Пиппо Дельбоно

«Театр впитал в себя кошмары»

Итальянский возмутитель спокойствия Пиппо Дельбоно побывал в России уже в третий раз. В первый приезд его постановка вызвала резкое неприятие театральной публики, но сейчас уже существует «группа поддержки», в которую входят даже директора российских театральных фестивалей. О принципах отбора актеров в свою команду, о соотношении игры и правды, о месте театра в современном обществе Пиппо ДЕЛЬБОНО рассказал корреспонденту «НИ».

– Обычно режиссер подбирает актеров в труппу по амплуа. По какому принципу это делаете вы?

– Я никогда не думаю о том, что мне нужен такой-то актер на такую-то роль. Потому что мои спектакли и мои актеры – мои творения, которые создаю я сам. Основную роль в подборе актеров играют встреча с человеком, впечатления, разговоры, создание группы единомышленников. Главное, чтобы люди разделяли одни и те же убеждения. Это проект, объединяющий людей, которые создают спектакль вместе со мной. Например, Пепе Робледо, который играет в спектакле «После битвы», показанном нами на «Балтийском доме», работает со мной уже 30 лет. Есть люди, которые работают со мной 16–17 лет. Есть Бобо, который играл в том же спектакле, – с ним мы познакомились в психиатрической лечебнице. Есть Джанлукка Балларе, человек с синдромом Дауна, который был учеником моей матери. Румынский скрипач, три танцовщицы: одна – из Африки, другая много лет работала с Пиной Бауш, третья – из Гранд-опера. Компания очень разномастная.

– Является ли основной причиной желание помочь человеку?

– Я никогда не думаю о том, чтобы кому-то помочь! Я не занимаюсь благотворительностью. Это абсолютно ложная мысль! Я никогда не думал о том, чтобы помочь, например, Бобо. Бобо на сцене – гений! У него совершенно фантастическая способность вписываться в театральную реальность, впитывать в себя глубинный смысл театра. Поскольку Бобо – глухонемой и неграмотный, я стараюсь как-то заботиться о нем. Но получаю я от него очень много – в художественном отношении! Был бы он по образованию физиком-ядерщиком, танцовщиком или закончил бы театральную академию – не важно. Проблема в том, что среди тех, кто заканчивает театральные академии, очень мало тех, кто говорит правду.

– Но актер на сцене не обязан говорить правду!

– Когда я говорю о правде, имею в виду скорее осознанность и ясность. Возможно, и политический смысл. То, что Брехт называл эффектом отчуждения. Дистанцией между актером и персонажем. Я очень много изучал этот вопрос. Я сам заканчивал академию. Изучал и театр, и танец. Преподавал в лучших театральных школах. Я очень внимательно отношусь к актерству как к профессии. Но самое главное – работа актера непосредственно в спектакле. Актер часто бывает жертвой собственной роли. Правда – это тончайшая вещь, которую может передать человек. В этом мире, где принята ложь (посмотрите на Италию, где все имеет двойное дно, где все политики коррумпированы, а общество больно), особенно важно, чтобы хотя бы в театре нашлось место для правды.

– Что значит «актер часто бывает жертвой собственной роли»?

– Актер часто бессознательно оказывается в системе психологической проекции (не физической!), которая заставляет его быть чем-то отличным от него настоящего. Но артист не является чем-то другим, нежели он сам. Художник – он тот, кто он есть. И скульптор, и дирижер в оркестре. Актер же должен быть чем-то другим, нежели он сам. Поэтому я пытаюсь вернуть актера к этому взаимоотношению с самим собой, которое есть, например, у музыканта. Это не значит, что не надо играть персонажа. Естественно, что в спектакле много разных персонажей. Все спектакли – искусство наигранное, это не есть реальность.

– Десять лет назад вы впервые приезжали в Россию на Театральную олимпиаду со спектаклем «Исход». Нынешний ваш приезд – третий. Вы заметили какую-то эволюцию российской публики?

– В бывших коммунистических странах несколько лет назад я чувствовал, что люди ставят вокруг себя заградительную стену. Когда я приехал к вам десять лет назад, мне говорили: это не Станиславский! Бред полный! При чем здесь Станиславский?! Станиславский – не всемогущий бог! Это идеология и очень опасная. На мой взгляд, мысль Станиславского была просто деформирована. Кстати, вот Бобо – настоящий актер системы Станиславского, который говорил, что театр – действие. Публике всегда кажется, что то, что делает Бобо на сцене, до мельчайшего жеста, он делает впервые. То есть каждый раз он делает это по-разному. А на самом деле он каждый раз с дьявольской точностью повторяет одно и то же! Это настоящее действие. Это глубинный смысл актерской профессии. Еще мне говорили: «Дауны – мы же их на улицу не выкидываем! Мы их держим в специальных институтах, а вы их делаете главными героями на сцене!» Есть две возможности – либо тебя это потрясает и ты закрываешься, либо тебя это потрясает и ты готов изменить что-то. Человек либо плачет, либо закрывается. Так происходит всегда, когда темой становится личный опыт.

– Почему сегодня в театре есть тенденция выводить на сцену худшие новости из газет, кошмары нашего времени?

– Мне кажется, весь театр впитал в себя именно кошмары. Разве Шекспир писал не о них? Чехов – тоже о кошмарах. Греческая трагедия – «Медея», «Антигона»...