Пнина Дедман

ОЙСТРАХ СТОЯЛ БЛЕДНЕНЬКИЙ…

Иногда на журналиста, обремененного маниловскими планами, вечными обещаниями и незаконченными рецензиями, вдруг валятся подарки судьбы. Такой оказалась и неожиданная встреча с Пниной Дедман. Она долгие годы работала переводчицей с великими советскими артистами, гастролировавшими в Англии. Необычный человек необычной судьбы.

Папа

Я из очень культурного дома. Мой папа Самуил Айзенштадт был крупнейшим ученым, членом Совета мира. Родилась я в Москве, но когда мне было четыре года, мы переехали в Палестину, в Иерусалим. Папа 32 года возглавлял Комитет еврейского языка. Он был большой борец за мир и дружбу с соседями. Говорил: если ты любишь свою родину, уважай соседа — ведь и он тоже любит свою родину. Многие его труды не были напечатаны из-за его левых мировоззрений. Но, я уверена, он был великий человек. Скоро в Москве выйдет его книга о пророках.

Неофиты

Когда я была совсем девочкой, в Иерусалиме в 1936 году создали симфонический оркестр, и очень многие люди, которых музыка совершенно не интересовала, стали приходить на концерты, потому что это считалось очень престижным. С той поры живы несколько анекдотов. Например. Супружеская пара опоздала на концерт, потому что жена слишком долго наряжалась. Муж спрашивает соседа: «Что они играют?»–«Пятую симфонию Бетховена».–«Вот видишь,–упрекает муж жену,–первые четыре мы из-за тебя уже пропустили!» Или такой. Один некультурный человек идет на банкет. Его спрашивают: «Ты был на «Свадьбе Фигаро»?»–«Не был, но цветы послал!» Или еще. «Вы знаете Шекспира?»–«Конечно, я на той неделе ехал с ним в такси».–«Но он 400 лет назад умер!»–«Ай-яй-яй, как быстро время летит!»

Запретная любовь

В Иерусалиме я с первого взгляда влюбилась в одного англичанина, хотя долго не хотела встречаться с ним. Англичане были очень жестоки к нам, ужасно жестоки. После войны они не пустили из Европы беженцев, уцелевших после Катастрофы. На старых, сломанных кораблях в Хайфу прибыли несчастные, голодные люди, и они уже махали с борта встречавшим их родным, но англичане не позволили им сойти на берег, и они так и погибли в море. Это был настоящий террор. Мой папа каждый день писал об этом статьи...

Тут-то я и встретила моего Рональда. Четыре года мы испытывали непреодолимые трудности. Четыре года перед нами были колоссальные проблемы. Как это — оставить семью, страну?.. Но мы так любили друг друга, что он принял иудейскую веру и женился на мне. И это оказался, наверное, самый счастливый брак на свете.

Мы приехали в Англию, купили дом. Когда у нас родились сыновья, Рональд, знавший, как я воспитана и из какой я культурной семьи, не позволил мне сидеть дома, взяв все заботы о детях и хозяйстве на себя. Я стала переводчицей, уже тогда будучи членом Общества дружбы и Общества культурных связей с СССР.

Ойстрах

Так как я была пианисткой, моим первым подопечным в 1953 году оказался Давид Ойстрах, который был приглашен английским Обществом дружбы с СССР. Я поехала встречать его в аэропорт. В той делегации была балерина Алла Шелест, и вся пресса в первую очередь набросилась на нее. А Ойстрах стоял в стороне со своей скрипкой. Бледненький, небольшого роста. Но я сразу узнала его по фотографиям. Я подхожу, здороваюсь, а его первые слова были: «Ну, я, конечно, не могу конкурировать с балеринами!..»

Концерт назначили в самом нашем знаменитом зале — Альберт-холле на 7 тысяч мест. А акустика там была кошмарная! До такой степени, что родилась шутка: композиторы очень любят, когда их произведения играют в Альберт-холле: там такое эхо, что они слышат свое сочинение два раза.

Ойстрах с его абсолютным слухом очень переживал. Он приехал с пианистом Ямпольским, и просил и его, и меня послушать из разных мест зала, как звучит его скрипка. Эхо было везде, шло со всех сторон. А надо сказать, что если музыкантам Ойстрах в 53-м был знаком хотя бы по записям, то английской публике он тогда был совершенно неизвестен. Мы даже распространяли бесплатные билеты, чтобы заполнить зал...

