Марис Янсонс

Ни Мюнхен, ни Амстердам не стали мне домом

Завершился Зальцбургский фестиваль. Ярчайшей страницей его концертной программы стало единственное выступление амстердамского оркестра Концертгебау, исполнившего Шестую симфонию Густава Малера. За пультом стоял наш соотечественник Марис Янсонс, ныне возглавляющий этот прославленный коллектив. О своей работе с лучшими оркестрами мира, о новых записях и о многом другом Марис Янсонс рассказал в эксклюзивном интервью нашему корреспонденту.

- Маэстро Янсонс, Зальцбург готовится к юбилею Моцарта, тогда как вы собираетесь отметить юбилей Шостаковича.

- Да, наш фестиваль состоится в Мюнхене в октябре следующего года. Помимо симфонических и камерных концертов надеюсь устроить симпозиум - лекции, дискуссии... Я открываю фестиваль Седьмой симфонией, Бернард Хайтинк продирижирует Восьмой, мы приглашали и Ростроповича, но он не сможет приехать. Зато Томас Зандерлинг привезет программу из песен, которые еще ни разу не исполнялись. Оказывается, есть такие, их нашла вдова Шостаковича Ирина Антоновна. Я хочу ее тоже пригласить. Фестиваль продлится неделю, не больше, иначе будет чересчур. Думаю, что столько Моцарта, сколько будет в Зальцбурге, в Карнеги-холле через год - это опасно. Потом два года никто не сможет слушать Моцарта, а это очень плохо. Несколько концертов будет и в Амстердаме, где я буду ставить также 'Леди Макбет Мценского уезда'.

- В последнее время вы не имели дела с оперой...

- Да, но сейчас опять начну. В 'Леди Макбет' главные партии исполнят голландцы, русские солисты тоже обязательно будут. Есть у меня планы и насчет Вены, и насчет Зальцбурга. Знаете, я же обожаю оперу, я буквально вырос в оперном театре в Риге. Мои родители там работали долго, я сам много дирижировал операми, а потом у меня случился инфаркт во время 'Богемы': я недодирижировал примерно семь минут, потерял сознание и упал. Это было в Осло. После этого я очень много отменил оперных проектов. А кроме того, почти всегда так складывалось, что я руководил одновременно двумя оркестрами, а опере надо полностью посвятить два месяца, и их найти довольно сложно. Сначала я совмещал Санкт-Петербургскую филармонию и Осло, потом Осло и Питтсбург, потом Питтсбург и Мюнхен, теперь Мюнхен и Амстердам.

- С какими из оркестров вам было интереснее всего работать?

- Опыт работы в Петербурге - особый: я там вырос, учился, это мой дом, там я прошел потрясающую школу и в десятилетке, и в Консерватории, и, конечно, в Филармонии. С 'первым' филармоническим оркестром я много выступал, ездил за границу, а с 1979 года у меня началась очень интересная работа в Осло.

- Каким образом это было возможно в то время?

- Никакого официального разрешения я не имел и контракт подписать не мог, а без разрешения ничего было сделать нельзя. Но мне министр культуры разрешил. Только на словах. А в то время добиться разрешения работать за границей было очень сложно: Геннадий Рождественский работал с оркестром ВВС и затем в Стокгольме, но он тогда был уже очень знаменитым человеком, - и то у него были сложности. Мне сказали: ладно, работай. Но всегда был этот страх: пустят, не пустят... Большое нервное напряжение мне давали и 90 дней, свыше которых ты не мог находиться за рубежом. А потом вышло еще и устное указание, что два раза в год нельзя ездить в одну и ту же страну. Вы можете себе представить, что это такое для главного дирижера?

Но у нас же все было тогда нельзя, а в принципе все можно. Так что я не могу жаловаться. Возможность ездить и работать у меня была: я считался дирижером 'перспективным' (смеется). В Осло я работал 23 года, это был молодой оркестр, когда я туда приехал, и я сам был молодой. Хороший коллектив, но, что ли, второго класса. Работали мы с большущим энтузиазмом и достигли колоссальных успехов. Оркестр вышел со временем на международную арену, мы очень много концертировали, теперь это вполне благородный европейский оркестр с широким репертуаром, которым мы овладевали вместе.

Возможность фактически создать и затем развить оркестр дала мне очень много. Учишься руководить, быть главным дирижером. Кроме того, быть руководителем в Европе - это совсем другое, чем в России, здесь иная система, иной стиль руководства. Норвегия - страна с высочайшей демократией, где один человек, даже руководитель, в принципе, ничего не может решить. Там все обсуждается, а такая форма была мне не очень знакома. Но мы очень здорово друг друга понимали и поддерживали. Cильнейшей 'бомбой' в нашей карьере была запись всех симфоний Чайковского на фирме Chandos. Мне было просто неудобно читать рецензии, потому что писали, что это лучшая запись Чайковского, которая превосходит Караяна и Бернстайна. После этого успеха мы уже стали ездить всюду, а затем я стал главным приглашенным дирижером в Лондонском филармоническом оркестре. Впрочем, параллельно с работой в Осло я постоянно дирижировал и в Вене, и в Берлине, много гастролировал, изучал музыкальную жизнь во всем мире.

