Рена Яловецкая

РЕНА ЯЛОВЕЦКАЯ: «УДЕРЖАТЬ УСКОЛЬЗАЮЩЕЕ ПРОШЛОЕ»

Каждый из нас стал таким, каким стал, благодаря впечатлениям, событиям, атмосфере, в которой мы росли. Каждый хранит и проносит через всю жизнь эту сокровенную «шкатулку». Запахи и вкусы, голоса и трогательные семейные легенды... Бабушкин черемуховый пирог, тополь, заглядывающий в окно, любимая, но неизбежно разбитая чашка...

Однако редко кому удается отблагодарить этот исчезающий мир. Запечатлеть и бережно передать в руки последующим поколениям эти чудные и горькие, веселые и трагические мгновения.

Книга Рены Яловецкой «Сибирские палестины» — редкий и счастливый случай. По словам известного кинодокументалиста Герца Франка, «книга эта — совершенно нетронутая страница российского еврейства, рассказы о судьбах и мечтах людей, занесенных некогда в Сибирь, обрусевших, но не забывших родства».

— Рена Константиновна, вы киновед, проректор Высших режиссерских курсов, и вдруг — книга рассказов, совсем не о кино?

— Я считала, что моя стезя кинематографическая. Долгое время работала в Музее кино, делала интервью и репортажи. Но на каком-то этапе я поняла, что меня мучает мое сибирское прошлое. Сибирь имела надо мной власть и была притягательна, словно магнит. Я не могла никак привыкнуть к Москве. Вплоть до того, что время от времени бегала на Ярославский вокзал, куда приходили поезда из Красноярска, в надежде встретить хоть какого-нибудь знакомого, чтобы просто увидеть родное лицо. И вот спустя много лет меня просто начали «преследовать» образы людей, рядом с которыми я выросла. Учительница музыки Мина Герцевна из Варшавы, шалун и вундеркинд черноглазый сосед Илька, рыжеволосая красавица Мара, ее угрюмый муж — портной Лахтман, мороженщик — «белый» Шандор... Они стали «являться ко мне», и я поняла, что должна это запечатлеть, не упустить, потому что это прошлое — ускользающее. Этот еврейский сибирский мир просто исчезает.

— Вы родились в Сибири?

— Я сибирячка в четвертом поколении. Мои предки со стороны бабушки были из Варшавы. Видимо, они примкнули когда-то к польскому восстанию. Семейных легенд по этому поводу было множество, и их не расплести. Они попали в сибирское село Ирбей на реке Кан, довольно известное как место ссылки. Там было несколько еврейских и польских дворов, а коренное население — русские и татары. Это был некий конгломерат. Мои предки, попав в это село, стали вести деревенский образ жизни. Прабабушка нарожала детей, их было у нее двенадцать или даже четырнадцать. По семейному преданию, история встречи прабабушки Симы и прадеда Лазаря была очень романтичной. Они впервые встретились на этапе. Лазарь был из семьи адвокатов. Но сам не успел получить образование. Говорят, что нрав его был горяч, и в ответ на оскорбление урядника он замахнулся подсвечником и убил чиновника. И вот он, 16-летний мальчик, подошел к подводе и увидел девочку двенадцати лет. Он попросил попить, они поглядели друг на друга — и все!.. Спустя несколько лет он разыскал ее в Ирбее и женился. Так пошел наш клан Барканов. У прабабушки Симы было 60 внуков. Я ее прекрасно помню, она дожила до 98 лет. Со стороны деда мои предки — из кантонистов (солдат, которые служили 25 лет в царской армии). Прадед был из белорусских евреев. Отслужив, он мог жить где угодно, но почему-то выбрал Сибирь. Он построил в Красноярске, можно сказать, городскую усадьбу — два дома и флигель. В одном из них я и выросла.

— Какими источниками вы пользовались в процессе работы?

— Источник книги — мои воспоминания, рассказы моих предков, моей многочисленной родни. Дело в том, что Сибирь — это уникальный котел. Там так клокотала еврейская жизнь! Хотя, безусловно, сибирские евреи несколько отличаются от южных. Они более спокойные, в них нет экспансивности. Они очень ироничные, добродушные и несколько медлительные. Чуть «примороженные» Сибирью. И в этом их некая самобытность. Их идиш оставлял желать лучшего. Тем не менее еврейское начало существовало. По пятницам зажигали свечи, была синагога. Это был свой суверенный мир. Потом, уже написав книгу, я наткнулась на записки енисейского губернатора. Это было издание 1928 года, в котором описано появление евреев в тех местах. Они сразу заняли свою нишу, занимались извозом, торговлей, аптекарским и ювелирным делом. Но все это я прочла позже.

