слишком быстро забывают о тяжелых условиях в которые поставлена социально-революционная партия в России, и недостаточно осмотрительны в своих рекомендациях. Оттого-то, и бывали, говорят, случаи втирания в русские кружки более чем подозрительных личностей.

Я участвовал в демонстрации подачи адреса; и на моих глазах происходило арестование студентов в библиотеке и во дворе академии и сопровождающие это событие возмутительные сцены, когда пошли в ход казацкие нагайки. Бывал я и на последующих сходках и раза два за это время лишь каким-то чудом спасался от ареста.

..Была, впрочем, «зеленая молодежь», новички в социально-революционном деле, большею частью из студентов первых курсов, которые, усвоивши основные положения программы народников, искали дела себе. Тогда-то возникла мысль об образовании нового кружка со специальною целью агитации среди петербургских рабочих, поддержания стачек, устройства отдельных мелких рабочих кружков в разных частях города, образования частных кружковых касс и общего стачечного фонда и пр. В числе других в мае было предложено принять участие в этом кружке. Это было около середины января 1879 г. Кружок признавал свою солидарность с программой, выставленной газетою "Земля и Воля", не вступал ни в какие формальные сношения с народнической организацией, да и сам, строго .говоря, не был кружком организованным, т.-е. не имел своей детальной программы и устава, не налагал на своих членов никаких обязательств и вовсе не имел администрации.

Предложение, о вступлении в этот кружок я принял, не связывая этим себя никакими обязательствами на будущее время, так я еще не покинул мысль уехать в провинцию, и только неуспех моих поисков за подходящим местом удерживал меня теперь здесь.

...В начале 1879 г. я вступил во вновь образовавшийся народнический кружок для агитации среди рабочих. Деятельность эта и поглощала большую часть моего времени вплоть до отъезда из Петербурга, который был вызван, главным образом, потребностью отдохнуть после бурно прожитых четырех месяцев, опасением быть арестованным, так как после покушения Мирского усилился полицейский надзор, происходило много обысков и арестов, и сам я не раз рисковал быть арестованным; притом же ожидались какие-то новые, еще более строгие меры, наконец, и деньги мои были на исходе. Забравши с собою литературную работу, я уехал из Петербурга в первых числах апреля, принявши предложение одного знакомого погостить у него в деревне. Возвратившись в Петербург в конце того же месяца, я нашел здесь лишь 2— 8 моих товарищей по кружку—легальные уехали из Петербурга после 2 апреля, да и эти, оставшиеся, прекратили сношения с рабочими и занимались больше приготовлением к экзаменам, так как они были студентами.

Пробовал было восстановить свой прежние связи с рабочими, но оказалось, что многие из них были арестованы или высланы на родину, многие разъехались по деревням, а оставшиеся в Петербурге были в очень неблагоприятных условиях для поддержания сношений со мною."

В.И.Дмитриева:

"Степан Григорьевич, этот белокурый, женственно-красивый юноша, был человеком исключительным, и если Петя Поливанов был олицетворением революционного порыва, то Ширяев являл собой олицетворение революционного действия. Мне кажется, он никогда не знал минут сомнений и резиньяции и если принимал какое-либо решение, то осуществлял его без всяких колебаний. Когда он сидел среди нас, такой тихий и задумчивый, мечтательно устремив куда-то вдаль свои большие, серые, немножко задумчивые глаза, никто и не подумал бы, что в этом тихом мальчике таится столько хладнокровия и решительности, столько несокрушимой воли к действию. Ясно, что с таким характером он не мог стать в ряды чернопередельцев, а бесповоротно примкнул к Народной Воле и сделался ее деятельным членом."

С.Г.Ширяев:

"...В моих взглядах, со времени возвращения из-за границы, и в особенности после покушения Соловьева, произошла очень резкая перемена. Во-первых, я довольно быстро отрешился от той склонности теоретизировать и придавать слишком безусловное значение стройным, законченным во всех деталях системам, как результат наблюдений над жизнью из прекрасного далека. Во-вторых, придя в личные столкновения с русскою действительностью и ознакомясь ближе с фактами из отношений партии, правительства и общества» я обратил серьезное внимание на вопросы, прежде обходимые мною: возможна ли плодотворная деятельность социально-революционной партии при существующих политических условиях? Насколько сильно отражается влияние этих условий на результатах деятельности партии? С этими вопросами приходилось считаться на каждом шагу в практической деятельности, и факты сами за себя говорили красноречиво."

Я пришел к сознанию необходимости той, приблизительно, системы террора, которая лишь после покушения 19 ноября опубликована, как вошедшая в программу партии «Народной Воли".

С.Ширяев, записка на волю 29 октября:

"Дорогие друзья, постарайтесь кто-нибудь быть на пути нашего следования на место казни, чтобы проститься взглядами. Это доставит нам большое удовольствие."

С.Ширяев, письмо из Петропавл. крепости во время "процесса 16-ти", 29 октября 1880 г:

"...Прощайте, милые друзья — не поминайте лихом! Хотелось бы подольше поработать рука об руку с вами, да не пришлось, а раз попавши в когти правительства и при том по такому важному делу, могу сослужить единственную и последнюю службу дорогим интересам нашей партии — не щадя своей шкуры и примирившись с мыслию о неизбежности смерти на эшафоте; в этом теперь и состоит моя единственная забота. Крепко-крепко обнимаю вас всех."

С.Ширяев:

"Вы представители заинтересованной стороны и не вам судить меня трезво и беспристрастно. Но я верю — и это моя единственная вера, утешающая меня во все горькие минуты жизни,— что над всеми нами, и над вами в том числе, есть суд высший, который произнесет со временем свой правдивый и честный приговор; этот суд — история!"