Петр Семак

Трагик из села Спасское

На выпускных экзаменах в ЛГИТМИКе Петр Семак сыграл Митю Карамазова и мгновенно прославился. Восторженные ленинградцы уверяют, что прорывались в старое институтское здание сквозь толпы страждущих и милицейские кордоны. Само собой разумеется, Лев Додин просто не мог не пригласить его в Малый драматический театр, где Семак сразу же стал ведущим актером. Знаменитый спектакль "Братья и сестры" (пожалуй, нет стран, где бы он ни побывал) продемонстрировал с очевидностью: в русском театре появился актер на редкие, увы, роли трагических героев. За годы работы в МДТ актер сыграл до обидного мало: Ставрогина в "Бесах", Эбина в "Любви под вязами" Юджина 0'Нила, Леонта в "Зимней сказке" Шекспира, Септимуса в "Аркадии" Т. Стоппарда в БДТ им. Товстоногова, но зато как сыграл! Так что едва ли не каждый петербуржец на вопрос о самом известном актере в городе ответит не задумываясь: Семак.

- Первый вопрос традиционный: почему, сельский хлопец, ты выбрал актерскую профессию?

- Если честно: не знаю. Я вырос на Украине, в селе Спасском, маленькое такое, но хорошее, красивое украинское село, каких много. В школе у нас не было самодеятельного театра, но была самодеятельность, я пел, танцевал, делал какие-то там фокусы, нравилось быть клоуном... Серьезно я никогда не думал, что это - мое призвание. Безумно любил математику, точные науки, и наш школьный учитель говорил: жил бы ты в городе, конечно, тебя нужно бы в специальную школу определять... Я так и думал, что пойду в точные науки: физика, математика, т. е. в университет...

Актерская профессия была где-то далеко, но в какой-то момент показалась заманчивой. Я прочитал биографию Жерара Филипа, там был такой эпизод - его спросили: почему он захотел стать актером? Он краснел и говорил: "Из-за тщеславия и из-за денег". Вот что-то подобное мелькало у меня в голове: артисты, во-первых, могут прожить массу самых разнообразных жизней, они ездят по всему миру, потом они денег много получают... Вот что-то такое у меня промелькнуло, и я резко поменял все.

Два года я проучился в Харькове и, как дурак, был уверен, что я уже артист. Потом я узнал, что есть система Станиславского, Художественный театр, Немирович-Данченко... Услышал, что в ЛГИТМИКе Аркадий Иосифович Кацман набирает курс, и хотел поступить только к нему, и поступил. Конкурс был сумасшедший. Не взял бы Кацман, как бы потом все повернулось, неизвестно. Может, я и не захотел бы больше пробовать. Судьба вела...

В какие-то моменты очень сильно сомневался, правильный ли выбор сделал. Моя природа деревенского хлопчика тянула обратно и говорила: "На шо тебе театр? Возвращайся обратно, там хорошо, там все понятно, все родное, а тут большой город, по-русски ты говоришь плохо, с акцентом..." У меня был жуткий говор, да и книг я мало читал. В нашей сельской библиотеке, естественно, не было ни Цветаевой, ни Пастернака, ни Булгакова...

- Положим, и в городах они по библиотекам не стояли...

- Но в городах все-таки можно было их достать. И я мучился, долго мучился. Думаю, что меня удержала в театре страсть разгадывать, находить решение... И в этом смысле математика и театр оказались довольно близкими. Может быть, их и объединяет какая-то страсть к точности, к гармонии...

- То есть роль - это задача, которую ты должен решить?

- Да, именно: задача, которую надо решить. Для меня, по крайней мере, это так. Я не люблю повторяться. Когда мне говорят: ну, мы тебя уже видели в этом качестве, для меня это как нож в сердце, значит, ничего нового я не нашел...

- Твоя коронная роль - Михаил Пряслин в "Братьях и сестрах". Рассказы о ваших поездках в деревню к Федору Абрамову стали театральной легендой, но, кажется, ты мог использовать для Пряслина собственные воспоминания?

