Сергей Снежкин

Место пивных ларьков заняли телеканалы

Известный петербургский режиссер Сергей СНЕЖКИН, снявший такие фильмы, как «ЧП районного масштаба», «Цветы календулы», сериал «Брежнев», недавно закончил картину по мотивам повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

История мальчика, замордованного по-своему любящей его бабушкой, напрашивается на разговор о вещах, далеко выходящих за пределы частной истории. После того как фильм был продемонстрирован на «Кинотавре», Сергей Снежкин встретился с кинообозревателем «Новых Известий».

– Сыгранную Светланой Крючковой бабушку как-то даже неудобно писать с маленькой буквы. У вас получилась не бабушка, а Бабушка. Или даже так: БАБУШКА. С одной стороны, фольклорная Баба-яга, с другой – олицетворение общественной Системы. Эдакая Софья Власьевна, как именовали Советскую власть ее запуганные подданные.

– Это слишком прямо сказано, хотя по сути верно. Когда Брежнев, взгромоздясь на трибуну, объявил о рождении новой исторической общности – советского народа, над этим все смеялись, но он сказал чистую правду. За полвека возник целый народ со своей культурой, со своей мифологией, со своим языком. Народ, созданный Системой. И я снимал кино про людей, которые были ее жертвами и вместе с тем героями. Бабушка – жертва, потому что советская власть превратила ее в руину.

– По-моему, при любой системе такие выродки появляются в результате генетических мутаций, а не внешних воздействий.

– Не спорю, но те формы поведения, которым они следуют, определяются Системой. В том, как именно героиня фильма отзывается об окружающих, прячет деньги и как обращается с близкими, видна не какая-то, а конкретная советская эпоха. Злобной и сумасшедшей ее сделали исторические обстоятельства. Если хотите, так закалялась сталь, принимая уродливые, но крепкие очертания. Моя бабка пережила три войны – Первую мировую, Гражданскую и Отечественную. Она была семижильная, на ней пахать было можно. Я помню ее отношение к еде, к вещам. Они носились до тех пор, пока полностью не снашивались, не распадались.

– А моя, прожившая первую зиму ленинградской блокады, и спустя четверть века все еще собирала со стола хлебные крошки и отправляла в рот…

– История нашей страны с 1917 года преисполнена ужаса и величия. В этом зерно понимания этого народа и этой истории. Все сплетено в один трос. И поэтому было безумно интересно создавать персонажей, которые все это воплощают. И с актерами, которые играют не ситуации, а саму историю. Каждый персонаж – результат действия определенных сил. Исторической пахоты. Как дочка Бабушки со своим любовником – несостоявшийся художник и несостоявшаяся актриса. Никто, ничто, и звать никак. Бесплодная почва, оставшаяся после крушения Системы. Ушла матушка, которая ежемесячно выдавала каждому по сто или сколько-то там рублей, – и все для них кончилось. Некого стало сосать, некого стало ругать.

– Как это некого? Они до сих пор ругают Горбачева и Ельцина...

– Ах да, конечно (смеется). Сейчас им по 60–70 лет, и они – главный тормоз преобразований.

– Кроме Бабушки в фильме есть еще один крупный персонаж – Дед, сыгранный Алексеем Петренко. Как и все советские деятели той поры, он чем-то напоминает Брежнева. Кто он для вас?

– Когда снимал сериал про Брежнева – кстати, изуродованный Первым каналом, который вырезал две серии, – я снимал про то, что с каждым шагом вверх по лестнице человек что-то теряет – любовь, друзей, детей, веру. А когда достигает вершины, на ней ничего нет – только арктический холод. И вот он стоит на вершине и думает – а на хрена это было нужно? Любовь ушла, здоровье разрушено, дети спились. А что есть? Съезды, пленумы, интриги. И скелеты в шкафу. Оглянитесь вокруг – и сейчас таких полно. Поскребите любого успешного, гламурного, медийного – сплошные несчастья. Не завидуйте им – ни нынешним, ни особенно тогдашним командирам российского искусства. Жил когда-то очень неплохой скульптор Аникушин, но, задружившись с советской властью, сел на это дело (щелкает себя по горлу) и зажил, не приходя в сознание. Что приобретаешь, за то сразу же должен платить. А система расчетов у Софьи Власьевны действовала железно. Как говорил замечательный художник Марксен Гаухман-Свердлов, с которым мне повезло работать, «с-советскую в-власть н-не н-на…ешь». Этот его завет я усвоил. С властью нельзя дружить. С ней можно сосуществовать. Это особенно касается творческих людей. Творец, который дружит с властью, ничего стоящего уже не сделает.

– Любовь и ненависть – антиподы, но иногда они так сближаются, что становятся неотличимыми. Вы и об этом снимали?

– Когда я работал с Крючковой, то говорил ей, что мальчик для бабки – это ее место в Очереди. Той самой Очереди, в которую всех поставила Софья Власьевна. Когда стояли за всем – за колбасой, за квартирой, за машиной, за путевкой в санаторий. И за это место в Очереди люди бились, как за Родину. Убить могли. И убивали. Это место бабка заняла, вытоптала и никому не отдаст. Очередь можно ненавидеть – стоишь долго, достоишься ли – неизвестно, но свое место в Очереди ты обожаешь.

– Бывалый режиссер Иван Пырьев говорил тогда еще не бывалому режиссеру Наумову: в очереди стоят все, но разница в том, что один стоит близко к прилавку, а другой далеко. Вы очень политизированный режиссер.

