Рэм Хлебопрос

Самое страшное в жизни — отсутствие света

ДОМ в пригороде Парижа. Небольшая гостиная. Я в гостях у 73-летнего доктора физико-математических наук, профессора Рэма Григорьевича ХЛЕБОПРОСА.

Встреча с Ворошиловым

— РЭМ Григорьевич, как вы оказались в Париже?

— Я приехал сюда работать по приглашению французского Института Высших Научных Исследований. Сейчас готовлю зарубежное издание одной из своих монографий.

В СССР я был «невыездным». Впервые выпустили в 1989 году в Канаду. Тогда плату за лекции мы с моим учеником взяли компьютерами и факсом. После этого я читал лекции в Америке, Канаде, Израиле, Венгрии, Голландии.

— Кроме русского языка вы говорите только на идиш. Как вы общаетесь за границей?

— Мне помогает жена Инночка. Она преподаватель английского языка.

Инне тридцать один год. По поводу разницы в возрасте у Хлебопроса есть любимая шутка: «Когда меня спрашивают: «Рэм, у тебя такая молодая жена. Что ты будешь делать через 10 лет?!» Я говорю: «Как что? Разведусь! Зачем мне сорокалетняя старуха?»

Рядом с Рэмом Григорьевичем на полосатом диване примостился его сын Саша. Он прислушивается к нашему разговору, но пока мало что понимает. Саше четыре года.

— Сейчас уже немногие знают, что означает имя Рэм…

— Революция, электрификация, мир. После революции было модно давать детям «говорящие» имена. Так меня назвал отец. Он был убежденным коммунистом. Что не помешало ему в начале 30-х годов «поссориться» со Сталиным.

Отец учился в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада, Сталин читал там лекции. Там же преподавала Александра Коллонтай. Она любила одеться элегантно. А у коммунистов это считалось неприличным. И как-то Сталин в присутствии студентов сказал о ней: «Старая б…». Те возмутились. Трое студентов, среди которых был отец, обратились к Сталину: «Коммунисты требуют, чтобы вы извинились!»

— И что с ними сделали?

— Никто из парней тогда не пострадал. Но и Сталин не извинился по-человечески. В деканате он сказал Коллонтай: «Александра, курс настаивает, чтобы я извинился». Развернулся и вышел.

— Вы работаете в разных областях науки. Какова ваша основная специальность?

— Физик-теоретик. Окончил Киевский университет. Мечтал поступить в аспирантуру. Но путь в науку мне закрыли сразу: «Дело врачей», гонения на евреев. Вместо аспирантуры я получил направление в школу, в село на западе Украины. Это было откровенным издевательством. Еврея посылали в логово банд бандеровцев! Я разозлился не на шутку. Собрался и поехал с жалобой в Москву.

— К чиновникам за помощью? Это звучит по меньшей мере наивно…

— Время было другое. Простой человек мог попасть в Президиум Верховного Совета СССР. Председатель Президиума Климент Ворошилов и 50 секретарей-референтов вели прием по личным вопросам. С четырех-пяти часов утра люди занимали очередь, к началу приема собиралась тысячная толпа. Шанс попасть к самому Ворошилову был минимален. Мне повезло.

Адъютант начал объяснять суть моего дела, но Ворошилов, не дослушав, вдруг спросил: «Почему не хочешь на Украину?» Я оробел. И сказал совсем не то, что хотел: «Жена русская, не хочет туда ехать». Думаю, Ворошилов все понял. Он дал «добро» — в тот же день меня принял министр высшего образования СССР Вячеслав Елютин.

Я придумывал людям лица

— ВЫ потеряли зрение в молодости, когда карьера только начиналась. Были мысли оставить науку?

— Я ослеп во время проведения физического опыта. Демонстрировал студентам критическое состояние вещества — моментальный переход из жидкости в газ. Стеклянная колба, не выдержав давления, взорвалась. Осколки попали в глаза… Мне было 25 лет.

Что такое слепой ученый? Как знакомиться с литературой? Как решать системы уравнений? Я рождал научные идеи, но как их развить и проверить? Я метался в поисках ответов на эти вопросы. Но уйти из науки не мог. Выход был один — искать толкового и зрячего компаньона. Но, чтобы найти соавтора, нужно заявить о себе в научных кругах. А писать статьи в одиночку я не мог. К счастью, у меня хватило упорства разорвать этот замкнутый круг. Продолжал преподавать. Пришлось заново учиться читать лекции. Материал знал — физика была у меня «в голове». Но не мог вслепую писать на доске. Строчки наезжали одна на другую. Научился писать ровно, запоминать, где и что расположил, чтобы случайно не стереть нужную формулу.

— После несчастья вам предстояло заново учиться жить: работать, ходить, общаться… Что было самым трудным?

— Долгие месяцы меня окружала кромешная тьма. Самое страшное — это отсутствие света. После операций в Москве вернулся один процент зрения. Я был по-прежнему слеп, но начал ощущать свет! И это была уже не тюрьма, это было ощущение плохой погоды…

Когда после успешной операции в Бостоне я стал различать лица, оказалось, все люди выглядят совсем не так, как я себе представлял. Я оказался добрее Бога: придумал всех гораздо красивее!

— За границей любая операция стоит бешеных денег…

— Моя стоила 10 000 долларов. У меня не было таких денег! К счастью, мне повезло с хирургом. Думаю, ему кто-то объяснил, что для русского профессора 10 тысяч — это состояние. Доктор Кеньон сказал мне: «Рэм, я вычитаю из суммы свой гонорар. Это 3 тысячи. После операции не останешься в клинике. Я тебя отпущу в отель. Это минус 2,5 тысячи. Найди оставшиеся, и я сделаю операцию». Эту сумму мне дала взаймы мама моего американского аспиранта. В 1991 году мне вернули 25 единиц зрения. До этого было семь безуспешных операций в России. Я не мог видеть 30 лет.

Фантики для стали

— ПЕРВОЕ же изобретение принесло вам славу литейных дел мастера… Как получилось, что вы «изменили» физике?

— Мой первый ученик был главным технологом литейного цеха завода «Уралмаш». Он попросил меня подумать над проблемой: как снизить процент брака в его цехе. Дело в том, что в 60-х годах в СССР сталь лили по ускоренной технологии. Раскаленный металл (1950 градусов!) заливали в сырые глиняные формы. Зачастую те не выдерживали температуры и трескались — до 70% изделий шли на переплавку! Днем я читал лекции, а ночью работал с моим учеником над этой «задачкой».

— И что вы придумали?

— Все наши изобретения улучшали качество литья всего на 2–3%. Естественно, меня это не устраивало. Однажды, закрывая печную заслонку, я нашел на углях кусочки фольги — фантики от конфет. Они не сгорели, хотя алюминий плавится при температуре 660 градусов, а температура раскаленных углей свыше трех тысяч. Все дело в физических свойствах тонкой алюминиевой пленки! Я тут же придумал задачу и высчитал в уме толщину фольги, которая бы выдерживала контакт с раскаленной сталью, пока та остывает.

На следующий же день на заводе провели эксперимент. Глиняные формы покрывали изнутри фольгой, потом заливали сталь. Результат превзошел все ожидания: всего 3% брака! Фольга спасала форму от разрушения. Мы подали заявку на изобретение.

— В Америке вы бы стали миллионером…

— А почему не миллиардером? (Смеется). Мы сэкономили стране миллионы рублей. «Уралмаш» получил патент. Руководство завода — премию «за внедрение» — по 8000 рублей. Я — авторский гонорар — 56 рублей и славу корифея литейного дела.