Сергей Каплан

Израильский романтик, сын Октябрьской революции

Дважды в год, как правило, ближе к ночи, в моей московской малогабаритке раздается настойчивый телефонный звонок. «Ты чего дома сидишь? — возмущенно кричит голос в трубке, — давай к нам, КАПЛАН ПРИЛЕТЕЛ!»

Обычно я на неурочные звонки не реагирую, но тут другое дело. Приходится все бросать и ехать на другой конец города, к черту на кулички, потому что Каплан — это вам не грач какой-нибудь, не скворец, он — птица редкая.

Сергей Каплан, бард, поэт, обитает в Ашдоде, в наши края прилетает на пять-шесть месяцев. За это время он успевает объездить с концертами Кольский полуостров, остров Крым, Харьков, Питер, Самару и лишь несколько кратких дней посвящает Москве. А еще он является единственным народным артистом поселка Слюда Мурманской области. Больше этого звания никто не удостоился и уже не удостоится — несколько лет назад маленький северный поселок прекратил свое существование и исчез с карты.

Кроме того, у Каплана совершенно уникальное отчество — Делеорович; словно памятка, метка ушедшей в небытие эпохи. Делеор — значит Десять Лет Октябрьской Революции.

Не берусь утверждать, что имя (вполне обычное, среднерусское) определило судьбу моего друга, но уж отчество, мелодичное, как название звезды, — наверняка, особенно вкупе с еврейской фамилией. В общем, творческий порыв был неизбежен, но с чего все началось?

— Долгая песня, — смеется Каплан, — читатели устанут. Вначале, как водится, было слово: первые стихи — лет с 14-ти. После школы я поступил на филфак Тверского госуниверситета, на кафедру теории романтизма. Потом — режиссерские курсы, руководство первым на Кольском полуострове дискотеатром, а дальше уж пошло-поехало...

Мы сидим в подвале (вернее, трюме) «Желтой субмарины» — уютного ресторана на Маяковке. Вообще-то ресторан наверху, там белоснежные скатерти, учтивые официанты и, говорят, отличная еврейская кухня, а здесь бар, похожий на внутренность сказочной избы. В окна заглядывают нарисованные скоморохи, огромное дерево подпирает низкий свод. «Посадочных мест» за деревянными столами хватит на небольшую компанию, вроде нашей. Два десятка старых приятелей — традиционный кворум для «квартирника»; Каплан, отыгравший непременный концерт в престижном «Гнезде глухаря», сегодня поет для друзей.

— Пусть не скромничает, — встревают в разговор с другого конца стола, — он же, считай, один из первых бард-продюсеров! Знаешь, как тогда гастроли организовывались? Звонит Каплан в райком комсомола: «У меня тут есть хороший исполнитель...» Потом надо договориться с самим исполнителем: где, когда, за сколько. Работа хлопотная, нервная, а главное, для здоровья вредная...

В восьмидесятые годы, когда страна дорвалась до гласности, КСП, вместе с рокерами вышедший из подполья, стал безумно популярным. Как раз тогда «Грушинка» поставила свой знаменитый рекорд, сравнимый разве что с концертами «Роллинг Стоунз», — 200 тысяч зрителей. Бардов даже «раскручивать» не пришлось — в Москве не было кухни, где вслед за русскими народными не пели бы «Виноградную косточку» Булата Окуджавы — хором и а капелла. Единственное, чего не хватало жанру, родившемуся в палатке, — настоящих подмостков, вроде Политеха времен оттепели. И за этим дело не стало. Фестиваль в Горбушке, концерты в ДК, гастроли, битком набитые залы — года два все шло, как по маслу, а потом начался спад. «Злоба дня», несколько лет державшая аудиторию, приелась; исчерпала себя и романтика шестидесятых — визитная карточка жанра. Попытки воскресить ее на коммерческой основе породили лишь мрачные слухи о смерти КСП среди самих КСПшников. Русский рок к тому моменту благополучно преставился, утратив самых ярких исполнителей; авторская песня, казалось, тоже вот-вот отдаст концы. Изо всех динамиков неслась сплошная попса, навязчивая, как марш Мендельсона. Но у гибнущего КСП на руках оказался заветный козырь — мастерские, созданные бардами «Первого круга». Люди приходили туда не столько попеть и пообщаться, сколько подумать и поговорить — о теории жанра, его проблемах и путях развития. Это была творческая школа, лаборатория и сцена вместе. Тогда-то и появился «Второй канал» Грушинского фестиваля, созданный Ланцбергом, возник луферовский театр «Перекресток», а Каплан придумал «Кольский бугорок». Малые площадки сыграли роль спасительного резервуара со свежей кровью. Движение ожило и обновилось, вырвавшись от любительства к профессионализму. Нынче от барда требуется серьезное исполнительское мастерство, а не только искренность — хотя она по-прежнему остается альфой и омегой.