– Я сторонник Гашека, который в Чехии организовал партию «Прогресс в рамках законности». В «Похождениях бравого солдата Швейка» у него есть трактирщик Паливец. И когда полицейский агент провокационно спросил, как он относится к тому, что произошло в Сараево, Паливец ответил: «А мне нас… Я в политику не вмешиваюсь». Вот и я такой (смеется).

– Со времен «ЧП районного масштаба» ваше отношение к советскому прошлому изменилось?

– Сейчас мне все кажется более трагедийным и более сложным, чем казалось тогда. Сейчас я пишу сценарий про убийство Михоэлса. Высокохудожественный (смеется). А вы почему смеетесь? Всю эту пустоглазую молодежь, которая приходит ко мне в ленфильмовское объединение, я учу: «Ставьте перед собой непреодолимые препятствия и недосягаемые цели. Только тогда у вас будет шанс сделать нечто, а не ничто. Не делайте того, что делают все вокруг, иначе, как говорится в анекдоте, досношаетесь до мышей. Будете пожизненно хреначить сериалы. Вот и вся ваша поганая судьба»... Я это к чему?

– К Михоэлсу.

– Так вот, я стал задавать себе вопросы. Почему Сталин приказал его убить и при этом инсценировать автокатастрофу? Почему не вывел на показательный процесс, где Михоэлс сознался бы в том, что по заданию английской разведки пытался отравить товарища Жданова? Что, Михоэлс был такой уж известной фигурой? Нет – всего лишь актер еврейского театра. Так в чем же дело? А дело в одном из древнейших мифов человеческой цивилизации – мифе о еврействе как источнике мирового зла. Мифе, который недавно трансформировался в миф русофобии и правит многими умами. Дело в том, что для Сталина совершенно безвредный Михоэлс стал главным жидом и символом еврея. Жидом с большой буквы.

– Тем более что Жид с большой буквы, которого звали Андре Жид, тоже ему досадил своей книгой о поездке в СССР…

– Сталин, должно быть, ненавидел его так, как Гитлер ненавидел всех вместе взятых евреев. Убийство Михоэлса – это призыв: «Убей жида!». Это был главный жид, символ жида! Словом, копать надо здесь. И тогда мы многое раскопаем про мою любимую Софью Власьевну.

– В конкурсе «Кинотавра» ваш фильм многие расценили как телетеатральный, в немалой степени из-за игры Светланы Крючковой.

– Я всегда говорю съемочной группе, что режиссер должен режиссировать, оператор – оперировать, а актриса – актрисировать (смеется). Мне нравится, когда актер ИГРАЕТ. На съемках «Брежнева» я получал огромное удовольствие от того, что на площадку приходил маленький, упругий, моложавый Шакуров, отходил в угол, надувался и превращался в стодвадцатилетнего и стосорокакилограммового борова. Когда я снимал фильм с Роланом Быковым, то как будто еще раз закончил ВГИК, а когда с Евгением Лебедевым – ГИТИС. Мне не нужен актер как часть панорамы, снятой оператором, или как часть декорации, построенной художником. Наверное, поэтому актеры и хотят со мной работать.

– Помимо профессиональных актеров вы сняли мальчика. И по некоторым вашим высказываниям можно было подумать, что у вас была не съемочная площадка, а пыточная камера. Вы ему вроде даже голову обещали открутить.

– Не ходите, дети, на «Ленфильм» гулять! И вообще, не ходите сниматься в кино. Мои дети никогда не снимались и сниматься не будут. Кино – жестокая профессия. И я предупреждал мать ребенка, что будет очень больно и очень много слез. И что возможны проблемы с психикой. Она сказала: «Ничего». Мальчик снимался в ее присутствии и в присутствии психолога, но все равно ему досталось. Хотя и он, подлец, крови из меня попил…

– Когда вы сказали о Первом канале, который порезал вашего «Брежнева», я вспомнил, как вы процитировали в адрес ТВ лермонтовскую строку: «Но есть и Божий суд, наперстники разврата!». Вы считаете, что телевидение развращает народ?

– Я не сторонник конспирологической теории, что где-то сидят сионские мудрецы и строят под Москвой метро в виде магендовида (звезды Давида. – «НИ»). Речь не о разврате. Когда я снял «Невозвращенца», которого стыжусь, то говорил, что боюсь генералов, потому что они едят и пьют нашу смерть. А телевизионщики едят и пьют наше будущее, набивая себе карманы. При советской власти к пивным ларькам подходили пьяненькие мужички и просили налить им пива, потому что вместо пива наливали ослиную мочу. Когда пришел Горбачев, на вопрос социологов: «Чего вы ждете от перестройки?» – один студент ответил: «Пива». Сейчас пива хоть залейся, но место пивных ларьков заняли телеканалы.

– Как член Союза кинематографистов вы присутствовали на многих скандальных пленумах, съездах и собраниях коллег, получивших широкую огласку в СМИ. Что вы думаете о борьбе в Союзе?

– Словами герцога из «Ромео и Джульетты»: «Чума на оба ваши дома!». Слава Богу, что я живу в Питере, а не в Москве, где началась эта свара, под которой я не вижу ни политической, ни экономической, ни нравственной подоплеки, а вижу только злобу и ненависть.

– И каков ваш совет борющимся кинематографистам?

– Будь я пушкинский Фауст, то сказал бы: «Всех утопить». Как член союза скажу: «Всех слить и избрать новых управленцев».