Надежда Львова

Предсказавшая Цветаеву (Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»)

В начале прошлого века, после поражения в войне с Японией и кровавых зверств революционного трехлетия 1905–1907 годов, интеллигентскую Россию захлестнула «эпидемия самоубийств». И, пожалуй, самым скандальным было самоубийство 24 ноября 1913 г. 22-летней поэтессы Надежды Львовой. Не только из-за ее молодости, но также из-за публичности, которую приобрело это самоубийство, и причастности к нему признанного мэтра новой поэзии 40-летнего Валерия Брюсова.

Подробности тут же были выплеснуты в печать. Уже во вторник, 26 ноября, в московской газете «Русское слово» появилось педантичное изложение печальных обстоятельств:

«В воскресенье, вечером, застрелилась молодая поэтесса Над. Григ. Львова.

Застрелившаяся оставила на имя поэта В.Я. Брюсова письмо и целую кипу рукописей.

По словам друзей и знакомых г-жи Л., даже в день самоубийства трудно было предполагать, что всё окончится так трагически.

Г-жа Л. в последние месяцы занималась переводом произведений Лафорга. Эту работу она выполняла совместно с В.Г. Шершеневичем.

Накануне самоубийства г-жи Л. г-н Ш. должен был приехать к ней, но его что-то задержало.

Днем, за несколько часов до самоубийства, г-н Ш. позвонил по телефону. На его вопрос, когда он может зайти, г-жа Л. ответила, что вечером она хочет пойти в кинематограф и просит зайти в понедельник:

– Тогда мы и потолкуем о нашей работе.

В 7 ч. вечера, т.е. за несколько часов до самоубийства, г-жа Л. разговаривала со своими хорошими знакомыми Лавриневыми.

Разговор шел опять-таки о кинематографе.

Условились, как и где встретиться.

Около 9 ч. вечера г-жа Л. позвонила по телефону к г-ну Б. и просила приехать к ней.

Г-н Б. ответил, что ему некогда – он занят срочной работой. Через несколько минут г-жа Л. снова подошла к телефону и сказала г-ну Б.:

– Если вы сейчас не приедете, я застрелюсь.

Затем ушла в свою комнату. В это время в квартире, где она снимала комнату (Крапивенский пер., дом Константинопольского подворья), находились только другой жилец, г-н Меркулов, и прислуга.

Г-н Меркулов работал у себя в комнате. В квартире царила полная тишина. Минут пять спустя после разговора г-жи Л. с г-ном Б. в комнате грянул выстрел.

Встревоженный г-н Меркулов вскочил и выбежал в прихожую. Почти одновременно открылась дверь из комнаты г-жи Л., и она, шатаясь, направилась к г-ну Меркулову. Затем остановилась и крикнула:

– Я застрелилась, помогите!

Г-н М. усадил г-жу Л. на стул, приказал прислуге вызвать карету скорой мед. помощи, наклонился к раненой и спросил:

– Не нужно ли вам чего-нибудь?

Она назвала № телефона и сказала:

– Попросите, чтобы приехал.

Г-н Меркулов, потрясенный случившимся, не сразу разобрал сообщенный ему № и переспросил у г-жи Л. Она попыталась что-то сказать, но в это время на губах показалась кровь, и она захрипела.

Г-н М. бросился к телефону и позвонил по №, какой назвала г-жа Л.

К телефону подошел г-н Б.

Г-н Меркулов рассказал ему о случившемся. Через несколько минут г-н Б. приехал. Наклонился к полулежащей на стуле в прихожей г-же Л. Она как будто узнала его, как будто пыталась говорить, но уже не хватало сил.

Тем временем прибыла карета скорой помощи, но всякая помощь была уже бесполезна.

Минуту спустя г-жа Л. скончалась.

Г-н Б. был страшно потрясен. Он даже не взял письма, оставленного покойной на его имя, не взял бумаг и рукописей, также, по-видимому, предназначавшихся для него.

Он уехал. Полиция опечатала все письма г-жи Львовой, в том числе и письмо, адресованное г-ну Б. Забраны также все бумаги и рукописи.

В числе рукописей оказалось, по-видимому, только что написанное стихотворение г-жи Л., где каждая новая строчка начиналась словами:

– В последний раз…»

Начало романа с Надеждой Львовой Брюсов относит к 1911 году. Годом раньше она попробовала писать стихи и весной 1911-го принесла их Брюсову в редакцию «Русской мысли». Он тогда не обратил внимания ни на них, ни на нее. Но осенью она пришла снова, и с этого посещения началось литературное знакомство, переросшее сначала во флирт, а затем и в серьезные отношения. Благодаря протекции Брюсова Львова печаталась в журналах «Русская мысль», «Женское дело», «Путь», «Новая жизнь», «Рампа и жизнь»… В начале лета 1913 года выходит ее сборник «Старая сказка» с предисловием Брюсова, а сам Брюсов издает книгу-мистификацию «Стихи Нелли» с посвящением Надежде Львовой. Владислав Ходасевич уверяет, что именем Нелли Брюсов называл Надежду наедине.