- Я расскажу смешную вещь, которую мало кому рассказываю: когда Лев Абрамович Додин решил ставить Абрамова, первая мысль была - опять деревня, ну что в этом хорошего, я же там вырос, я все это знаю. Только у Абрамова говорят на архангельском говоре, у нас - на малороссийском, а так все то же самое. Неинтересно. Я-то в город вырвался...

- играть принцев...

- Да, Шекспира. Потом, конечно, понял, что дурак. Тут была не просто деревня, что-то большее. На самом деле я играю в этом спектакле судьбу своего отца. Его тоже зовут Михаилом, и они одного года рождения с Мишкой Пряслиным. У меня вообще было странное ощущение, будто я вырос на этой войне, я помню все рассказы своего отца о его детстве,

как немцы оккупировали село, как его расстреливали...

Однажды был такой случай: мы с отцом едем в Харьков, останавливаемся на заправке, и нас обгоняет какой-то "мерседес", видно, что посольская машина. Выходит оттуда добротной арийской внешности человек, седовласый уже... И вдруг мой отец застыл, стал весь белым. Немец заправился и уехал. А у отца руки трясутся: сколько лет прошло, говорит, я его лицо помню, он меня ставил к стенке. Отец пацаном тогда был, жрать было нечего, он обменял какие-то вещи на козленка в соседнем селе. А тот немец поставил к стенке, отобрал козленка и - бах: выстрелил холостыми. Засмеялся и ушел. Пошутил... И это отложилось.

Эмоционально такие вещи очень запоминаются... Может быть, поэтому такое ощущение, что и я вырос в эти же годы. Интересно, что так не только у меня, а у всех, кто играет этот спектакль.

- Вы играете про тяжелую жизнь, но ведь и красивая же она в этом спектакле: красивые люди, умеющие красиво работать, красиво гулять... Прошлое, просветленное памятью...

- Моя мама, когда посмотрела "Братьев и сестер", сказала: так и было. Они возвращались с войны по одному - те, кто выжил. Есть нечего было и выпить нечего, одна бутылка самогона на всю семью, огурцы какие-нибудь, капуста, и все так радуются, что он живой, что он вернулся... А у многих уже не вернутся. Мама говорит: теперь есть все - и закусить, и выпить, на Украине даже хохлы больше не жалуются. А радости нет. Все есть, а радости нет. Тогда ничего не было, а радость была.

- Тогда ждали: еще чуть-чуть, и будет хорошо, а надежда дает радость... И ваш спектакль дает радость.

- Да, он этим и силен. Интересно, мы играем в нашем театре "Бесов" Достоевского. И после него из меня как будто все вычерпали, такая пустота, и хочется куда-то после спектакля - не домой, а в компанию, с кем-то сидеть, пить, говорить, отходить. После "Братьев и сестер" - ну такая энергия' После него жить хочется.

- Достоевского на эмоциональной памяти не сыграешь, это верно.

- В девятом классе я прочитал "Преступление и наказание". С этого для меня начался Достоевский. Сильнейшее, эмоциональное впечатление. Мне так захотелось в Петербург, в его город. И вот я уже двадцать один год здесь живу, живу в городе Достоевского, и город этот воспринимаю через него. Но у меня такое странное ощущение, что я живу здесь как эмигрант. Я же вырос на Украине, а в Питере я все еще чужак, не свой... Мои дети уже ощущают, что это их город. А для меня это город моей мечты. Наверно, так я и умру с этим ощущением. Так или иначе, именно через Достоевского (и Пушкина, конечно, тоже) ко мне пришел этот город. Додин, когда звал к себе в театр, обещал поставить со мной "Братьев Карамазовых".

- А поставил "Бесов" и взял тебя на Ставрогина!

- Тут сложная, длинная история. Поначалу никто меня в Ставрогине не видел. Я сыграл Пряслина, и на мне, казалось, навечно стоял крест или метка: на роли мужиков! Так и говорили: какой из тебя Ставрогин? Ну не аристократ, конечно... "Бесы" мы репетировали три года. Я за это время перепробовал множество ролей: начинал с Кириллова, потом Федька Каторжный, потом Шатов, потом Липутин... И вдруг понял, что могу играть эксцентричные комические роли. Я даже Варвару Петровну репетировал, когда заболела актриса. В общем потом подсчитал, что я перепробовал двенадцать ролей из этого романа.