Назавтра собрали первую пресс-конференцию. Корреспонденты приехали со всей Англии, из Шотландии. Я, еще не очень опытная, должна была переводить очень точно — ведь каждое слово шло в газеты. Мы с Ойстрахом сидим во главе очень длинного стола, вопрос идет за вопросом, переводить его оказалось очень легко. И вдруг один журналист спрашивает: «Мистер Ойстрах, а как вам понравилась акустика в Альберт-холле?» И я-то понимаю, что от ответа сейчас зависит вся его репутация! Ответил он просто гениально: «Там, где я стоял, я все отлично слышал!» Они ему зааплодировали. И с тех пор обожали его. Не ответив по существу, он ответил с юмором. В Англии любят юмор. Пусть будет вор, мошенник — но с юмором!

Вскоре после концерта в Альберт-холле должен был состояться первый концерт Ойстраха в Шотландии, на очень престижном Эдинбургском фестивале музыки и драмы. Пригласили его туда по линии Общества дружбы, потому что антрепренеры о нем еще толком не знали. И он просит меня разведать, как продаются билеты. Я звоню секретарю, и мне отвечают: пока расходятся плохо. Тогда Ойстрах говорит мне совершенно спокойно: «Я не поеду, в пустом зале играть не буду. Скажи ему, пусть сам играет». В общем, в Эдинбург он не поехал, а прессе сообщили, что артист заболел. Когда он окончательно понял, что мы никуда не едем, он довольно потер ручки, как школьник, у которого отменили все уроки «А-а!.. Пниночка! Сегодня концерт Яши Хейфеца, и мы на него пойдем!» Это был его единственный свободный вечер. Я звоню секретарю, прошу четыре билета — на Ойстраха с Ямпольским и на себя с моим Рональдом. Секретарь Общества кричит: «Я не разрешаю Ойстраху никуда ходить! Мы же объявили, что он болен!» А Ойстрах на это: «Да меня никто не узнает...»

И вот входим мы в зал, места у нас в первом ряду бельэтажа. Оркестр, с которым он утром делал запись, увидел его, все музыканты встали и поклонились ему... Многие его узнали, стали подходить к нам. «Да-а,–смеюсь,–вижу я, как тебя не узнают!» (Мы с ним были на «ты».)

Но самое интересное было потом. Он мне говорит: «Хейфец меня не любит, да и я его тоже. (Хейфец же был очень антисоветский.) Но я должен пойти за кулисы его поздравить». И я иду с ним.

Как только мы вошли в артистическую, многие переметнулись к Ойстраху. Это была такая драма! Стоит круг с Хейфецем, круг с Ойстрахом! И видно, что Хейфец ждет, чтобы Ойстрах к нему подошел, а Ойстрах ждет, когда к нему подойдет Хейфец. Это была борьба нервов! Я стою и в душе смеюсь просто до слез. В конце концов, победил Ойстрах. Яша Хейфец подошел первый: «О-о! Давид Федорыч? А я вас сразу не заметил... Когда вы вошли?» Обнялись, поцеловались... Ойстрах остался очень доволен.

Было очень трогательно, когда Ойстрах однажды приехал в Израиль, а мой папа, президент Общества израильско-советской дружбы, вместе со мной поехал его встречать в аэропорт. Ойстрах спустился с трапа, увидел меня и говорит: «А что, я разве в Лондон прилетел?..» Потом они с папой обнялись — ведь через меня они давно знали друг про друга все!

В общем, Ойстрах оказался не только самым великим скрипачом XX века, но и очень благородным, милым и ласковым человеком. Его все любили, у него не было врагов. Мы так подружились, что я при нем была и как секретарь, и просто как советчица. Не удержусь, чтобы не рассказать: когда Иегуди Менухин и другие великие музыканты устроили в его честь прощальный вечер, я было начала переводить ответную речь Ойстраха, но прекратила, потому что он сказал при всех: «Я бывал во всем мире, но нигде не чувствовал себя так хорошо, как в Лондоне, и все из-за этой маленькой женщины!..»

Ростропович

После Ойстраха так и пошло — будто по традиции, как папа, я стала мостиком между двумя странами, Англией и Россией.

Я работала и с Аркадием Райкиным, и с Марком Бернесом, и с Эмилем Гилельсом, со всеми оркестрами. Не только как переводчица, но уже и как тур-менеджер.

Вскоре, где-то году в 1954–1955-м, довелось мне работать и с Ростроповичем. Это самый веселый, самый забавный, самый обаятельный человек. Хотя когда я его первый раз увидела, то удивилась, что Зара Долуханова была от него без ума; одно про него рассказывали, другое... В общем, я ожидала увидеть Аполлона.

Еду в аэропорт встречать его –и что же? Смотрю на него и думаю: не может быть!.. Но через полчаса я все поняла. Его ум и обаяние меня быстро покорили. Он без конца рассказывал мне анекдоты. Пришла домой за полночь еле живая — я же за городом живу, — и тут звонок: «Пнина, я тебе забыл еще один анекдот рассказать!»

