Павел Пестель

Тень Пестеля

Генерал С.Г.Волконский, декабрист: «Он — человек огромной одаренности, широкого ясного ума, и главное, может быть, неотразимой логики».

В следующем году, 2005-м, будет скромная дата — 180-летие со дня восстания декабристов. Было это в Петербурге 14 декабря 1825 года. Однако, как мы знаем, революции или возмущения вызревают не в один день. Для того, как справедливо указывал Ленин, нужны причины и повод. Это еще почти за сто лет до Ленина понял Павел Иванович Пестель — действительно первый профессиональный революционер России. В отличие от будущего вождя мирового пролетариата он получал деньги не от партии (или, по слухам, от кайзера), а из штабной кассы, полковой. Может быть, это и сгубило идею?

Предлагаемый ниже материал — сокращенный вариант неснятого телесценария «Тень Пестеля, или Потусторонние встречи».

13 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости были казнены пять человек. По мнению Верховного суда, затем утвержденного императором Николаем I, это были главные злодеи того движения, которое впоследствии назовут декабристским, а его участников — декабристами.

Итак, по мнению властей, главными злодеями, осужденными вне разрядов к повешению, оказались: Кондратий Рылеев, отставной подпоручик; Сергей Муравьев-Апостол, подполковник Черниговского пехотного полка; Михаил Бестужев-Рюмин, подпоручик Полтавского пехотного полка; Петр Каховский, отставной поручик; Павел Пестель, полковник Вятского пехотного полка.

Пройдет много времени, но имен этих несчастных в России не забудут. И все-таки все они окажутся как бы в тени одной фигуры — огромной фигуры Пестеля, которая своей грандиозностью будет затмевать имена и дела его сподвижников. Это ясно не только для нас, потомков; это было ясно и во время следствия над декабристами, а еще раньше было ясно многим товарищам и сослуживцам этой несомненно удивительной и, повторим, грандиозной личности.

Майор Н.И.Лорер, декабрист: «Как это вы, Павел Иванович, гениальный человек, а, не шутя, полагаете возможным водворить в России республику?»

Командир 7 пехотного корпуса Южной армии А.Я.Рудзевич: «Удивляюсь, как Пестель занимается шагистикой, тогда как этой умной голове только и быть министром, посланником!»

Декабрист К.Ф.Рылеев: «Пестель — как будущий диктатор — человек опасный для России».

Н.И.Лорер: «Пестель был небольшого роста, брюнет, с черными, беглыми, но приятными глазами. Он очень много напоминает мне Наполеона I… Квартиру он занимал очень простую, и во всю длину его немногих комнат тянулись полки с книгами, более политическими, экономическими и вообще ученого содержания… Не знаю, чего этот человек не прочел на своем веку, на многих иностранных языках».

Генерал С.Г.Волконский, декабрист: «Он — человек огромной одаренности, широкого ясного ума, и главное, может быть, неотразимой логики».

А теперь — мнения императоров.

Александр I относился к Пестелю настороженно и, в общем, недоброжелательно. Подозревал его в политическом вольнодумстве (и не без оснований!). Тормозил его производство в полковники. И только после блестяще выполненного Пестелем поручения в Бесарабии по секретному сбору сведений о греческом восстании Александр, наконец, утвердил его назначение полковником, сказав при этом: «Вот какие у меня служат в армии полковники!» (В армии — то есть не в гвардии).

Император Николай I: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдется подобный изверг».

Каземат N 13 Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Пестель — в полковничьем мундире с почерневшими золотыми эполетами, в полный рост, скрестив руки на груди. Осанкой и фигурой действительно очень напоминает Наполеона.

Показания.

«Родился в Москве, в 1793 году, июня 26 дня.

Отец мой — Пестель Иван Борисович, тайный советник, сибирский генерал-губернатор; мать — Елизавета Ивановна Крок, помещица Смоленской губернии.

По вероисповеданию лютеранин. Воспитывался дома до 12 лет, затем в Дрездене. В 1810 году определен в Пажеский корпус. Выпущен оттуда в 1811 году прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк первым по успехам, с занесением имени на мраморную доску, чем горжусь как первым представлением моих способностей любезному Отечеству.

Участник Отечественной войны 1812 года, тяжело ранен при Бородино, награжден Золотой шпагой «За храбрость». Участвовал в заграничных походах и военных действиях при Пирне, Дрездене, Кульме и Лейпциге. Подпоручик — в 1813 году, поручик — в 1813 году. Адъютант при графе Витгенштейне, штабс-ротмистр — в 1817 году. Награжден: Св. Владимира 4 ст. с бантом и австрийским Леопольда 3 ст.; Св. Анны 2 ст., прусским орденом «За заслуги» и другими высокими знаками отличия.

