Сергей Фролов
ЧЕЛОВЕК–PLAYSTATION
C актером театра «Ленком» Сергеем Фроловым мы встретились в День защитника Отечества. Исполнитель роли шута Балакирева Потешного полка при Петре Первом, Фролов, кажется, надолго примерил эту маску. А шутам, как известно, позволено говорить многое.
— Относите ли вы себя к категории защитников?
— Есть такая профессия — Родину забавлять. Я не чувствую себя защитником, я чувствую себя шутом отечества. Про меня так телепередачу назвали — «Шуты отечества».
— Ваша последняя звездная роль душевнобольного в «Полетах над гнездом кукушки» как-то повлияла на вашу жизнь?
— Не знаю, что происходит: с тех пор как мы выпустили «Кукушку» (может, я просто стал приглядываться к людям?), я встречаю таких интересных людей! Мы ехали с таксистом, трогательным, стеснительным человеком, который полчаса мне рассказывал, что у него есть любимая жена, ребенок, но вдруг появился новый стимул — он полюбил женщину! «Она меня не любит; а я ей цветы купил, торт с сердечком»… Мне было даже страшно, потому что он убирал руки с руля и показывал, как он молится на нее. Почему он мне все это выложил?.. Сегодня меня остановил какой-то человек и спросил: «Вы не знаете случайно, с какого возраста у нас снимают с военного учета?». Я сказал ему, что знаю только, до какого возраста могут призвать в армию. Потом подумал, что сейчас такое время, когда лучше вообще не снимать с военного учета… А вчера приехал домой, выхожу на площадку и вижу, что прямо у мусорных баков три бомжа спят. Холодно, и они спят, прижавшись друг к другу (как мартышки или пингвины, которые сбиваются в стаи, чтобы не замерзнуть, прижимаются, те, кто с краю, меняются). Один проснулся, я спрашиваю: «Что ты здесь делаешь?». Знаете, что он мне ответил? «Бегаю!». Я говорю: «От кого?». — «От кого? От судьбы!».
— Вы не разговорились с таким человеком?
— Разговорился! Еще как! Я ему полгардероба вынес. У меня лежали какие-то вещи, которые я не носил; я-то ими не греюсь, а они, может, согреются. Строго-настрого наказал: остальные проснутся — ровно поровну подели! Когда мы работали над «Кукушкой», я понял, что нам, артистам, дан карт-бланш: мы можем наблюдать за бомжами и смотреть на убогих, что в обществе не принято. Мы можем на них умиляться — мы, актеры, имеем на это право. Я однажды полчаса наблюдал за одним бомжом, картина была ужасная: безногий бомж, сидя на cвоей каталке на остановке, пытался пописать — по-моему, он имеет на это право, на него ни в коем случае нельзя обижаться.
— Долгое время вы были воцерковленным человеком и даже несколько месяцев провели в монастыре. Вы ушли в монастырь с серьезными намерениями?
— Я тогда учился в конcерватории и в монастырь пошел послушником — мне действительно нужно было уединиться и, как я теперь понимаю, воспитать в себе мужчину. Я думаю, что это пока не получилось, но все впереди. По крайней мере, я научился готовить на двадцать пять человек. Ко мне часто подходили и говорили: «Ты не хочешь сегодня на трапезе постоять?» — знали, что я всегда готов поменяться послушанием. Я хотел остаться в монастыре. Игумен был не против, но духовник монастыря, иеродиакон Антоний (которому в 37-м году выжгли глаза большевики), мне сказал: «В церковь ходи, Бога люби, а в монастыре ты не проживешь». Жизнь показала, что он был прав. Что бы я сейчас делал в монастыре? Был бы сумасшедшим монахом, прыгал бы и кривлялся…
— На какое светское заведение похож изнутри монастырь?
— Не монаcтырь, а скорее церковь — это театр, а театр — это ужасная пародия на церковь. В театре, как и в церкви, все выходят на сцену, когда положено, когда положено, зажигается свет, произносятся определенные фразы, определенный текст, есть костюмы. Хотя разнятся сюжеты, и режиссер в церкви всегда один. Зачем идут в театр? Чтобы нагрузить себя проблемами? Нет, отдохнуть. В церковь люди тоже приходят отдыхать, освободиться, забыть про все.
— Вы считаете, что это правильно — отдыхать в театре? Разве современный театр дает такую возможность?
— Не могу ответить за всех артистов, но мне очень хочется, чтобы люди в театре отдыхали. Я все, что могу, для этого делаю. Я и сам выхожу на сцену отдыхать! Недавно понял, что если «Шута Балакирева» иногда прихожу «работать», то на «Кукушку» — отдыхать.
— А у меня как раз после «Кукушки» было ощущение, что с вашей стороны отдача была запредельной! Мне казалось, что, находясь на сцене, вы уже не контролируете процесс и не видите грани между сценой и жизнью!
— Это прекрасно, что вы так обманулись! Из образа я выхожу автоматически, как только ухожу со сцены после каждого эпизода. Я даже веселю молодых актеров, наглядно показывая им, что такое «линия сцены», как называл это Станиславский.
— У вас уже был момент искушения славой?
