Павел Грушко

Все перевод, даже речь - с языка мыслей

Очень многие испаноязычные авторы знакомы российскому читателю со слов поэта и переводчика Павла Грушко. Несмотря на то, что Грушко живет сейчас в Бостоне, он продолжает переводить. Несколько лет назад российские барышни зачитывались его Лаурой Эскивель. А сейчас издательство Время готовит новый потенциальный бестселлер - Ливадию кубинца Хосе Мануэля Прието.

- Павел Моисеевич, почему в английском варианте Ливадия называется Ночные бабочки Российской империи? Там про Россию?

- Главный герой романа - учившийся в России кубинский невозвращенец. Он занимается контрабандой приборов ночного видения, которые за бесценок скупает около российских казарм и дорого продает в европейских столицах. Это роман в письмах. Он содержит немало эротических подробностей, а также суждений о русской женщине вообще. Я с некоторыми из них не согласен, но как переводчик был обязан довести их до сведения нашей общественности. В книге есть также немало курьезных сведений из русской истории и литературы, включая идеи мадам Блаватской, а также прозрачные аллюзии к Набокову. Одного букиниста в романе так и зовут - Владимир Владимирович, упоминается и «Лолита», а определитель «Дневных и ночных бабочек Российской империи» В. Сирина (Псевдоним Набокова.) и подвигнул деловых немецких и американских издателей к изменению названия в пользу «ночных бабочек».

- Как правило, человек либо сочинитель, а вдобавок переводчик, либо переводчик, а вдобавок сочинитель. Что было первично для вас?

- Первичной была и остается поэзия, первые мои стихи были опубликованы в районной газете в подмосковном Пушкино за два года до поступления в иняз, где я стал изучать испанский и к концу учебы увлекся переводом. Но литературное имя поначалу мне снискали, конечно, переводы поэзии. Так что я ассоциируюсь у некоторых с понятием «поэт-переводчик». На эту тему остроумно обмолвился Александр Големба: Поэт-переводчик звучит как вор-рецидивист. С той поры пишут и говорят - «поэт и переводчик». Но руководители Союза писателей все равно держали нас за «рецидивистов», заявляя, что они-де пишут «из своей головы», а мы якобы «из чужой». Издательство «Советский писатель» мою первую книгу стихов возвращало мне два раза с резолюцией «стихи хорошие, но требуют доработки», что в переводе означало: «раньше, чем через три года, чтобы духу твоего здесь не было». Моя первая книга «Заброшенный сад» вышла с большим опозданием. Ранние стихи в ней датированы 1955 годом, а последние - 1999-м. Но все годы я публиковался в журналах, а в переводе на испанский мои книжки вышли в Испании, Мексике и в Перу.

- Как сложилось, что вы занялись испанским языком?

- В инязе для тех, кто хотел сменить язык (в школе я учил немецкий), предлагались итальянский и испанский. В отличие от Евгения Солоновича, доброго моего друга, замечательного итальяниста, я выбрал испанский. Шучу иногда: У тебя одна Италия, старинная Далмация и кусочек Швейцарии, а у меня - двадцать стран испанского языка не только с диалектами, но и с мощными привнесениями африканских и индейских культур. На мой выбор повлияло, должно быть, детское романтическое восприятие - Гражданской войны в Испании и то, что в 1939 году, когда я отдыхал в «Артеке», туда привезли испанских ребят.

-Как вы выбираете авторов, которых будете переводить?

- Это те авторы, что завораживают при чтении. Ты хотел бы поделиться радостью от прочитанного с друзьями, так ведь для этого надо текст перевести. Оставляя в стороне заказные работы, именно выбранные по любви - наилучшие. И зачастую остаются лежать в столе именно они. До сих пор у меня не опубликована пьеса Федерико Гарсиа Лорки «Марьяна Пинеда» и около ста его стихотворений, две книги Хулио Кортасара, десятки рассказов и стихов Борхеса. Это только известные имена.

- Переводимый автор влияет на ваши стихи?

