Папа Боткин

Биография

Они закончили институты, вкусили страх и ненависть столичной жизни, и снова спелись, вознамерившись возродить былую рок-н-ролльную атаку, ьеспощадное наступление на обветшалые укрепления мещанского самодовольства.

Когда очаровательные девочки и цивильные мальчики извивали свои томящиеся тела под музыку дискотек; когда вчерашние токаря и водопроводчики долбили дырки в головах менее сильных сограждан, копя деньги на очередной "Мерседес"; когда Великий и Нерушимый перед всем миром признал свою полнейшую импотенцию, в недрах грязных общаг и пыльных подвалов рождались новые музыканты и поэты. Они пели не о той любви, что продается с молотка на куртизанском рынке за несколько засаленных долларов; им были ненавистны все ложные ценности, умело цементирующиеся в души безумного стада, имеющего честь называть себя нацией; они злобно смеялись при упоминании о грядущих перспективах и до крови резали пальцы о струны в бесплодной попытке быть услышанными.

В чреве озверевшего времени рождалось бесполезное дитя отечественного андеграунда, хилое и небритое, с неизменно красными глазами от беспробудного пьянства и вечно расстегнутой ширинкой, циничное и наивное одновременно, глубоко уверенное в собственной уникальности и неожиданно захваченное врасплох мыслью о неизбежном отсутствии будущего.

Общество бродило не хуже мутного домашнего вина, многочисленными бульбами вознося на поверхность очередных благоподобных выпердышей, а где-то внизу, в терпкой кашице осклизлых осадков, двое праздных студентов Харьковского Авиационного Института обсуждали идею о создании нового музыкального коллектива, прислушиваясь к урчанию в животах, распираемых от немерянного количества выпитого пива.

"Я мог бы писать тексты", - сказал один. "Прекрасно! А я буду писать на них музыку", - ответствовал другой. Странным образом этот полубессвязный бред двух упившихся и безответственных раздолбаев положил начало новому творческому союзу, здравствующему и поныне.

Начало девяностых было отмечено далеко не соломоновской печатью неисчерпаемой серости и творческого затишья. Старые рок-герои, одной цепью скрепившие жаждущих действовать дальше с мальчиками-мажорами, еще не очухались от того количества хрустящих бумажек, которое может дать шоу-бизнес умело прогибающимся и оголяющим бесстыдные места. Начисто позабыв о прежнем бунтарстве, они упивались неожиданно открывшейся возможностью похряцать дорогого коньячка на фоне фешенебельных аппартаментов, ностальгируя о старых добрых временах, обшарпанных кухнях и песнях под портвейн и гитару. А новые рок-диверсанты все еще как-то не решались удивить слушателей новомодными байками о маньяках, ждущих в подворотне жующих "Орбит" девочек в синеньких юбочках, кинувших их по непонятным общественному мнению причинам.

Весь мир летел в пучину распахнутых настежь гениталий охреневшей от собственной безнаказанности эстетики. Соль мешалась с сахаром в равной пропорции; мудрость веков ставилась на один уровень с облезлой чепухой, приправленной дымом галимой конопли, зреющей на окрестных мусорных кучах, и надо же!

Двое разнузданных балбесов, убежденных сторонников непутевой жизни, вдруг решили поведать обгадившемуся миру о том, что в заброшенных башнях ДОТов их голов еще живут неуемные пулеметчики творческого заградительного огня.

И первым выпадом, первым ножом в брюхо блаженствующей банальности был альбом "Сезон дождей", ныне утерянный из уважения к почтенной публике.

Однако эта молодая группа, обозвавшая себя "ДЦП" в честь неизлечимой детской болезни, была вынуждена вскоре распасться. Ибо непреклонные реалии приземленного бытия, безразличные к зову небес и прочей бессмыслице, заставили одного из них сменить место обучения и перекочевать в Луганск.

Музыкальный союз, казалось, зачах, подобно медузе, вытащенной под пекло испепеляющего тропического солнца. Все "да" усыхали до уровня "нет". Балдеж совокуплялся с безликостью. Тенденции существования стремились прийти в согласие с потребностями не протестующего большинства…

Но зуда зудела!

Они закончили институты, вкусили страх и ненависть столичной жизни, и снова спелись, вознамерившись возродить былую рок-н-ролльную атаку, ьеспощадное наступление на обветшалые укрепления мещанского самодовольства.