— Был, причем не один. Иной раз думаю про себя: ты так много сделал, ты такой хороший… Это такое вранье, это надо давить в себе! Меня когда в церкви мысли дурацкие посещали, я встряхивал головой — и все. Вот мне как раз сейчас встряхнуть головой надо.
— А как случилось, что вы стали ведущим передачи «Веселые баксы»?
— Попробовался — и взяли. Между прочим, я горжусь этой передачей. Наверное, есть и другие честные передачи, в которых участвуют настоящие герои, не актеры — «Поле чудес» или «Жди меня»; так вот, в моей передаче не было ни одного подставного сюжета. Даже когда знакомые просились поучаствовать, все работали на общих основаниях. Однажды был скандал на съемочной площадке, когда режиссер Сумин хотел сделать подставной сюжет, я взбрыкнул и сказал: «Не буду этого делать!». Как мы ругались с ним! Через два часа он подошел и сказал: «Знаешь, я был не прав! «Подставу» никто смотреть не будет».
— Вы считаете, что всегда надо говорить только правду?
— Однажды вечером, сидя у меня на кухне с однокурсником и его девушкой, договорились, что будем говорить друг другу только правду. С тех пор я отношусь осторожно не только к друзьям, но и ко всем вообще. Это было ужасно!
— Что было самое страшное для вас из этой услышанной правды?
— Самое страшное, что обоюдно прозвучало: «Мне очень хочется сейчас доверять тебе, очень хочется верить, что ты действительно говоришь правду!» и в ответ: «Да, мне тоже!». Это страшно, когда тебе не доверяют, когда ты действительно честен, откровенен и нисколько не врешь, а тебе не верят, как тому мальчику из рассказа Толстого, который кричал: «Волк! Волк!». Я бы вообще запретил детские рассказы Толстого, они — страшные. Я, когда вырос, задумался: мужик предал мужика, испугавшись медведя, в барской семье могут пожурить мальчика за то, что он украл сливу, — это какая же семья должна быть барская?
— Считается: чтобы стать хорошей актрисой, надо иметь за плечами какой-то трагический опыт. В отношении мужчин-актеров это также справедливо?
— Не знаю, как для кого; если считать меня мужчиной, то — да, мне надо страдать…
— А вы себя позиционируете не как мужчину?
— Как нечто. Предоставляю об этом судить другим. Я недавно имел очень серьезный разговор с Марком Анатольевичем — бывают у нас с ним жизненные встречи, когда мне плохо или, наоборот, когда провинюсь. (Вот недавно совершил преступление. С утра поехал по делам, ничего у меня не получилось, приехал домой — заснул, проснулся в 18.05. А ехать до театра мне ровно час. Вбежал в театр в 19.10, а это была «Кукушка». Из-за меня задержали начало. Но спектакль прошел обалденно! Хотя мне все время было стыдно перед коллегами, играл с опущенными от стыда глазами.) И ему честно сказал, что, когда на мне есть чувство вины (скажем, когда я опоздал), смотреть в глаза людям не могу, но — Боже мой! — как играю!
— А когда все хорошо?
— О, тут сложнее! Когда ты счастлив и когда у тебя в жизни все получается — для сцены это ой как плохо. То же самое, когда у тебя много денег, когда знаешь, что у тебя в квартире деньги лежат, когда знаешь, что ты никому ничего не должен. Художник должен быть голодным и невыспавшимся. Олег Янковский говорит, что есть два преступления: поесть плотно и поспать хорошо перед спектаклем.
— Какие еще преступления на вашей совести?
— Я недавно совершил преступление по отношению к театральной общественности. В СТД проходил вечер поэзии, на котором актеры читали свои стихи. Я вышел на сцену незапланированно, мне очень хотелось прочитать единственное стихотворение, которое я написал за всю жизнь. Боюсь, что меня не поняли. Начиналось оно так: «Ты — герой в жизни этой. Ты — дурак, дураками зомбированный. Сплин, бедлам — твое будущее. Ты с ним уже «закоммутирован»… Стихотворение очень пессимистическое, кроме того, там было одно идиоматическое выражение, которое я сознательно не хотел править. Половина народа обиделась, хотя читал я это — про себя. Другая половина, в том числе люди из родного театра, просят у меня ксерокопию.
— Говорят, что вы всегда ходите в наушниках и даже иногда играете на саксофоне в ТРАМе. Ваши музыкальные пристрастия определяются консерваторским образованием?
— У меня очень разносторонние музыкальные пристрастия. Я, естественно, люблю симфоническую музыку, здесь я разбираюсь и в исполнителях, и во всем. Очень люблю эстрадно-симфонические оркестры 50-х, 60-х, 70-х годов (Берт Камфорт, Перси Фейс, Рей Кониф, оркестр электронной музыки Гостелерадио СССР под управлением Мещерского). Но я люблю и хэви-метал, и хард-рок, даже панк.
— А попса?
— Попса — это нечестно. Я понимаю, что это то, без чего не смогут люди, им в этом хорошо (я люблю тебя — ты любишь меня, давай быть вместе? — давай!). А музыкальная составляющая и вовсе глупость! На любом рынке можно купить программу, которая позволяет складывать такую музыку, как из кубиков.
— Вас приглашают на гламурные вечеринки?
— Приглашают, но мне там неудобно.
— А сыграть денди?
— Какой я dandy? Я скорее playstation…