- Влияние иноязычного поэта или прозаика, который захватил тебя при чтении, вошел в твое сознание и пересказан твоим пером, благотворно. Как влияние русского писателя. Так ошеломили меня в свое время Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Осип Мандельштам. Порой, написав стихотворение, задумаешься: вроде это уже где-то было. Одно лирическое стихотворение я начал так: «Люблю тебя, не ведая стыда…». Потом хватился, это ведь ахматовское «растут стихи, не ведая стыда». Эту начальную строфу я выбросил. Избавиться от подобного комплекса помогает мысль Михаила Михайловича Бахтина о том, что «чужое слово должно превратиться в свое-чужое (или в чужое-свое)». Все уже сказано другими. Однако новизна - в неповторимой сущности каждого нового опыта, твоего опыта, а не заимствованного, и если творчески воспринимать мир, в том числе идеи и слова, то это и станет твоим неповторимым «своим-чужим». Все переходит из одного в другое. Два десятка лет назад я сформулировал для себя это как арт-концепцию «Trans/форм», основанную на теории и практике литературного перевода, приемы которого применимы в любых жанрах искусства. Иные режиссеры и актеры не догадываются, что они переводчики пьес на язык сцены. А «Вавилонская башня» Питера Брейгеля-старшего — не перевод ли слов из Библии? Все перевод: даже речь — с языка мыслей.

- Вы ведь были знакомы с писателями и поэтами, которых переводили? С Кортасаром, например.

- Кортасара я видел только раз на одном конгрессе в Польше. Его рост был метр девяносто три, и, говорят, он все время прибавлял в росте, есть такой феномен. Первым с этой своей высоты нагнулся и поднял платок девушки. Был деликатен в обхождении. Грассировал. В нем угадывалось что-то детское. Позже я прочитал его признание, что у него нет ностальгии по детству, поскольку оно его так никогда и не покидало. Мало кто знает, что знаменитый фильм Антониони Blow-Up снят по рассказу Кортасара «Слюни дьявола». Я спросил, как он относится к несовпадению фильма и рассказа. Он ответил, что Антониони в телефонном разговоре, кажется, попросил разрешения воспользоваться только идеей рассказа, и Кортасар позволил ему это. Я подарил Кортасару только что вышедший тогда альбом «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты», и он прислал мне из Парижа письмецо со словом «Здорово!» - конечно, на испанском, - что в данном случае я отношу в основном на счет феноменальной музыки Алексея Рыбникова, ведь мое русское либретто Кортасар понять не мог. Хотя впоследствии, в переводе на испанский, оно было опубликовано в Мексике.

- Как, кстати, возник замысел Звезды и смерти Хоакина Мурьеты?

- Все мы болели тогда «Иисусом Христом - суперзвездой» Ллойда Уэббера и Тима Райса, хотелось сделать что-то не хуже. Звезду и смерть я написал по мотивам нерудовской драматической кантаты, которую за несколько лет до этого перевел. Сама кантата шла в Ставропольском театре в постановке Валентина Ткача с музыкой Бориса Рычкова. Елена Камбурова пела тогда на эстраде фрагменты из нее. Была как раз пора военного переворота в Чили, с которым совпала смерть Неруды. Неожиданно Марк Анатольевич Захаров попросил переделать эту кантату в либретто для музыкального спектакля. У Неруды женский и мужской хоры лишь рассказывают о Мурьете и его несчастной Тересе, а сами герои не появляются. Но драматический театр не лекторий. К тому же кантата написана как бы «нерусскими стихами». В переводе я стараюсь не подсюсюкивать массовому читателю эрзацами а ля рюс. А тут нужен был текст не вычурный, ясный: ведь театральное действие нельзя остановить и перечитать. Я и раньше писал пьесы в стихах. Незадолго до этого закончил стихотворную драмопись «Без Царя в голове» по «Истории города Глупова» Салтыкова-Щедрина и трудился над стихотворным переложением «Было или не было…» по роману Булгакова «Мастер и Маргарита». Театр «Ленком» располагал обожаемым молодежью рок-ансамблем «Аракс» Юрия Шахназарова, и Марк Анатольевич надумал создать в театре рок-направление.

Эту первую в России рок-оперу написал Алексей Рыбников. Марк Анатольевич вместе с постановщиком движений Андреем Борисовичем Дрозниным создал лаконичный и точный, как удар в челюсть, спектакль. Длился он вместе с перерывом и пирожными всего лишь час десять минут, но выходившие зрители догадывались об этом, разве что посмотрев на часы. В том и фокус театра в стихах, как я определяю этот жанр, в котором написал восемь пьес-либретто, последняя — «Снова на дне» по мотивам сами понимаете Кой-кого. Это вещи с ритмическими лейтмотивами и речевыми характеристиками, точными метафорами, которые экономят короткое время театрального представления. Речь тут идет о действенности на сцене естественной поэтической речи, о текстах, из которых извлекаются мизансцены и все действие. Я называю это стиходействием. В отличие от мюзиклов, где прозаические беседы разбавляются зонгами, порой никак не связанными с сюжетом. Более того, выскажу одну крамольную мысль: мои пьесы-либретто могут обходиться и без музыки. Некоторые мои работы, шедшие в театрах, до сих пор не опубликованы, и я подготовил к изданию антологию, куда помимо восьми работ включил эссе — объяснение в любви этому жанру.