А Додин искал актера на роль Ставрогина. Он предложил подавать заявки всем, кто хочет. Я подошел и попросил разрешения попробовать. Он разрешил, но отнесся не слишком серьезно. И вдруг перед самым выпус

ом, где-то за полтора месяца до премьеры, подходит Лев Абрамович и говорит: "Завтра можете показать Ставрогина? Первый акт?" А он три часа идет. Я был в шоке. Как так? Я, конечно, ходил на репетиции, но текст не учил... "Ну, сколько помните", - говорит Додин. Я всю ночь сидел в гримерке, выучил весь текст первого акта и все сыграл, он не останавливал, и я сыграл от начала до конца. А потом и второй акт сыграл. И третий...

Но это еще ничего не значило. Приближалась премьера, и режиссер опять начал сомневаться. Додин всегда сомневается, производит впечатление человека уверенного, но это обманчиво. В общем, премьера, а у меня ноги не гнутся. Я должен в первой своей сцене подать матери руку, а рука дрожит... Я весь зажат, мышцы деревянные, горло перехватило. Выходить на сцену - мучение. А в голове одна предательская мысль: "Ну какой я Ставрогин!"

- И как ты с этим состоянием боролся?

- Пробовал по-разному. А помогло средство Евгения Лебедева. Я ему пожаловался на свою беду, и он рассказал свой собственный случай. Он играл Рогожина в "Идиоте", а Мышкина - Смоктуновский, Все тогда писали и говорили только о Смоктуновском, и у Лебедева начался тот же актерский зажим. Голос не слушается, тело чужое. Каждый выход на сцену - как на операционный стол, а ты под наркозом, и тело чужое, замороженное. Ему доктор посоветовал: "Выпей коньяку, поможет расслабиться!" Но как пить, когда Товстоногов всему глава и в театре сухой закон... Наконец, перед очередным спектаклем он сидит у себя в гримерной и понимает, что играть не может. Решает идти к Товстоногову, просить отменить спектакль, а что будет потом, понятно - сорванный спектакль, уход из театра... И тогда Лебедев зовет "подавальщицу" (это мы говорим: костюмеры, а у него - подавальщицы), требует коньяку. Выпивает, выходит, и... роль пошла. Одно плохо: каждый спектакль дозу приходится увеличивать. Уже дошел до бутылки за вечер. А тут они на гастролях в южном городе. Тепло. Его от алкоголя просто развозит. И что делать? Идет к Товстоногову: так, мол, и так, ига, спиваюсь. Что делать? И Товстоногов (а он был великим психологом) ответил гениально: "Женя, у тебя уже выработался рефлекс, можешь не пить".

- И ты последовал этому рецепту?

- К счастью, до бутылки в вечер дело не дошло. И рефлекс выработался достаточно быстро. Хотя "своей" ролью я почувствовал Ставрогина только через несколько лет. Это вообще свойство додинских спектаклей: они рассчитаны на долгие годы. Действительно, десятилетия можно играть. Как сейчас публика воспринимает "Бесов"! На одном дыхании! А спектакль длинный, тяжелый.

- Тебя уже назвали "актером национального значения", о тебе писали, что ты чуть ли не единственный российский актер для трагического репертуара, что ты можешь сыграть Гамлета и Отелло, Макбета и Митю Карамазова... Но как вписываются в репертуарную линию Малого Драматического театра планы актера Семака?

- Мы сейчас репетируем со Львом Абрамовичем одну не очень известную пьесу для небольшого числа исполнителей. И там есть момент, когда мой персонаж выплескивает накопившуюся в нем горечь. На репетиции Додин предложил мне: "Говори своими словами о своих проблемах!" И тут меня как прорвало: "Семь лет я не играю у вас новых ролей!" Это было и для него, и для меня страшно неожиданно. Я ведь понимаю, что ни один актер не сыграл всего, что хотел. Самые востребованные, самые успешные все равно что-то пропускали, не успевали, что-то оставалось только в мечтах. Такова обидная специфика нашей профессии.

Исходный текст: газета "Алфавит" No.26, 2000