Зимою 1816 — 1817 годов слушал курс политических наук. С февраля 1818 года во 2-й армии в Тульчине, ротмистр — в 1818 году, подполковник — в 1819 году, полковник — в 1821 году, командир Вятского пехотного полка. Будучи подполковником, трижды командировался в Бесарабию по делам, связанным с греческим восстанием, за что получил благодарность государя императора Александра I.

Масон с 1812 года, то есть с 19-ти лет. Затем — член ложи «Соединенных друзей» и «Трех добродетелей» в Петербурге (1816 — 1817). Затем — член «Союза спасения», затем — «Союза благоденствия» (Коренного совета) и, наконец, — организатор и глава Южного общества. Автор «Русской Правды» как основы будущей Конституции государства Российского.

Арестован 13 декабря 1825 года в Тульчине, куда был доставлен из Линцов. 3 января 1926 года доставлен в Санкт-Петербург и помещен в Петропавловскую крепость, в каземат N 13 Алексеевского равелина. Неоднократно допрашивался Тайным комитетом, Следственной комиссией и государем Николаем I. Признал себя виновным в замыслах на изменение государственного устройства в пользу республиканского правления и истребление августейшей фамилии, однако перед Отечеством виновным себя не числю».

(Справка. Осужден вне разрядов и 11 июля приговорен к повешению. Казнен на кронверке Петропавловской крепости в Петербурге 13 июля 1826 года. Тайно похоронен на острове Голодае в безвестной могиле).

Работа Пестеля над главным документом обвинения — над конституционным проектом под названием «Русская Правда» — длилась почти десять лет, хотя сам он обмолвится, что сей труд стоил ему двенадцати лет жизни.

Вот основные положения этого грандиозного по тем временам документа.

Пестель — сторонник насильственного свержения царского режима, то есть сторонник революции и последующей диктатуры Временного верховного правления. Это, по его мнению, решающее условие успеха. Диктатура должна длиться ни много, ни мало — 10-15 лет. Провозглашается решительное и коренное уничтожение крепостного права…

Пестель: «Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми. И если найдется среди дворян такой изверг, который будет противиться мерам Верховного правления по отмене крепостного права, надо такого злодея безизъятно взять под стражу и подвергнуть строжайшему наказанию яко врага Отечества и изменника… Личная свобода — есть первое и важнейшее право каждого гражданина… Однако освобождение крестьян без земли (т.е. предоставление им только личной свободы. — Авт.) я считал и считаю совершенно неприемлемым».

Таким образом, аграрный проект Пестеля давал крестьянам значительно больше земли, чем три десятилетия спустя, в 1861 году, дала правительственная реформа. То есть проект Пестеля на основе его крестьянской реформы открывал путь именно буржуазному развитию страны. Впрочем, дело не ограничивалось только крестьянским вопросом. Важно, что, по замыслу Пестеля, в государстве должны быть решительно уничтожены все сословия, в том числе и дворянское. Провозглашается принцип: священное и неприкосновенное право собственности. Объявляется полная свобода занятий для населения, свобода книгопечатания и вероисповедания, широкая и неограниченная свобода торговли.

Однако…

Пестель: «Да, я — убежденный противник самодержавия, тирании, этого разъяренного зловластия.

Вот мой план. Самодержавие в России решительно уничтожается. Уничтожается не только самый институт самодержавия, но и физически должен быть истреблен весь царствующий дом… Да, я был сторонником цареубийства, казни всех без исключения членов царского дома в самом начале революции.

Откуда это? Еще издавна я сделался в душе республиканец и ни в чем не видел большего благоденствия для России, как в республиканском правлении. Царствующая семья же есть враг этому благу и силою противилась бы такому миропорядку после нашей революции. А народ российский не есть принадлежность какого-либо лица или семейства. Напротив того, правительство есть принадлежность народа, и оно учреждено для блага народа, а не народ существует для блага правительства. Это положение вещей, считал я, могло быть достигнуто нами только силою, быстро и решительно…»

Подполковник Александр Поджио — декабрист, со временем активный сторонник взглядов Пестеля, осужден по 1-му разряду и приговорен в каторжную работу вечно; по амнистии 1856 года освобожден и восстановлен в правах.

