Сергей Соловьев

Люди не так уж глупы

Несмотря на юбилей, Сергей Соловьев славится потрясающими современными, зачастую неожиданно-провокационными лентами. Сейчас известный режиссер работает над съемками нового фильма — «Анна Каренина» с Татьяной Друбич и Сергеем Безруковым в главных ролях.

РЕЖИССЕР Сергей СОЛОВЬЕВ известен своими фильмами «Сто дней после детства», «Асса», «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви», «Станционный смотритель», «Нежный возраст». Несмотря на юбилей (25 августа ему исполняется 60 лет), Соловьев славится потрясающими современными, зачастую неожиданно-провокационными лентами. Сейчас известный режиссер работает над съемками нового фильма — «Анна Каренина» с Татьяной Друбич и Сергеем Безруковым в главных ролях.

Мода на классику

— ВЫ смелый человек, Сергей Александрович. Надеетесь, что герои Льва Толстого будут сегодня кому-то интересны?

— У каждого народа есть вечные сюжеты. Какие бы новомодные течения ни появлялись у, скажем, английской молодежи, но, когда она перестанет понимать, кто такой Гамлет, можно будет сказать, что Англии больше нет. Так и у нас. Если Толстой перестанет быть интересным, если история Анны Карениной — пустой звук, значит, на месте России уже появилось некое географическое пространство, неясно государственно и национально ориентированное. Если судить по тому, что происходит в кинематографе, — ориентировано оно «проамерикански». Но у меня есть надежда, что Россия все еще существует. Сама по себе.

— Только надежда или все-таки уверенность?

— Да нет, уверенности уже нет. Время, в которое мы живем, с каждым днем отбирает какую бы то ни было уверенность, но оставляет призрачную надежду. И потом, сегодня еще появилась неожиданная мода на классику. Вся страна зачарованно смотрела «Идиота». Знающие люди говорят, что стало чрезвычайно модно ходить в консерваторию. А придя на концерт, никто не засыпает, слушая Малера. А если спать не хочется, то начинаешь пытаться понять, о чем же там этот Малер музыкально тужил и вообще, кто он такой, откуда взялся. Так происходит важнейший культурный сдвиг.

С этими же модными веяниями у меня связана еще одна история. Когда я смонтировал «Ассу», мне вдруг показалось, что из фильма нужно выкинуть все, что связано с сюжетной линией Павла Первого. Я позвонил Боре Гребенщикову: «Не пиши музыку к Павлу, я все это к черту вырезал». Боря удивился, зачем я это сделал. «Ну, понимаешь, — говорю, — в кои-то веки раз снял современную зрительскую картину, ну на кой там нужен этот Павел?» Боря помолчал, а потом сказал: «О-о, да ты даже представить себе не можешь, как эти люди обожают про непонятное!»

Разумеется, я не собираюсь делать «Каренину» в форме окаменевшего академического сталактита. Ведь в тех людях, пусть они и наряжены были в другие костюмы, жили те же страсти, что и в нас. Если внимательно почитать Толстого… Одни таблетки Анны чего стоят. Она же практически покончила с собой, находясь в наркотической оторопи. И всякое другое, я повторяю, ничего выдумывать не надо. Стоит просто внимательно книжку прочитать. Исключительной андеграундности русское классическое произведение.

— Вы уже готовы к обвинениям в осквернении великого писателя?

— А я привык к этому. Все мои картины поначалу встречали воем критики. Не могу вспомнить ни одного своего фильма, который был бы встречен хоть как-нибудь благожелательно. Когда вышла «Асса», в прессе писали, что я — старый идиот, который ничего ни в чем уже не понимает, а потому примазывается к молодому поколению и сосет их кровь. Потом фильм как-то незаметно и спокойно перетек в разряд отечественной киноклассики. «Культовая картина» и всякое такое…

Жуткий балаган

— КАК вы полагаете, почему мы все время совершаем одни и те же ошибки? Из-за своей глупости?

— Да нет. Люди у нас все-таки не настолько глупы, как хотелось бы, чтобы оправдать все национальные государственные безумства. Да возьмите нашу историю. 70 лет строили коммунизм, а потом в один день его вдруг прикрыли и стали строить некую либеральную демократию. При этом на руководящих постах остались все те же универсальные люди. Я, например, не могу вот взять и взмахнуть руками и воскликнуть: «Ах, как многое случилось на моем веку!» Чего я пережил на самом деле? Одни бессовестные болваны издевались над обыкновенными трудовыми людьми, потом пришли другие еще более бессовестные, ну, может быть, чуть менее «болваны», но точно так же продолжают процесс издевательства. То же самое государственное хулиганство, только в других формах. Мне даже стыдно сказать, что я что-то такое в своей жизни пережил, настолько все это, в сущности, тоскливый и несмешной исторический балаган, а никакая не история. Да. Жуткий, нищий и трагический балаган.