Гилельс

В те же годы я познакомилась и с Гилельсом. Я его сначала боялась — уж очень он был строг. Ростропович просил, чтобы я всегда рядом сидела, я так и привыкла. И вдруг первое замечание, которое мне делает Гилельс: «Уходите!» Это было на его записи. Я еще подумала, какой же грубый человек! Но когда запись закончилась, он подошел ко мне: «Пнина Самуиловна, вы извините меня, что я так... Я нервничал...» И мы подружились. Я его после этого много раз встречала в аэропорту, как родного.

Светланов

40 лет я работала переводчицей со Светлановым. Вот у кого характер был трудный. Если у него было плохое настроение — лучше не подходи. Я когда за ним приезжала, по одному кончику носа могла определить, что у нас будет за день. Работать с ним было очень сложно: этого не хочет, того не любит... Например, в Англии есть закон: если какой-то оркестр играет данное произведение, некоторое время оно не может исполняться другим оркестром, чтобы не было очень частых повторений. Когда Светланову говорили, что по этой причине он не может включить в программу то-то и то-то, он сердился: «Мои враги! Фашисты!» Но мы дружили, как родные, он много раз бывал у нас дома.

О моем муже, который был директором обычной школы, Светланов говорил, что другого такого знатока классической музыки он не встречал. Рональд открыл ему нашего великого композитора Элгара, которого Светланов совершенно не знал. Они сидели целый день, и муж ему заводил все, что было. Светланов от Элгара тогда просто обалдел. В результате он дирижировал «Сон Геронтия». Это такое сочинение с хором, полурелигиозное, полумистическое, как Геронтий, умирая, говорит с ангелом... Светланов дирижировал так, что публика буквально сошла с ума — такой он произвел фурор!

После концерта к нему зашел пасынок Элгара — поздравить: «Элгар сегодня был с нами!» Лучше нельзя было сказать... Он обнял Светланова, потом подошел еще хормейстер, все его хвалят, я перевожу, а потом говорю от себя: «Женечка, надо повторить этот концерт в Москве!» «Какая идея!» — отвечает он... И повторил уже со своим оркестром, а солисты приехали в Москву те же, я помогла с визами. Я и сама хотела поехать, но мы с Рональдом как раз ждали появления на свет первого внука...

Букет

Я работала и с Леонидом Коганом. Скромный он был невозможно, милый очень, застенчивый. Ему в Англии не повезло: он не имел успеха не по своей вине — ему дали очень плохого дирижера. Раза три-четыре работала с балетом Большого театра, имевшим ошеломительный успех. Это были времена Мариса Лиепы, Васильева, Максимовой, Лавровского, Григоровича. Про Григоровича говорили, что он строгий, не самый приятный человек, — не знаю, со мной все были милые и приятные. Надо уметь людям прощать. Я подхожу ко всем ласково, и мне отвечают тем же...

Работала и с Краснознаменным ансамблем Александрова. Популярность у александровцев была редкая. Когда они спели английский гимн, пресса написала: «А мы и не знали, что у нас такой красивый гимн!»

Очень дружу с Арнольдом Кацем из Новосибирска. Кац у нас был со своим оркестром два раза. Он его основал в 20 лет, когда его эвакуировали из Ленинграда, и до сих пор работает. Хотя прошел кошмарную операцию на сердце. В Англии их сравнивают с Ленинградской филармонией.

Молодые, уникальные

Сейчас я редко выбираюсь на концерты. Среди выходцев из России самый известный, наверное, Женя Кисин. Бывает, пресса к нему не слишком добра, но публика сходит по нему с ума. Бориса Березовского, конечно, знает весь мир. Из скрипачей это Вадим Репин и Максим Венгеров...

В Ковент-Гарден после реконструкции почти не хожу, врать не буду. Когда-то я была там как дома — например, когда Светланов дирижировал «Хованщиной». Театр много лет был закрыт, его реконструировали, модернизировали. Он теперь шикарный, настоящий мировой музыкальный центр. Но я женщина небогатая, а средний билет туда стоит 100 фунтов стерлингов. Разве нормальный человек может себе позволить? Только японские туристы и богачи.

Но в Кройдоне, где я живу, есть концертный зал Ферфилд-холл, там часто выступают прекрасные музыканты, иногда даже не заезжая в Лондон. Я не пропускаю.

Но самые яркие мои впечатления связаны с ежегодным конкурсом «The young musician of the year»— «Лучший молодой музыкант года», который транслируют по телевизору в прямом эфире. Я смотрю его с начала и до конца. Это чудо!