Поджио был еще майором, когда они впервые встретились в сентябре 1824 года на армейских учениях в Линцах, что на юге Украины, где квартировал Вятский пехотный полк Пестеля. Как потом покажет Поджио, начался разговор «между двумя ужаснейшими в умышлениях человеками, стремящимися к одной цели».

Пестель стоит посреди комнаты, скрестив на груди руки. Длинный армейский сюртук с красным воротником плотно облегает его коренастую фигуру. Долгим холодным взглядом смотрит он на Поджио. «Сейчас сей Бонапарт устроит мне испытание», — мелькает мысль у Поджио. Не меняя позы и не сводя пристального взгляда с него, слегка хрипловатым голосом Пестель начинает издалека, с древних времен:

— Рим расцветал во времена республики, но взяли власть императоры, и благоденствие Рима закончилось… — И вдруг, после паузы: — А ваше мнение, господин майор?

Поджио кивает. Пестель далее:

— Монархия и представительное правление несовместимы, они в сущности своей разнородны. А наследие престола по первородству противно цели всякого благоустроенного государства, не так ли?

Поджио кивает опять.

— Высшее благо России — республиканское правление, — сухо продолжает Пестель. — Народ — не принадлежность монарха. Власть в России довольно доказала свою враждебность к народу. Как ваше мнение, господин майор?

Поджио не может оторвать взгляда от высокого чистого лба Пестеля, от его холодных бесстрастных глаз.

— А посему, — Пестель делает новую паузу и долго смотрит в окно, — посему, — произносит теперь он резко, — следует истребить всю императорскую фамилию.

И замолкает, ожидая, что скажет на это Поджио, но тот не произносит ни слова.

— Давайте считать жертвы, — глухо говорит Пестель и, вытянув руку, испытующе смотрит на Поджио. «Истинный Бонапарт!» — опять думает Поджио и неожиданно для себя четко произносит:

— Государь император Александр I.

— Раз, — кивает Пестель и загибает один палец.

— Его высочество великий князь Константин, великие князья Николай и Михаил…

Пестель молча и бесстрастно загибает пальцы.

— Великий князь Александр, сын Николая Павловича. — Тут голос у Поджио дрожит: он вспомнил красивого пятилетнего мальчика… — Вдовствующая императрица Мария Федоровна… Ее императорское величество Елизавета Алексеевна…

Пестель, считая, загибает пальцы и пристально смотрит в лицо Поджио. Потом говорит:

— Знаете ли вы, господин майор, что дело сие ужасно?

Лицо Поджио искажает гримаса. «Он хочет дать мне понять, что я бесчеловечнее его!» Они насчитывают уже тринадцатую жертву царской семьи!

Поджио:

— Ужасу этому не будет конца, ибо у всех великих княгинь есть дети.

Пестель опять отворачивается к окну, долго молчит, а потом произносит:

— Я поручил князю Барянитскому приготовить мне двенадцать человек для этого. — И вдруг усмехается, но тихо: — А вы ужасный человек, господин майор…

В комнате заметно темнеет, Пестель зажигает свечи. И тут говорит:

— Когда я закончу все свои дела, что, вы думаете, я намерен сделать? Никогда не угадаете.

Он долго смотрит на пламя свечи и затем, повернувшись к Поджио, произносит без выражения:

— Удалюсь в Киевско-Печерский монастырь. Сделаюсь схимником… 1

Поджио не понял, но теперь-то мы знаем: до глубокого внутреннего кризиса Павла Пестеля оставался всего один шаг…

Уже потом, в Петропавловске, ошеломленный Пестель станет опровергать, говорить, что Поджио «чрезвычайно часто несправедливо показывает». Тогда Тайный комитет использует очную ставку. Это было 13 апреля 1826 года. Обоим — Пестелю и Поджио — представят показания, сделанные ими друг на друга, и Пестель во всем сознается.

Из журналов Следственного комитета (заседание XVIII, 1826-го года генваря 3-го дня): «Комендант С.-Петербургской крепости генерал-адъютант Сукин, войдя в присутствие, объявил, что при полковнике Пестеле, присланном для содержания в крепости, найден яд… Яд взял он с собою для того, чтобы, приняв оный, спасти себя насильственною смертию от пытки, которой опасался… Вообще казался откровенным и на все почти вопросы отвечал удовлетворительно; многие показания, на него сделанные, признал справедливыми, многие — совершенно отверг…»

Вердикт:

«…Предлагал ввесть республику посредством революции; доказывал необходимость истребления государя императора и всей августейшей фамилии, рассуждал о средстве исполнения сего и с хладнокровием считал по пальцам самые жертвы. По совершению сего ужаснейшего злодеяния намеревался принудить Синод и Сенат объявить Временное правление, составленное из членов общества, и облечь оное неограниченной властию… Он открыл сношения с Польским тайным обществом… обещая Польше независимость… и требуя взаимного содействия, одинакового правления и истребления цесаревича. Одобрял и готовился содействовать начатию возмущения в 1824 году при Белой Церкви с покушением на жизнь государя, потом намеревался непременно начать открытые действия в 1826 году и предварял о том Северное общество…»

Можно думать, что Пестель опомнился только перед казнью. Нет, это случилось раньше, где-то за пару лет до того, о чем мы упомянули выше, говоря о его внутреннем кризисе.