Приютом воссоединившемуся брынь-дуэту стал город Луганск, богемная жизнь которого являла собой безбашенную вакханалию нищенствующей роскоши. Не иссякающая гречневая каша на завтрак, обед и ужин непринужденно сочеталась с расточительными кутежами, широкими жестами и ежедневными музыкально-литературными посиделками, облагороженными шикарным кофе в сочетании с неизменным бренди.

Мрачные окрестности окраинных кварталов омывались очередной порцией промозглых осенних осадков и кровавыми соплями не успевших вовремя спрятаться, а в крайнем доме, на самой границе с лесом, в одной из убогих угловых берлог, спущенная с цени молодая энергия искала достойного применения. Старенький магнитофон "Протон", превращенный в комбик, исторгал хрипящие звуки, глотки надрывались в поиске гармоничных созвучий, а соседи яростно стучали по батареям.

Конечно же, это была уже не та откровенно-ядовитая и демонстративно упрощенная панкуха, с которой все и начиналось. В песнях появился накопленный за годы цинизм и приторная слащавость скрытого издевательства. Но идейная альтернативность основных концепций все же осталась. Контркультура, озлобленная и жалящая прежде, возродилась вновь в обличьи зубоскалящего шута.

Вскоре состоялось первое серьезное выступление в актовом зале Луганского машинститута. Три песни, одним эмоциональным рывком выплюнутые со сцены; послеконцертные обсуждения, запиваемые из бегающего по кругу пластикового стаканчика; и эпохальное ощущение открывания новой страницы.

После этого последовала первая видеозапись в подвальной каморке все того же машинститута; появились новые песни; пожарная лестница на стене соседнего дома стала казаться лестницей в небеса, безоблачно чистые, словно кристальный лед… но наступил финансовый криз, и друзьям пришлось покинуть областную столицу и возвратиться в свой чуткий и страждущий славы маленький городок

Через некоторое время с третьего этажа Северодонецкого троллейбусного управления, где находился красный уголок, начали раздаваться энергичные звуки, претендующие на звание рок-музыки. Отсутствие ударных создавало ощущение некоторой недокомплекции, однако это не мешало новоявленным возбудителям общественного спокойствия отваливать достаточное количество децибеллов на радость вселенскому хаосу. Это заставляло немногочисленных прохожих останавливаться и в изумлении поднимать головы, а молодой контингент противолежащих домов - выпираться на балконы и разглядывать за распахнутыми окнами двух резвящихся полуголых бесов, исступленно долбящих о струны савдеповских гитар и надсадно орущих в микрофон.

По счастливой случайности, среди этих невольных слушателей оказались молодые музыканты из группы "Sudden", азартно терроризирующие стены туземного техникума саундом скоростного металла, которые ждали пристроить куда-нибудь своего барабанщика на время летних каникул.

Так за пустующей ударной установкой появились руки и ноги, затем голова и прочие аксессуары истинного фаната ритмического грюкания. А вместе с ним в группе вновь почувствовался дух юношеской агрессивности, заводные трешевые ритмы удачно легли на рок-н-ролльно-панковские гармонии, и стекла затрусились в страхе перед неудержимым напором воспламененной экспрессии.

Примерно в то же время в группе, после неоднократных выкидышей, родилось ее окончательное название - "Папа Боткин". Несуразное сочетание слов, вызывающее улыбку на губах беспечных, возбуждающее бесплодные размышления в умах излишне мудрствующих, расслабляющее в необъяснимом страхе анальные мышцы благонадежных граждан, но совершенно естественное и не требующее никаких пояснений для стебного племени зрящих выше.

Начинался новый этап. Увлекшийся ударник решил сочетать игру в двух группах. Идейно-музыкальный багаж рос и тучнел на радость творцам. Но тут возникла неожиданная проблема.

Далекие от искусства и прочей надуманной порнографии, но тем не менее глубоко уважающие себя и собственный покой жители соседних домов состряпали истерическую петицию в адрес троллейбусного управления, жалуясь на нецензурную брань, льющуюся из окон его третьего этажа в купе с режущими ухо звуками непонятного происхождения.