- Чем отличается ваша пьеса от нерудовской кантаты?

- Слово «звезда» вместо «сияние», по-испански fulgor, как это у Неруды, при переводе кантаты было не Бог весть какой находкой, но оно очень помогло. Останься в переводе расплывчатое «сияние» — не придумалась бы Звезда как ипостась Тересы и не стала бы эта Звезда путеводной мечтой Хоакина. Тогда и слово «смерть» не ожило бы в персонаже Смерти с большой буквы. К тому же нерудовская кантата заострена на классовой борьбе. Полагаю, моя пьеса-либретто, при глубоком уважении к нерудовским взглядам, скорее обращена в сторону общих экзистенциальных проблем.

- Говорят, цензура отнеслась к вашей вещи с пристрастием…

- Спектакль заворачивали одиннадцать раз. Там ведь я написал «Выправляй скорей бумаги и айда!», не вкладывая в это смысл, который усмотрели глазастые цензоры. Спрашивали: куда — айда? Требовали усилить тему родины и расовую дискриминацию в Калифорнии. И убрать проституток из таверны «Заваруха». И еще усилить призыв к борьбе чилийского народа! Что-то там временно усилили и убрали, но вскоре восстановили. «Платишь деньги и бери, это три!»

- У Звезды и смерти завидная судьба.

- Рекордная: 1050 только ленкомовских спектаклей в России и в зарубежных гастролях, кинофильм Грамматикова, альбом из двух пластинок тиражом два миллиона, кукольные спектакли и даже балеты под музыкально-текстовую «фанеру». А с началом перестройки — пиратские кассеты и диски и музыкальные спектакли, которые выходили без моего ведома. Зато как подбадривают слова безвестного автора в Интернете: «Обществу — рекомендую Звезду и смерть Хоакина Мурьеты. Весьма упругая вещь во всех отношениях, Рыбников постарался, да и гражданин, написавший либретто, тоже».

- Почему вы взялись переводить Эскивель?

- Этот перевод мне заказали. Я был несколько раз в Мексике, очень люблю эту страну. Роман очень вкусный, в нем каждая глава предваряется рецептом мексиканского блюда. В главе «Перепелки в лепестках роз» героиня, уколовшись шипом, уронила каплю крови в приготавливаемое блюдо, и ее сестра, отведав его, воспылала любовным чувством к незнакомому мужчине. Для нас это магический реализм, а для латиноамериканцев — просто реальность, это то, какие чувства они испытывают, касаясь, пробуя, слыша, глядя. Это досталось им от индейских предков. Дополнительную славу книге принес фильм, поставленный по мотивам романа ее тогдашним мужем Альфонсо Арау. Заглавие романа было перевести непросто. Дословно по-испански это «Как вода для шоколада». Я в Литинституте приводил этот маленький пример, когда говорил со своими студентами о тексте и контекстах. Во-первых, для любого западного человека слово «вода» здесь ассоциируется с кипятком, а шоколад - с порошком какао, который заваривают. Во-вторых, это поговорка, приблизительный смысл которой «На точке кипения». Но пропала бы некая смуглость, вот и пришло на ум «Шоколад на крутом кипятке». Интересно, что эпиграф-поговорка к этому роману «К столу и в кровать стоит лишь позвать» как бы сам себя перевел, так как рифма «кровать» и «позвать» чудесным образом совпадает с испанской рифмой cama и llama. Я очень люблю переводить поговорки и сам пишу так называемые краткоречия, одно из которых относится к написанию любого текста: «Правильно спетая мысль не много требует слов».

Платишь деньги - и бери, это три!

Павел Грушко - поэт, переводчик, автор двух книг стихотворений «Заброшенный сад» и «Обнять кролика». Его стихи в переводе на испанский опубликованы в Испании, Мексике и Перу отдельными сборниками. Лауреат золотой медали по жанру поэзии «Альберико Сала» (Италия). Широкую известность приобрела одна из его восьми пьес в стихах - «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» по мотивам произведения Пабло Неруды. Переводил с испанского таких выдающихся поэтов и прозаиков, как Гонгора, Кеведо, Гарсиа Лорка, Хименес, Эрнандес, Неруда, Борхес, Кортасар, Николас Гильен, Элисео Диего. Был участником международных симпозиумов и международным членом жюри по жанру поэзии на Кубе и в Панаме. До недавнего времени руководил творческим семинаром в Литературном институте им. Горького.