Известно было, что евреи появлялись в Сибири как каторжане, политические ссыльные в конце ХIХ — начале ХХ веков. В 30-х годах начали прибывать спецпереселенцы из южных областей — бывшие цадики, раскулаченные, владельцы маленьких заводов и просто ремесленники. Евреи из Прибалтики и Молдавии появились в начале 40-х. Пополнили еврейское население эвакуированные, часть из которых потом осталась. В 50-е годы началась борьба с космополитизмом, и очень много блистательных профессионалов — медиков, педагогов, лингвистов, журналистов, музыкантов были сосланы в Сибирь. Для них это было, конечно, тяжело, но город благодаря этим людям обрел потрясающий духовный климат. Когда в нашем дворе стали появляться эти странные люди из ссылок, они часто походили на нищих — были в отрепьях, в телогрейках, но в то же время видно было, что это существа иного мира — у них как-то по-особому светились глаза. Это была другая речь, другая манера поведения. В них ощущалась какая-то высокая мета. Они не могли просто сидеть по домам, и когда после лагерей им разрешали поселение в Красноярске, они шли работать в газеты, издательства, филармонию, институты, больницы...

— Каждый ваш рассказ — удивительная судьба, необыкновенная история!

— Все мои рассказы обретают в жизни своего рода послесловие. Со мной часто происходят какие-то встречи, которые продолжают рассказ. В частности, я хотела бы сказать несколько слов о рассказе «Коза — еврейская корова». Там в конце написано, что мы встретились с героем рассказа мальчиком Илькой через 30 лет, он был уже профессором, и мы вспоминали наш двор и детство... А было это так. Я приехала в Красноярск с лекциями о кино, и в Академгородке меня узнал и подошел ко мне один из слушателей. Это оказался Абрам Фиш — прототип моего героя Ильки. После лекции он пригласил меня к себе в его квартиру, полную книг и каких-то невероятных морских диковин. Абрам стал ученым, исследующим магнитные колебания океана... Он познакомил меня со своей женой и двумя дочерьми. Одна девочка занималась дельтапланеризмом, а другая — мотоциклетным спортом. И я подумала: «Просто какой-то парадокс! Настоящее торжество ленинско-сталинской национальной политики». А через несколько лет у меня в Москве раздался звонок. Звонил Абрам Фиш. Когда мы встретились, то я увидела, что он в кипе. Он рассказал, что на научной конференции познакомился с одним иерусалимским раввином: «Мы проговорили всю ночь, и я понял, что занимался не своим делом, что никакая наука, никакие магнитные колебания, никакие материалистические идеи меня больше не интересуют, что я хочу заниматься еврейской религией». Он собрал вещи, поднял свою семью, и они уехали в Иерусалим. Вот такое продолжение было у одного из моих рассказов.

А у рассказа «Сталин часто курит трубку» — автобиографической истории о девочке из поколения сталинских внучат, которые вырастали без отцов и дедов, — совсем другое продолжение. Когда я стала взрослой и пришла преподавать на Высшие режиссерские курсы, то в числе моих студентов появился студент Виссарион Джугашвили — правнук Сталина. Вот так совершенно невероятно перекрещиваются судьбы. Сама жизнь предлагает такие сюжеты, которые невозможно предвидеть.

— Ваши смешные и одновременно трагичные рассказы, можно сказать, подхватывают и продолжают интонацию рассказов Шолом-Алейхема...

— В связи с этим я хочу рассказать еще об одном случайном, но значимом переплетении судеб. Однажды моя книжка попала к американской писательнице Бел Кауфман, внучке Шолом-Алейхема, и она ее прочла. Мне передали ее слова: «Какая свежая книга! Я не знала о существовании сибирской ветви евреев!» Художественного освещения сибирской жизни евреев в литературе вообще прежде не было, и в этом смысле я чувствую себя первооткрывателем «острова».