Роберт Уилсон
Самое жуткое в мире – это мультфильмы Диснея
Режиссера, художника, сценографа и дизайнера Роберта Уилсона, который прибыл в Москву, чтобы поставить в Большом театре оперу «Мадам Баттерфляй», сегодня одни называют главным новатором, другие же причисляют к живым классикам. Накануне премьеры своего спектакля Роберт Уилсон в интервью нашему корреспонденту рассказал, как он представляет будущее современного театра.
– В 70-х годах вы вместе с Филипом Глассом совершили настоящий прорыв в новый театр, новую оперу. Сегодня же опера – мертвый жанр. И здесь невозможно сделать открытие, нет места для авангарда...
– Сократ говорил, что ребенок рождается, зная все. За свою жизнь человек должен все эти знания в себе открыть – в этом и заключается процесс обучения. Я говорю это потому, что сегодня невозможно изобрести ничего нового в прямом смысле слова. Авангард по своей сути не что иное, как новое открытие классики. И это происходит на протяжении всей истории цивилизации. Когда мы делали с Глассом «Эйнштейна на пляже» – свет, музыка, линии движения поезда и космического корабля на сцене строились по принципу классических вариаций, но публика была шокирована – все рассчитывали, что перед ними разыграют историю. Сейчас американский скульптор Дональд Джад сооружает композицию из сотни стальных кубиков и называет это авангардом, но пять тысяч лет такой куб в скульптуре считался классикой.
В 70-х годах было легче сделать новаторскую постановку, чем сегодня. Теперь репертуар почти всех оперных театров заполнен операми XIX века в старых традициях. Если в Европе еще пытаются экспериментировать, то в Америке теперь это практически невозможно. По правде говоря, традиции абстрактного театра закладывались гораздо раньше. В 40-х Баланчин был первым, кто поставил абстрактные балеты. Вслед за ним появились американские школы современного танца Мерса Каннингема и Триши Браун, которые также обращались к чистым формам. А потом появился современный европейский танцевальный театр... Но, думаю, если что-то и останется в истории от культуры XX века – это будет Баланчин.
– Сегодня театр становится все более элитарным, закрытым от публики, в то время как кино и поп-искусство вымывает из искусства само понятие интеллекта...
– Я не вижу ничего плохого в элитарности. Театр в принципе искусство элитарное, и он по определению не способен соперничать с телевидением. С другой стороны, я бы не сказал, что театр теряет зрителя. К примеру, на моих спектаклях в Париже и Нью-Йорке никогда не бывает свободных мест.
– А как вас приняли в России?
– О, Россия – это страна невероятных, грандиозных эмоций. После репетиций ко мне приходили люди и рассказывали о своих впечатлениях от моей постановки. Судя по их реакции, русской публике очень сложно приспособиться к спектаклю, где на сцене ничего не происходит. Но я пытаюсь объяснить, что самое важное, чтобы в спектакле ничего не отвлекало от музыки. Все просто – нужно смотреть на статичную картинку и слушать музыку.
– Вам не кажется, что сегодня, после терактов и антитеррористических войн, культура стала более циничной и жестокой?
– Да, это правда. Но в этом нет ничего плохого. На самом деле трудно придумать нечто более жуткое, чем голливудские блокбастеры и мультфильмы Диснея. Они опустошают мозги и притупляют чувства. Но уверен, что все это скоро забудется.
– Но вы же не станете отрицать, что новое голливудское кино сегодня совершает технологическую революцию в культуре. Вслед за кино компьютеры приходят в живопись, музыку и даже танец...
– Да, конечно. Знаете, ведь перед тем как приехать в Москву, я некоторое время работал в Японии. Вот там сейчас компьютеризировано все – никаких человеческих существ вокруг. Сплошные роботы. К примеру, на открытии «ЭКСПО-2005» по всей стране транслировали прибытие императорской семьи, которую встречали роботы-трубачи. А в ложе августейших особ окружали десятки маленьких роботов-слуг. Это выглядело впечатляюще. После Москвы я отправлюсь в Германию, чтобы поставить новую оперу в Берлине. Уверяю вас, в той постановке на сцене не будет ни одного человека – только роботы!