Июль 1913 года они провели вместе на острове Сайма в Финляндии. И это был пик их романа, а значит, либо предвестье их дальнейшего сплочения, либо канун разрыва.

«Уже в самом начале взаимоотношений Брюсова и Львовой стало сказываться глубокое различие их душевных темпераментов и психологических типов, максималистского – у нее, релятивистского и «протеистического» – у него, – отмечает А.В. Лавров, публикатор материалов из архива Валерия Брюсова, связанных с гибелью Надежды Львовой. – Для Львовой любовь, овладевшая ею, составляла всё ее существо, была единственным содержанием ее жизни, и она ожидала от Брюсова взаимного чувства, исполненного такой же полноты и интенсивности. Этого он ей дать не мог. Не готов он был и к разрыву с женой, на чем настаивала Львова. Понимая, что отношения зашли в тупик, что изменить свой семейный уклад он не в силах, Брюсов готов был прекратить эту, уже мучительную для них обоих связь, но Львова восприняла симптомы его охлаждения и отдаления как полную жизненную катастрофу. В такой ситуации самоубийству суждено было стать по-своему закономерным финалом».

В предсмертном письме, обращенном к Брюсову, Львова выказывает столько любви, что, по словам Брюсова, «в самой боли читать его была и какая-то мучительная радость»: «И мне уже нет <сил?> смеяться и говорить теб<е>, без конца, что я тебя люблю, что тебе со мной будет совсем хорошо, что не хочу я «перешагнуть» через эти дни, о которых ты пишешь, что хочу я быть с тобой. Как хочешь, «знакомой, другом, любовницей, слугой», – какие страшные слова ты нашел. Люблю тебя – и кем хочешь, – тем и буду. Но не буду «ничем», не хочу и не могу быть. Ну, дай же мне руку, ответь мне скорее – я все-таки долго ждать не могу (ты не пугайся, это не угроза: это просто правда). Дай мне руку, будь со мной, если успеешь прийти, приди ко мне. А мою любовь – и мою жизнь взять ты должен. Неужели ты не чувствуешь <1 слово неразборчиво> этого. В последний раз – умоляю, если успеешь, приди. Н.».

В ночь самоубийства Брюсов бежал из Москвы в Петербург. Спустя два дня он пишет своей конфидентке: «Эти дни, один с самим собой, на своем Страшном Суде, я пересматриваю всю свою жизнь, все свои дела и все помышления. Скоро будет произнесен приговор».

Полтора месяца он провел в санатории близ Риги. Там были написаны стихи, обращенные к покойной Надежде. Но, вернувшись в Москву, на вечере в Обществе свободной эстетики он счел возможным прочитать:

Умершим мир! Но да не встанет

Пред нами горестная тень!

Что было, да не отуманит

Теперь воспламененный день!..

Умершим мир! И нас не минет

Последний, беспощадный час,

Но здесь, пока наш взгляд не стынет,

Глаза пусть ищут милых глаз!

Ходасевич посреди чтения встал из-за стола и пошел к дверям. Он был знаком с Надеждой Львовой и написал о ней: «Надя Львова была не хороша, но и не вовсе дурна собой. <…> Стихи ее были очень зелены, очень под влиянием Брюсова. Вряд ли у нее было большое поэтическое дарование. Но сама она была умница, простая, душевная, довольно застенчивая девушка. Она сильно сутулилась и страдала меленьким недостатком речи: в начале слов не выговаривала букву «к»: говорила «’ак» вместо «как», «’оторый», «’инжал».

Были злопыхатели, которые намекали, что за Надежду Львову пишет Брюсов. Однако та живость, которая чувствуется в ее стихах, Брюсову была несвойственна.

По ранимости и распахнутости, по бешенству чувств Надежда Львова предсказывала будущую Марину Цветаеву. Кто знает, может, несовершенство ее стихов было еще делом поправимым. Может, ей помогло бы совершенство ее чувств в любви, ее всеотдайность, не настроенческая, а поражающая одноадресным постоянством, такой сгущенностью чувств, которая, казалось бы, могла ее спасти от захлестывающих и накрывающих с головой волн, помочь удержаться на поверхности столь плотной, как перенасыщенная солью вода. Но такая перенасыщенность в личных отношениях иногда пугает менее смелых, чем женщины, мужчин, когда бушевание страстей может сбить с ног.

Львовой даже отдавали предпочтение перед начинающей Цветаевой, которая тоже ведь пыталась покончить с собой годом раньше. Но, к счастью, тогда ей это не удалось...