Как удается из простых, в сущности, вещей соткать целое действо? Я смотрю на сцену и ничего не понимаю. Передо мной — сорокалетний еврей с гитарой, похожий на Пана. Тот, говорят, умел заворожить всех одной незатейливой дудочкой, этот — сочетанием самых обычных слов и звуков. Подобрать его песни под силу даже новичку, рифмы в них — почти тривиальные, но предельно точный образ, возникающий в итоге, держит тебя цепко и крепко. Два-три дня после концерта ходишь, думаешь и дышишь в ритме его песен, с их особой, танцевальной мелодикой. Самба, румба, танго, вальс — чего там только нет. И все это — игра, легкая и вместе с тем серьезная. Философская лирика привычной жизни — моей и вашей.

...Концерт уже закончился, но никто не спешит уходить. Наверно, мы бы так и просидели до утра, но бар вот-вот закроется, да и метро тоже. В суматохе прощания (спешный обмен электронными адресами и номерами мобильников) еле удается выкроить кусочек времени, чтобы закончить разговор.

— Сереж, а не устал ты вот так мотаться за четыре моря — от Белого до Мертвого?

— Это мой ритм. Я живу им и совершенно не представляю, как можно иначе. Мне все эти моря нужны одинаково, так же, как и Кольский, и Ашдод.

— Что тебя побудило уехать в Израиль? На сиониста ты как-то не похож...

— Конечно, сионизмом и не пахло. Просто я очень долго и тяжко болел, с 1985 года. Меня успешно пользовал великолепный питерский ортопед Эдуард Иванович Яковенко, но в 1997 году стало ясно, что необходимы самые радикальные меры. Нужны были две операции, очень сложные и дорогие, с длительной реабилитацией. Весной я съездил в Израиль к родственникам и заодно проконсультировался. Оказалось, что если репатриироваться, то операции не будут стоить ничего. Израильские доктора обещали поставить меня на ноги. 30 октября 1997 года я приземлился в Бен-Гурионе, в феврале 98-го и 99-го годов все было сделано. И с тех пор все, кто знал меня в болезни, видят совершенно другого Каплана: бегающего, прыгающего, танцующего — умеренно, но все же... Кроме того, Израиль привязал меня к себе. Здесь мои бодрые, неунывающие, хотя уже пожилые родители, здесь обе мои дочки, приехавшие еще раньше меня, здесь, начиная с первой же весны, я выступаю на израильских фестивалях авторской песни и даже помогаю придумывать для них сценарии. Частенько выступаю и как ведущий концертных программ, а также мастерских, семинаров. Но главное — здесь живут люди, принимающие мою дружбу. Они скучают, если мы долго не видимся, хотя понимают, какие тесные у меня связи под славянским небом.

— И все-таки в твоих песнях одиночество — словно сквозняк, пронизывающий каждую строчку. Неужели ты совсем его не боишься?

— Мы с ним редко встречаемся. Я не пользуюсь состоянием одиночества — совершенно не умею отдыхать, расслабляться, вытягивать ноги, смотреть телевизор. Оно настигает меня только в дороге, когда я окружен людьми, и тогда мне пишется на коленке так, как дома, за столом, и не приснится. Ничто не мешает — даже если начнут приставать. А само по себе одиночество я не люблю.

— А что ты любишь?

— Ездить в трамвае с любимой женщиной. А еще лучше — в разных трамваях: она первая, а я — следом, минут через пятнадцать.

— Когда-то ты говорил, что на свете нет ничего, кроме любви. Теперь к картине мира добавилась война. Война внутри, в душе, и та, что на улице, — одна и та же?

— Война — это то, что мешает любви. Можно назвать войной все что хочешь: злую тещу или глупых соседей. Если двое любят друг друга, но боятся, что их сын попадет в автобус с террористами, — это мешает любви. Если человек хочет взлететь, а жена ему говорит: «Посмотри на себя — ты ведь в пальто и спортивных тапочках! Кто же летает в таком виде?!» — это тоже мешает. Война, со взрывами или с кривыми улыбками, к сожалению, все-таки есть, вместе с шахидами, сварливыми супругами, непонимающими детьми.

— Что же делать?

— Отстаивать любовь, даже если ради нее придется воевать.

— У тебя имеется какая-то заветная мечта, давнее желание, самый заманчивый «пирожок на полочке»?

— Страшно говорить о таком вслух, потому что звучит ужасно, пошло и банально, и трактовать это можно как попало. Но я очень хочу, чтобы все были счастливы.

Из досье

Родился 24 апреля 1954 года в Ленинграде. Окончил школу в 1971 году в г. Мончегорске (Кольский полуостров). Выпускник Калининского (Тверского) госуниверситета (филологический факультет, кафедра теории романтизма, научный руководитель И.В. Фоменко, 1981 год). Поэт, прозаик, автор песен. Автор книг стихов «Счастливы ли вы?» и «Покуда я жив...». Проживает в Ашдоде (Израиль).

Худрук Всеизраильских фестивалей.