И если обвинения в раздражающей громкости непонятной музыки были вполне обоснованы, то намек на маты был всего лишь продуманным выпадом осклизлой порядочности в адрес дерзнувших на нечто большее. Поскольку еще за несколько лет до этого текстмейкеры группы осознали тот факт, что изощренный цинизм, завернутый в лукавую оболочку внешней благопристойности, режет нервы куда пуще неформальной лексики. И с тех пор удалили все слова и выражения, непосредственно напоминающие людям об их естественной потребности к продолжению рода.

Хотя, с другой стороны, понимание мата у каждого свое. Для кого-то жопа - это не более, чем жопа, а для кого-то - непотребная матерщина.

Как бы то ни было, но спорить с благопристойными засерями болотистой обыденности было невмоготу, и Папаше Боткину пришлось искать новое место для продолжения своих музыкальных непотребств.

Но удача была на их стороне, и замест красного уголка было предложено местное бомбоубежище. Так апологеты андеграунда спустились в натуральный underground. Дети подземелья вернулись домой.

А время струилось вперед, безудержно и неизбежно, словно гонорейные капли наутро. Постепенно накапливался новый материал. Под обширные своды бомбоубежища время от времени приглашались немногочисленная аудитория, состоящая из друзей и знакомых, число которых никогда не превышало количество членов группы. Ради них давались импровизированные мини-концерты, демонстрировавшие естественный рок-н-ролльный торч, не засватанный слюнявыми домоганиями похотливого шоу-бизнеса. Да еще иногда проводились вполне официальные выступления в рамках гульбасных мероприятий троллейбусного управления, где исполнялись эвергриновые хиты из репертуара "Битлз" и тому подобные вещи из разряда ностальгически вечного и обидно-невозвратимого.

А однажды осенью поступило предложение выступить на уже привычной площадке Луганского маша. Припозднившимся боткинцам пришлось настраивать гитары на ступеньках прямо у входа, но это не помешало им выплеснуть в лицо уставшей публики щелочь неочищенного угара, смутив одних, и заставив других дрыгать всеми членами своего тела. Не исключая и тех членов, упоминание которых считается неприличным в общественных местах.

Неудержимое торнадо созидательной активности набирало обороты. И когда количество написанных песен превзошло объем памяти, возникал необходимость зафиксировать их на более надежном носителе информации. И "Папа Боткин" начал ваять свой первый полнометражный альбомю

Новоявленное детище, немного отдающее поп-панком, но все же непомерно любимое, как и всякий первенец, назвали "Житкое небо". Обритая наголо девочка-подросток, взвившаяся в алмазно-звездное небо на трехколесном велосипеде, украсила обложку альбома, а несколько десятков кассет разошлись по рукам, отправившись в Луганск, Киев, Харьков и пополнив фонотеки любителей неадекватной музыки.

Следующей вехой в богатой истории группы стала неожиданно появившаяся возможность выступить на многославной сцене Ледового дворца города Северодонецка на день молодежи.

Было немного непонятно, что же представить молодому поколению - обсосанные леденцы фаворитствующего роко-попса, или же забубенить без излишних стеснений да ненужного жеманства, и вмазать на все обороты, да так - чтобы душу нараспашку, и чувства все - в лепешку.

И пусть смялись откровенно всепризнанные метры нашей местной рок-сцены, когда на репетиции у барабанщика начали вылетать из рук его волшебные палочки, ритм-гитарист начал свербить какие-то несусветные аккорды, а басист трясся в злобной истерике, пытаясь угомонить двух остальных. Но едва началось действо, нелегкая задача зачинания которого выпала именно им, и из глубины дворца послышались ободряющие выкрики "Папа Боткин, давай!", все лажи и парки ушли в прошлое и группа начала резвиться.

Колбасиво длилось недолго, каких-то шесть песен, но оставило ощущение трепетного удовольствия каннибальствующего повара, нафаршировавшего головы слушателей маринованной начинкой, приготовленной из смеси взбешенных эмоций, искореженных звуков и агонизирующей поэзии.

Принарядившись в праздничные пиджаки, глумливые нонконформисты на мгновение явили свету свои ухмыляющиеся лица и снова вернулись на землю. Вентиляционные трубы бомбоубежища вновь загудели в лихорадочном резонансе, а с измученного низкочастотными вибрациями потолка опять посыпалась побелка, уже покрывшая толстым слоем столы и годами немытый пол.

