Николай Дрейден

Каторжные привычки пропитали наш быт!

Есть тенденция стать мудрее, опасливее, осторожнее, продумывать шаги. Но ведь и библейское: «Будьте как дети!» никто не отменял.

Николай, как возник замысел постановки о «благородном разбойнике»?

– Когда Адольф Яковлевич Шапиро предложил нам с Максимом Диденко поставить что-нибудь в ТЮЗе, сразу вспомнилось давнишнее наше желание поработать с феноменом Брехта. Не в смысле формы отстранения, не с эстетизмом, а с народной стороной такого театра, с прямым обращением к простым человеческим категориям. При этом я прекрасно понимал, что даже в МХТ у Табакова были проблемы с авторскими правами на «Трехгрошовую оперу» – наследники требуют соблюдения канонов, вплоть до мизансцен и расположения музыкантов. Никакого эксперимента в этих условиях быть не может. И тогда умница Костя Федоров, драматург, напомнил нам, что Брехт сам украл сюжет «Трехгрошовой...» у Джона Гея, английского драматурга, написавшего «Оперу нищих». Почему бы и нашей команде не повторить трюк Джона Гея, вступившего в художественную игру с коррумпированными британскими властями? Что потом повторил и Бертольд Брехт, предчувствуя наступление фашизма.

И вам понадобилась для этого история почти вековой давности?

– Сначала хотелось рассказать о 1990-х, как младшему ребенку той эпохи, но потом пришло осознание, что конкретного героя там нет. И что у всех у нас пока недостаточно энергии художественного отстранения по отношению к этой эпохе. Видимо, должно пройти время, чтобы обратиться к феномену 1990-х не как Балабанов, Вырыпаев, Сигарев или Гришковец, а поэтически. Думаю, что следующий мой шаг будет в эту сторону.

Чем вам мил протагонист?

– Своей безусловной верой в идеал. Обаянием человеческим, наивностью, детскостью. Лёнька – это то, что мне хотелось бы сохранить в себе. Есть тенденция стать мудрее, опасливее, осторожнее, продумывать шаги. Но ведь и библейское: «Будьте как дети!» никто не отменял.

А вы изучали его исторический прототип?

– В кино я прошел школу байопика (художественного произведения о реально существующей исторической личности. – «НИ») – в фильмах «Придел ангела» и «Последнее воскресенье». В моей дебютной картине это был Карл Густав Маннергейм – я погрузился в его биографию, взял на его роль финского артиста, национальную звезду. Но самым ценным оказалось сделать Маннергейма своим, художественно безусловным! Искусство вскрывает действительность, обращается к явлению, а не к биографии! Наша работа в ТЮЗе началась с визита в театр человека в штатском: «Как вы можете делать такое? Он же – кровавый убийца! Я вас засужу». Как мы можем судить людей по газетным заметкам? Мы порой не знаем даже наших близких людей. Я, конечно, прочел доступные документы про Пантелеева, которых не так много, но их прямое использование, наверное, больше пригодится для передачи Каневского.

Как подбирался музыкальный материал? Вы любите шансон?

– «Сирень» нам посоветовал послушать актер Олег Абалян, в исполнении Аркадия Северного – она поразила меня своей энергетикой. Что касается «Парохода» и «Мишки» – у меня довольно старомодная семья, и, когда эти песни исполняются Утесовым или тюзовскими артистами, на меня каждый раз обрушивается поток таких родных настроений, воспоминаний и ассоциаций детских. Костя Федоров зашел со стороны «Бубличков» и «По приютам». Каждый из нас притащил в эту историю свой взгляд не только на то время, но и на время, в котором мы живем. И, безусловно, музыка не могла не коснуться 1920-х годов и лагерной темы – у нас ведь тюремная страна. Ложку не вынимать из стакана, когда пьешь (чтобы ее не украли! Ложка в тюрьме – одна из ценных индивидуальных вещей), или ширинку застегивать после туалета у всех на виду – это тоже каторжные привычки, пропитавшие наш быт!

После просторов питерского ТЮЗа вы выбрали для показа в Москве академический, традиционный зал Театра имени Пушкина. Почему?

– Во-первых, в Москве оказалось всего 5 поворотных кругов. Во-вторых, Театр Пушкина для нашей истории – знаковое место. В знаменитом таировском театре – театре политзаключенных – служил артистом дед Максима Диденко, а мой дед был завлитом – родное пространство! И как работает на спектакль барельеф герба СССР над сценой! Идеальней пространства, на мой взгляд, не найти. Тридцать процентов мизансцен пришлось перестраивать, но ведь выступление на этой сцене – это же акция! Перформанс!

Ваши знаменитые родители – драматург Алла Соколова (автор пьесы «Фантазии Фарятьева». – «НИ») и известный актер Сергей Дрейден – являются советчиками или арбитрами в вашем творчестве?

– Алла Николаевна – человек авторитарный и сильно влияющий на меня. Ей нравятся странные мои проявления, я к ней прислушиваюсь осторожно, потому что одно ее слово способно изменить твой жизненный курс. А отцу я показываю уже готовый результат. Потому что его настрой относительно моего пути весьма академичен. Он не признает в работе того свободного панк-произвола, той свободы языка и тем, которые мне необходимы. Кроме того, для него сложно отделить меня, ребенка, который учится, от меня, идущего на своих двоих.

Вы собираетесь продолжать карьеру театрального режиссера?

– Есть у меня привычка диктата, без которой в кино невозможно ничего сделать. Еще на постановке «Олеси» в «Приюте комедианта» я не мог избавиться от паранойи – от того, что прихожу на репетицию, и всякий раз все по-разному. Это стремление закреплять результат, бетонировать его – от него отделаться трудно. Я прощаюсь на время с театром, мы с Максимом приступаем к съемкам фильма по «Леньке Пантелееву». С совсем другим ансамблем: артисты, играющие в «Леньку» в ТЮЗе, к сожалению, прикручены финансовым якорем к театру. Но методы работы и в кино у нас – принесенные из театра: репетиции, погружение в материал, совместное придумывание сцен, гэгов, трюков. Так в кино никто не работает, а мне уже без этого скучно.