- Каким образом вы потом попали в Питтсбург?

- У меня было очень много предложений стать главным дирижером, и я выбрал Америку. Там, как вы знаете, есть группа из восьми - десяти оркестров потрясающего, высочайшего класса. И еще полтора десятка оркестров первоклассных. Мне было интересно изучить, что такое быть главным дирижером в Америке. Я дирижировал и в Чикаго, и в Бостоне, и в Нью-Йорке, и в Филадельфии, и в Кливленде, но когда вы гастролер, отношения совсем не такие, как если вы главный дирижер. Для меня это был совершенно новый опыт, я очень много получил, хотя европейский стиль музицирования мне гораздо ближе. Правда, в американских оркестрах сильнейшие, виртуозные инструменталисты, и я узнал, что такое быть там главным. Там вы - босс; не диктатор, но босс. То есть вы решаете почти все, хотя и без поддержки оркестра вам не обойтись. В Европе все куда демократичнее. Поэтому сейчас я стараюсь сочетать разные системы работы, от советской и постсоветской до американской и европейской.

А во время работы в Питтсбурге мне предложили возглавить симфонический оркестр Баварского радио. Я хорошо его знал, но перед тем как дать ответ, поехал еще раз им продирижировать; я всегда так делаю накануне принятия решения, стараясь увидеть знакомый коллектив глазами главного дирижера. И в антракте я сказал жене - беру! Это потрясающий оркестр, технически не уступающий коллективам Америки. Но потом меня пригласили еще и в Концертгебау! И тут я попал в сложную ситуацию...

- Предложение, от которого невозможно отказаться?

- Конечно, ну как отказаться от Концертгебау? Это оркестр мирового класса, с такой традицией, я с ними столько выступал, и передо мной встала дилемма: смогу ли я руководить двумя ведущими оркестрами Европы? Я долго очень думал... и решил, конечно, взять. Физически это успеть не так трудно, как кажется: в год я должен проводить двенадцать недель с Концертгебау и десять - с оркестром Баварского радио. Группу остальных оркестров, с которыми я работаю как гастролер, пришлось уменьшить: постоянно дирижирую в Берлинской филармонии, потому что у нас очень давние крепкие связи, они приглашают меня на три недели, но я теперь могу им дать только одну. Примерно то же с оркестром Венской филармонии, сейчас они меня пригласили дирижировать первого января новогодним концертом, это большая честь. Буду заезжать в Америку, в Цюрих, в Лондон. А дирижировать столько же, сколько и раньше, у меня уже нет времени и нет такой большой потребности. Я и так в полном порядке, как у нас говорят (смеется). С моими оркестрами мы ездим, пишем пластинки...

- Скоро ли закончится работа над циклом симфоний Шостаковича?

- Этот проект был начат довольно давно. Дело в том, что обычно ведь, если дирижер хочет записать симфонический цикл того или иного композитора, он берет свой оркестр и делает с ним, например, все симфонии Брамса.

- У него их не так много, как у Шостаковича.

- Ну да, и не двадцать семь, как у Мясковского. Знаете, был реальный случай у нас в Петербургской консерватории: на экзамене наш замечательный профессор Дмитриев поставил студенту пятерку за две секунды. Он спросил, чем отличается Семнадцатая симфония Мясковского от Девятнадцатой. А студент ему, не раздумывая: номером! И получил пятерку за сообразительность сразу. Так вот, я решил сделать цикл Шостаковича, которого обожаю, - есть очень много записей, но не все исполнения достигают глубины его духа. И делал его постепенно, с разными оркестрами: туда включены Берлин, Вена, Осло, Питтсбург, обязательно Санкт-Петербург, Лондон, Филадельфия... в общем, парад оркестров.

Наконец у меня осталось несколько симфоний самых трудных и самых непопулярных: Вторая, Третья, Четвертая, Двенадцатая, Тринадцатая были записаны на Баварском радио совсем недавно, осталась Четырнадцатая. Через год полный комплект выйдет на EMI, мы будем его, кстати, в Зальцбурге представлять. Туда войдут также два фортепианных и два виолончельных концерта. Мне очень хотелось записать для этого цикла и скрипичные концерты с Максимом Венгеровым, но он уже записал их с Ростроповичем. Я не успел. Однако знаете, что хорошо? У обоих моих оркестров сейчас есть свой лейбл, мы сами можем записывать и выпускать что хотим. Для EMI, BMG или Sony мы выполняем заказы, и они могут сказать - вот это мы не хотим. Ведь бизнес музыкальный - в жутком состоянии: все записано уже столько раз, что продать это невозможно, никого оно не интересует.

- Есть ли тогда смысл вновь записывать всего Шостаковича?

