Николай Карамзин

Последний летописец

Когда в конце 1980-х "Историю государства Российского" выпустили по подписке, ажиотаж был невероятный. Создала его полуграмотная публика, почему-то считавшая Карамзина за "раннего Пикуля". Забавно было глядеть на вытянутые лица тех, кто намеревался после обеда поваляться на диване с томиком "Истории...".

Много и охотно плакали герои самой известной повести Николая Михайловича Карамзина. А составители советской школьной программы, включив "Бедную Лизу" в курс 7-го класса, надолго приклеили Карамзину ярлык слезливого сентименталиста.

"Лиза рыдала; Эраст плакал".

Когда в конце 1980-х "Историю государства Российского" выпустили по подписке, ажиотаж был невероятный. Создала его полуграмотная публика, почему-то считавшая Карамзина за "раннего Пикуля". Забавно было глядеть на вытянутые лица тех, кто намеревался после обеда поваляться на диване с томиком "Истории...".

Судьба отмерила Карамзину 60 лет. Он родился в разгульной, кичливой, барственной екатерининской России, а покинул се

й мир в первый год николаевского царствования, год окончания пушкинской ссылки, последний год последней великой эпохи русской истории. Натан Эйдельман не зря назвал Карамзина "последним летописцем". Далее летописцы не требовались – нужны были стенографы и спичрайтеры.

Карамзин – первый русский автор, начавший писать с заботой о читателе. Корявый, спотыкающийся, запинающийся "трёхштилевой" литературный язык XVIII столетия под пером Карамзина прояснел и разгладился, стал похож на лист белой бумаги рядом со сморщенным жёлтым пергаментом.

Писатель поехал в Европу. Не по царскому приказу и должностному посылу – по своей воле. И не за тем, чтоб, вернувшись, изругать вражьи земли и в

спеть хвалу родным осинам и лопухам. "Письма русского путешественника" свидетельствуют: Карамзин ехал понимать. Вернулся он первым русским европейцем. По сей день это словосочетание – "русский европеец" – трудноусвояемо.

Когда юный Пушкин пылко влюбился в Екатерину Андреевну Карамзину, Николай Михайлович только потрепал поэта по плечу и молча улыбнулся. Смутил Пушкина, а это мало кому удавалось. И он же летом 1820-го в разговоре с императором, который собрался выслать Пушкина из Петербурга за "возмутительные стихи" ("возмутительные" тогда означало "подстрекательские"), обронил три слова:

– Может, на юг?

– К Инзову? Хорошо, – согласился император.

А дело пахло Сибирью