Думаю, наша народная драма заключается в том, что, пока человек сам не совершит какие-то ошибки, не споткнется о них, он ничего не поймет. Из абстрактных вещей трудно сделать общенародные практические выводы. Но можно и нужно сделать все-таки какие-то выводы духовные. Ну вот для меня на сегодняшний день, к примеру, существуют только два не скомпрометировавших себя общественных института — искусство и Писание Божье. Не могу сказать, что так уж глубоко и оригинально понимаю то и то и живу этими пониманиями. Но, время от времени перелистывая текст Писания, я удивляюсь прочитанному, потому что по-прежнему не нахожу в нем никакой демагогической ерунды, про которую мог бы сказать: «Да ла-адно дурить людей, что я, не понимаю, что ли, зачем это все написано!» Знаете, как бывает, когда смотришь телевизор и, переключая программы, не находишь ни на одной из них хотя бы одного слова, которому можно было бы поверить…

Катастрофа и надежда

— СЕГОДНЯ многое решают деньги, на которые можно купить все — начиная от должности и заканчивая самой жизнью. Что происходит, Сергей Александрович?

— Происходит конец света. То, что происходит у нас во всех без исключения институциях, практически непоправимо. И винить, кроме самих себя, во всем этом некого. Вот и я сам же в свое время тоже «повелся» на это… Я с юности ощущал в себе какие-то скрытые и как бы стыдные таланты к руководству общественной жизнью. Если бы я, допустим, захотел, то при коммунистах вполне мог бы стать большим начальником советской власти. Я, учась во ВГИКе и не платя комсомольские взносы, практически же был утвержден членом ЦК ВЛКСМ. А ведь я даже не знал, где это находится! Но ничего, кроме веселого юношеского цинизма, все эти общественные миазмы у меня в душе, конечно же, никогда не вызывали. А вот на Горбачева я купился было всерьез. Когда он пришел, я подумал: «А может, сейчас и вправду удастся все по-человечески перекроить?» Я выступал где-то, писал какие-то статьи. Сейчас, конечно, даже смешно мне все это дело становится — ну как я мог уже почти седой и довольно много повидавший в жизни болван на такую ерунду купиться? Ну не мог же не понимать я, что один даже «хороший Горбачев» со всем этим маразмом не совладает. И потом, все-таки гениальную фразу когда-то сказал Анне Ахматовой ее тогдашний муж прекрасный поэт Николай Гумилев: «Аня, как только ты заметишь, что я начинаю «пасти народы», убей меня».

— Вы верите, что время, когда каждый начнет заниматься своей душой, наступит?

— На этот счет у меня тоже какое-то двойственное, что ли, чувство. С одной стороны, я, конечно же, понимаю, что катастрофа не грядет, а давно уже грянула. Мы бездарно потеряли тот великий духовный и географический феномен, который еще недавно назывался Россия. Судя по многим внешним приметам, России в том понимании, в котором нам хотелось бы ее помнить, больше нет. Вот уже третье, по-моему, или четвертое поколение веселых и неплохо одетых молодых ребят еженедельно бодро двигают в кино на американские фильмы с целью уяснения, как надобно жить… Я не говорю даже, что это, допустим, плохо. Просто все складывается так, что лично я вдруг начинаю переставать ощущать Россию с той подлинностью, с какой я раньше ее ощущал. А с другой стороны, я по-прежнему натыкаюсь иногда на совершенно потрясающие вещи. Вот вам история, которую я в обрывках видел по какому-то каналу телевидения. С прежнего места базирования решили перетащить куда-то на новое место базирования подводную лодку. Но на середине пути что-то там закончилось — не то средства, не то керосин. Связь прервалась, лодку бросили и забыли. Команда пыталась далее следовать курсом в соответствии с первоначальным приказом, но, маневрируя, лодка неожиданно очутилась в каком-то болоте и к тому же села на мель. Шесть лет после этого лодку никто не вспоминал, но каждое утро ее команда поднимала Андреевский флаг, продолжая вести вахтенный журнал и положенные дежурства. Потихоньку как-то удалось перевезти на лодку семьи. Я по телевизору же лично видел, как на этой лодке играли свадьбу. Жених, в парадной офицерской форме подводника, с кортиком на боку, нес по брошенным в болото сходням невесту в развевающемся белом платье, а на корме, в соответствии с уставом, торжественно выстроился экипаж, рядом с которым стояли, едва сдерживая слезы, просветленные родственники. И тут я опять подумал: «Нет, с этой страной просто так все-таки ничего поделать нельзя». Конечно же, эта лодка, наверное, и сейчас лежит на брюхе в болоте. И ее начальство, наверное, и посейчас связывается с флотским руководством, пытаясь выяснить дальнейшую судьбу несчастного плавсредства. А пока на нем по-прежнему поднимается Андреевский флаг. И, если припрет, я почему-то уверен, лодка пустит торпеды, и они попадут именно туда, куда надо.