- Есть. Это документ - не только для сегодняшнего дня, но и на будущее: как делали Шостаковича мы с моим оркестром. И в этом проекте EMI как раз коммерчески была заинтересована. Разве не приятно вам сегодня, что мы можем слушать в таком количестве Караяна? Ну хорошо, я был его учеником и проводил с ним много времени, но другой молодой дирижер понятия не имеет о том, как Караян работал. А то, что у нас есть столько записей Фуртвенглера, это же потрясающе. Совсем не хочу сказать, что я - Караян, но такие документы обязательно надо делать.

- Но если рынок перенасыщен?

- Увы, более чем - это просто наводнение. Большие компании хотят выпускать то, что через год смогут окупить. Но что сейчас можно окупить за год? Записать оркестр стоит громадных денег, вернуть их почти невозможно. За последние симфонии Шостаковича для EMI я не получаю ничего - возможно, моим правнукам достанутся какие-то отчисления... Поэтому я очень рад, что могу с двумя оркестрами писать все, что хочу. В Мюнхене это тем более просто, поскольку речь идет об оркестре радио и любая наша программа записывается. Потом смотрим, что получилось, и решаем: идет! Дальше делаем на концерте дописки, и таким образом может получиться хорошая пластинка. Если слышим, что запись незрелая, - откладываем. Скоро, может быть, выпустим Реквием Дворжака, Реквием Верди, симфонии Гайдна... Я очень люблю Гайдна и со всеми оркестрами, где был главным дирижером, делал его Лондонские симфонии - это потрясающая школа для оркестра.

- Геннадий Рождественский за несколько прошедших сезонов исполнил в Японии все симфонии Гайдна - сто с лишним.

- Вы знаете, я не из тех людей, которые хотят многого и бьют рекорды, мне это не так важно. Самое главное - качество, и пусть это будет двенадцать симфоний, а не сто. Кстати, в Петербурге я первым сыграл все Лондонские симфонии Гайдна.

- Когда вы там дирижировали в последний раз?

- На 300-летии города, два года назад.

- А в Москве?

- В начале 1997 года, с петербургским оркестром. С московскими оркестрами я последний раз работал так давно, что даже не помню, когда. Раньше ведь я дирижировал в Москве каждый год, чаще это был Госоркестр, реже - оркестр Московской филармонии. Но потом я стал работать на Западе, у меня не хватало времени, а затем началась перестройка, и все пошло не так, как раньше.

- Не собираетесь ли вы вновь выступить если не в Москве, то хотя бы в Петербурге?

- Наверное, наверное... меня все время приглашают, не забуду, конечно, свой город, тем более что я в нем живу. Правда, в году мы с женой там проводим месяца три, но после каждого турне возвращаемся домой хотя бы на неделю. В самолете я и то больше времени провожу. Но мой настоящий дом, конечно, в Петербурге: там моя библиотека, мои книги и записи, и ни Мюнхен, ни Амстердам не стали мне домом. Из Консерватории я ушел в 2000 году. Потому что педагог должен быть все время со своим студентом, а когда стало столько разъездов, то совесть не разрешила, пришлось уйти. В последние годы у меня уже оставались только аспиранты, которых можно было консультировать раз в месяц.

- Куда оркестр Концертгебау отправляется из Зальцбурга?

- Сейчас мы едем на фестиваль в Висбаден, потом в Люцерн, везем туда три программы. В первой - Концерт для оркестра Лютославского и Первая симфония Брамса, во второй - 'Образы' Дебюсси и Вторая симфония Сибелиуса, в третьей - Шестая Малера, которую мы играли здесь. После этого мы отправляемся в Лондон, там у нас два концерта. 'Альберт-Холл' в это время - что-то невероятное: пять тысяч зрителей, среди которых очень много молодежи, каждый день концерты, и зал всегда переполнен. Затем мы едем в Бирмингем и Дублин, потом возвращаемся в Амстердам, где даем еще один концерт, и играем на фестивале в Берлине. В этом турне у нас три программы, это предел, больше их и не должно быть, каждый день переезды... потом, не надо забывать, что мы играем Шестую Малера, она выматывает изрядно. Так выглядит наша обычная летняя поездка на ведущие фестивали, все они проходят примерно в одно и то же время.

Осваивая глобус

Марис Янсонс родился в Риге в семье дирижера Арвида Янсонса. Закончил Ленинградскую консерваторию, учился дирижированию у Герберта фон Караяна в Зальцбурге и у Ганса Сваровского в Вене.

Победил на Международном конкурсе Караяна в 1971 году.

С 1973 года работал рука об руку с Евгением Мравинским в 'первом' оркестре Ленинградской филармонии.

С 1979 года возглавлял филармонический оркестр Осло, с 1997-го по 2004-й был главным дирижером Питтсбургского симфонического оркестра.

В 2003-м возглавил оркестр Баварского радио, в 2004-м принял пост главного дирижера амстердамского оркестра Концертгебау.

Профессор Санкт-Петербургской консерватории. Регулярно выступает и записывается с крупнейшими симфоническими оркестрами мира.