Пестель:

«Я, верующий, лютеранин, не был до того в храме пять лет, не исповедовался. Конституция моя и дело тайного общества — вот всё, чем я жил, а вера будто куда-то отлетела от меня. А если вера, то и душа. Один холодный рассудок. Алгебра-геометрия! Ах да, еще и арифметика, когда считали мы с Поджио будущих наших жертв!.. Полно! Мой ум стал, верно, льдом, но вдруг душа ожила, проснулась, и я ужаснулся. И захотелось мне покаяния. Да, впервые за те самые пять лет вошел я в храм, был у исповеди и святого причастия. И легче стало. Путь увидел. И решил тогда же: всё, удалюсь от тайного общества. А другие пусть сами решают, как им быть: продолжать ли или, как я, бороться с бесами в душе своей…»

Те, кого после назовут декабристами, вовсе не случайно стали частью российской истории. И даже не с точки зрения политической необходимости, хотя они и подняли самые важные вопросы своего времени. Вот что существенно: то время вместе с его проблемами ушло, а декабристы — остались. В нас, в нашей памяти, в истории, в конце концов. Почему? Не затем ли, чтобы сказать потомкам: всегда есть повод для сомнений, есть свобода духовного выбора и, да-да, есть шанс мирного исхода.

Что ж, мы знаем, что во время следственного процесса они, эти недавние боевые офицеры, герои войн с Наполеоном, вели себя плохо: давали показания друг на друга, каялись, плакали, молили государя о прощении, но при этом пытались объяснить не столько следствию, сколько себе: каким же образом благородная цель может быть совместима с преступлением? Да и благородна ли она, если требует принести в жертву жизнь людей, в частности — кровь императорской фамилии?

Эта дилемма, эта попытка совместить несовместимое мучила их не только в Петропавловской крепости, но затем и в Сибири, а прошедших её — и в остаток жизни. Мучила она и нашего главного героя — Пестеля, человека действительно грандиозного, — да только мучения его в Петропавловке и окончились, потому что за свои замыслы он там и был казнен. Именно замыслы, уточним!

По материалам следствия, которые нам сегодня известны, да и ряду мнений его товарищей, прозвучавших выше, Пестель глубоко раскаялся и будто бы понял, что высокая, благородная цель не оправдывает негуманных средств. И тем не менее…

И тем не менее, нам известно и то, что этот раскаявшийся человек, поняв, что его возведут на эшафот, сказал своим судьям: «За что? Я не убил еще ни одного царя».

Странно, не так ли? Уж умом-то Бог его не обделил, и не только умом, но и знаниями. И не ему ли, Пестелю, человеку верующему, христианину, было не знать, не помнить о Нагорной проповеди, о том, что почитается за один из главных грехов? Что заповедь «не убий» распространяется не только на сам акт насилия, но и умысел такового.

Мы не ставим свой целью оправдать или оспорить суровый приговор, вынесенный Пестелю. Суд свершился, а мечущаяся тень нашего героя так и пребудет в Петропавловской крепости, в вечном сомнении, что есть правда, что есть истина, когда речь идет о самом сокровенном — о благе всеобщем и судьбе частной, отдельной. Может ли одно осуществиться за счет другого? Вечная проблема…

В Петропавловской крепости, во время исповеди, прозвучали слова и другого декабриста, имеющие самое непосредственное отношение к нашей теме:

«Какое бы высшее образование человек ни получал… если к сему получил он образование души и нравственности, получил он и коренные познания об истине. Тогда ручаться смело можно, что человек этот не впадет в ту бездну, куда увлекаются те люди, которые при образовании ума имеют недостаток в основательной нравственности, сего оплота, необходимого против обуреваемых нас пагубных страстей».

Точнее не скажешь.

1 В этой сцене использованы документальные материалы из книги И.И.Бродской «Поклонник истины святой», Москва, «Русский путь», 1999 г.