Музыкальное исступление продолжилось. Однако опыт демонстрирования своих воспаленных талантов перед народом все больше и больше наводил на мысль о далнейшем расширении состава участников саунд-дебоширства. Ибо если "Папу Боткина" когда-либо в чем-нибудь и упрекали, то отнюдь не в следовании непричесанным традициям андеграунда и не в кривляющейся беспардонности текстов, а в отсутствии сольных прикрас и недостатке дисторшиновой жесткости на очумелых композициях. В глубине трио начало нарывать настоятельное желание выродиться в квартет.

Недостающий элемент появился стремительно и неожиданно, словно шаловливый черт перед глазами охваченного белой горячкой. Уверенно схватив причитающийся ему инструмент, он пустился в резвый забег по струнам гитары, создавая впечатление ярого ненавистника тишины и медлительности. Это заставило членов группы призадуматься о возможности безболезненного кровосмешения преднамеренно кастрированных гармоний панк-рока с виртуозным искусством Паганини. Но слияние произошло на удивление легко. Всеядная сущность Папы Боткина, отвергающая всякие стилевые предрассудки и признающая лишь свободу творчества, с удовольствием поглотила новое изысканное блюдо и удовлетворенно улыбнулась в предвкушении новых мелодических находок.

Обновленное товарищество с неограниченными возможностями возобновило свою самоотверженную деятельность, жонглируя словами и нотами, тираня струны и пластик барабанов, сжигая киловатты столь дефицитной в настоящее время электроэнергии и получая от всего этого незатухающий оргазм креативного удовольствия.

Сформировавшийся состав группы можно описать следующим образом:

- Александр Брынза - тексты, ритм-гитара, вокал, отсутствие слуха, генерация идей.

- Ильченко Дмитрий - композиторство, бас-гитара, вокал, пиво, праздность.

- Плаксин Александр - ударные, творческие советы, юношеская энергия.

- Христенко Владимир - аранжировки, соло-гитара, композиторство, психоделия.

Непохожие личности, потомки различных молодежных культур, поклонники всевозможных музыкальных стилей, спаянные воедино блаженной страстью к созиданию в неистовый союз под именем "Папа Боткин".

А что еще остается делать? Разнузданное общество, наивное прельщенное пряниками капиталистических иллюзий, закусив удила, пустилось в лихорадочное добывание житейских благ, суя за пазуху все, что попадет под руку и всецело приняв на веру завонявшуюся американскую концепцию успеха и финансового роста. Опошлившиеся донельзя средства массовой информации зациклились в нескончаемом круговороте застарелых идей и пообглоданных сюжетов, подобно имбицилу, круг за кругом пожирающего собственные экскременты. Проституирующее государство начисто истребило в своих согражданах чувство национальной гордости, а хваленая некогда демократия была воспринята как беспредел. Оголенная ненависть выплеснулась на улицы; тот, кому не досталось ножа под ребро, нашел утешение в игле; остальные плюнули на все, в том числе и на себя, и погрузились в пучину мелочных забот, оправдываясь перед замученной совестью непреодолимым торжеством неизбежности.

Все идейные понятия, стоящие выше уровня оголделого потребительства, были негласно и повсеместно признаны ненужными излишествами.

Свобода стала пониматься как упразднение морали; любовь обесценилась быстрее, чем деньги во время инфляции; религия превратилась в подобие ток-шоу; искусство низвелось до штамповочного конвейера масс-культуры; а венец природы приравнялся к бесконечно малой величине, что, по правде гововря, уже недалеко от истины.

И все, что остается делать тем, кто еще не влился в струю всеобщего одурения, так это найти не опечатанное местечко где-нибудь под землей и попробовать слепить что-нибудь эдакое беспечное, не припорошенное пылью исхоженных троп и не придавленное авторитетом указывающего перста. Да еще время от времени возносить на поверхность то ли плод отчаянных поисков вдохновения, то ли округлый болт, не подходящий под эталонные мерки ни одного гаечного ключа.

И безудержно верить в то, что под массивными развалинами рухнувшей надежды еще пульсирует живая кровь. Ведь по другую сторону зачахнувшего заката должен быть сияющий восход.

И ВЕЧНОСТЬ на нашей стороне!