Марина Разбежкина

«Минкульт за крошечные деньги требует большой любви»

В минувшие выходные в Киеве на кинофестивале «Молодость» в программе «Неделя российского кино» был представлен фильм «Зима, уходи!» (призер уже нескольких международных кинофестивалей), снятый выпускниками Мастерской документального кино и документального театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. О том, чему она учит своих студентов, почему сняла фильм по повести Есенина, и о развитии документального кино Марина РАЗБЕЖКИНА рассказала в интервью «Новым Известиям».

– У вас есть своя Мастерская документального кино и документального театра, которую вы ведете вместе с Михаилом Угаровым. Те, кто приходит учиться к вам, понимают, что документальное кино отличается от художественного и в нем нет таких больших денег, как в игровом?

– Многие никогда не видели документального кино и не понимают, что это такое. Считают: это то, что показывают по телевизору. Мы объясняем, что это кино совсем другое и они вряд ли пройдут по красной дорожке в Каннах. У тех, кто понимает и принимает это, судьба складывается лучше, чем у тех, кто пытается заработать с помощью киношной и телевизионной халтуры. Тот, кто прошел путь анахорета, согласился какое-то время жить без денег, мыкаться по съемным квартирам, но делать свое кино, в конце концов побеждает. Эти ребята начинают делать то кино, которое они хотят. К ним появляется интерес, мне начинают звонить: «У вас есть такой-то… У нас есть деньги, пусть приходит к нам со своими темами». Те же, кто смиряется, идет работать на телевидение. А я всегда прошу выпускников зарабатывать деньги чем угодно, но только не служить на ТВ.

– Почему?

– Потому что это делает документалиста несвободным, тиражным, догматичным. Тот, кто сдается, так и будет всю жизнь зарабатывать деньги на нелюбимой работе и никогда не будет снимать кино.

– Получается, или деньги, или творчество?

– Такая российская дилемма. И не только российская. В куда более состоятельной Америке независимые режиссеры живут хуже, чем голливудские. Они снимают на гранты и делают прекрасное независимое кино. На небольшие деньги, очень небольшие.

– А кто помогает документалистам у нас?

– Никто. Сами выживают. Есть министерство культуры, которое должно помогать, оно устраивает конкурсы. Но сейчас все стало сложнее. Министерство за крошечные деньги требует большой любви.

– Какой любви хочет министерство? К партии и правительству?

– К идеологии. Ее становится все больше и больше.

– Как вы думаете, когда появятся фильмы о «дорогом Леониде Ильиче»?

– Скоро. Может, это будет не в такой грубой форме, как раньше, но скоро.

– Ваши коллеги в игровом кино любят жаловаться на засилье продюсеров, развал системы кинопроката и вообще рисуют картину российского кино как катастрофическую...

– Я терпеть не могу апокалипсиса по любому поводу. Россия вообще очень депрессивная страна, и эта вечная депрессия мне совсем не близка. Мне кажется, что есть очень интересные режиссеры и любопытное кино – и игровое, и документальное. Конечно, то, что происходит сейчас в политической жизни, очень драматично. Но надо уметь выращивать свой сад, даже если все вокруг превратилось в пустыню.

– История с запретом фильма «Клип» – это первый звоночек?

– Это 125-й звонок. На самом деле это одна из чрезвычайно глупых историй. Просто Министерство культуры пыталось доказать, что оно, министерство, есть и имеет право запретить все, что захочет. Дескать, я вам покажу, кто тут хозяин.

– Насколько изменилось документальное кино в сравнении с тем, каким оно было лет двадцать назад? Что его особенно отличает от прежнего?

– Сегодня документальное кино стремится к максимальной реальности, иногда к натурализму. Интерес к реальности невероятно высокий, поэтому мы ввели термин «горизонтальное кино». Это кино, которое разглядывает пространство нашей маленькой жизни.

– Гай Германика гордится, что вы ее учитель. А вы довольны тем, что делает она?

– Да, мне нравится, что она делает.

– И даже то, что ее фильм «Школа» обсуждался в Государственной думе?

– Может, Государственной думе больше нечего обсуждать? Обсуждать-то надо было не фильм, а то, что происходит в школе. У нас нет ни одного серьезного документального фильма о школе.

– Почему это происходит?

– Только потому, что туда никого не пускают. Школа у нас закрытая.

– Как церковь?

– Я сняла фильм про монастырь, туда меня пустили. А в школу попасть сложнее, чем на атомный полигон. Если есть закрытое пространство, там может происходить все, что угодно. Поэтому важно говорить об этом в любых формах. В свое время Германика хотела снять документальное кино про школу, но ее оттуда выгнали.

– Какие темы кажутся вам интересными?

– Наши ребята сняли фильм о политических событиях прошедшей зимы. Фильм сейчас пригласили на множество фестивалей, и не только потому, что в нем зафиксированы эти события. Это художественное произведение, оно не только про левых или про тех, кто не хочет перемен. Молодые режиссеры со всей мерой своего таланта вгляделись в жизнь, и она открылась перед ними.

– Насколько вам важно общение с коллегами по цеху? Существует ли среди документалистов конкуренция?

– У нас такие маленькие деньги, что для конкуренции нет поля. А фестивалей так много, что фильмы могут снимать хоть тысяча, хоть десять тысяч человек. Если ты талантлив, для тебя всегда найдется зритель.

– Неужели нет даже мафии, которая, как говорят некоторые кинодеятели, есть в игровом кино?

– Какая мафия? Хорошо, если удастся получить 30 тысяч долларов от Министерства культуры. Мы часто снимаем и на свои очень небольшие деньги. Нам между собой делить нечего.

– Вы сняли фильм по повести Есенина «Яр». Почему вас заинтересовал Есенин?

– Идея была не моя. Сценарий написала Лидия Боброва для себя, но, когда дали деньги на фильм, она уже начала делать картину по Шукшину. Предложили мне. Я очень любила эту повесть еще в университете. Это единственная большая проза Есенина и, мне кажется, недооцененная. Повесть написана практически двадцатилетним мальчиком, но он проговорил то, что в России всегда боялись проговаривать и до сих пор боятся. Он сказал, что надо рубить корни, которые мешают.

– Практически об этом и фильм «Дом» Олега Погодина.

– Герои «Дома» испытывают трагедию от того, что рвутся корни. А Есенин чувствует, что необходимо отрубить корни, которые привязывают его к земле, традициям и тянут назад. Его герой пытается уйти, чтобы понять: есть другой мир – большой, не похожий… Мне кажется, что это очень современная повесть, потому что мы в отличие от есенинского героя опять возвращаемся в яр.

– Намекаете на клерикализацию?

– Это чудовищный процесс, который отбрасывает Россию на годы назад. Потому что речь идет не о вере или религии, а о политике. Я не религиозна, но принимаю любую веру в том случае, если она не начинает работать на чьи-то политические амбиции.

– Странно. Ваши коллеги любят рассказывать, как вера помогает им…

– У нас в семье три поколения передо мной неверующих. Во второй половине XIX века Россия уже не была сплошь православной страной. Даже по храмам, построенным в начале XX века, можно понять, что для тех людей, которые их строили, вера была не сутью, а лишь внешним знаком. Если умеешь читать такие вещи, то понимаешь, что неверие навязано не большевиками, оно зрело в России в течение веков.