Марина и Сергей Дяченко

Слава безумцам...

В отличие от многих и многих других они живут с вечным ощущением волшебства этого мира, и даже если бы я ни разу с ними не встречался, я сразу вычитал бы это в их романах.

Волшебство...

Слово взрывается фейерверком смыслов. Лики Чуда бесконечно разнообразны. Вот Христос превращает воду в вино - и это маленькое камерное чудо, при всей его внешней простоте, становится одним из краеугольных камней европейской цивилизации. А вот чудо из недавних: Армстронг спрыгивает с последней ступеньки трапа посадочного модуля - и на поверхность Луны впервые ступает нога человека. Но и это событие - одно из величайших в мировой истории - меркнет перед маленьким сопящим чудом, которое толком еще не проснулось, но уже считает своим святым долгом пробормотать: "Папочка, я тебя люблю..."

И что значат по сравнению с этим чудом все остальные?

Фантастика унаследовала от классической литературы XIX века умение показать магическую подкладку мира. Реализм уже по самому определению своему способен оперировать только каждодневно наблюдаемыми обстоятельствами, а когда писатель-реалист хочет затронуть более глубокие философские пласты, ему приходится прибегать к инструментарию фантастики, то есть пользоваться приемами и образами литературы, которую принято заталкивать в резервации для приключенческих романов, детективов и прочей порнухи.

Это тем более смешно, что этой "резервацией" давно уже стала вся Вселенная, а границы литературной территории фантастики более прозрачны, чем те, в которых так удобно скукожился современный реализм.

Даже удивительно, что при жестких ограничениях существующего метода писателям-реалистам иногда удается создавать гениальные произведения... Большинство из которых, впрочем, при проверке оказываются той же фантастикой.

Поэтому нет ничего странного в том, что Марина и Сергей Дяченко, придя в литературу, начали писать именно фантастику. В отличие от многих и многих других они живут с вечным ощущением волшебства этого мира, и даже если бы я ни разу с ними не встречался, я сразу вычитал бы это в их романах. Кажется, что они пришли в наши девяностые годы прямиком из времен романтизма, настолько ясно ощущается в их прозе тот мятежный дух, который двигал пером лорда Байрона, рисовал нервные изломы в сюжетах Мэри Шелли и творил прекрасные черты героев Теофиля Готье. Но в этой же прозе мощно звучат мотивы Булгакова и Стругацких, грандиозные философские аккорды Ницше, отзвуки великих потрясений уходящего двадцатого столетия...

Но может ли мир, в котором были Бабий Яр и Хиросима, исповедовать романтическое мироощущение? Жестокий вопрос, и ответ на него не менее жесток. Мир не может. Не имеет права. Но человек, живущий в этом мире и желающий жить в нем и далее, быть романтиком просто обязан. Иначе он будет обречен на судьбу героини романса Высоцкого:

Ей вечным холодом и льдом сковало кровь

От страха жить и от предчувствия кончины...

Есть в книгах Дяченко и ужас перед этим вечным холодом, но есть и восхищение человеком, который способен ему противостоять.

Господи, как я ненавижу вечную мерзлоту в душах...

Это она, вечная мерзлота, требовала от Привратника впустить ее в мир. Это она раскручивала чудовищный вихрь Ведьминого века. Это она тяжелыми сталактитами тянулась к живой плоти со сводов Пещеры.

Она? Нет, оно - равнодушие...

Героем "Привратника", дебютного романа Дяченко, стал маг, лишенный магической силы. Изгнанник. Отверженный. Веселый волшебник Руал Ильмарранен, который когда-то крайне неудачно подшутил над другим магом, за что и заплатил утратой магического дара. И поделом, поделом, но у наказания вдруг открывается оборотная сторона, которую пережить куда труднее, чем отлучение от магии.

Отчуждение. Маги его отвергли, а люди не приняли.

Позже, в романе "Преемник", гораздо более страшное и несправедливое наказание падет на другого человека. От Луара Солля откажутся самые близкие и самые дорогие ему люди. Ни в чем не обвинят его, но проклятие обезумевших родителей хуже любых обвинений. Это приговор. Юноша теряет все - имя, любовь, желание жить, сострадание к людям...

И Руал, и Луар получают возможность отомстить предавшему их миру. Зов таинственной Третьей силы, противостоящей как силе магов, так и силе людей, ведет их к Двери. Стоит ее открыть - и мир никогда уже не будет прежним. Он не будет тем миром, который их отверг, а в новом мире тот, кто откроет Дверь для Третьей силы, получит право повелевать.

Право отомстить тому, кто его предал. Право жить так, как он хочет. Право пересоздать мир таким, каким он должен быть.

И если выбор Ильмарранена очевиден - его обида на мир не стала причиной ненависти, - то последний шаг Луара просто обязан быть роковым...

Романы Дяченко выстраиваются в удивительно стройную последовательность. Ни один из них, конечно, не исчерпывается конкретной проблематикой, но мне было важно выявить логику развития творчества авторов, а не давать развернутый анализ (с ним я, пожалуй, и не справился бы). Итак...

В "Шраме" Эгерт Солль должен победить в борьбе с самим собой, с гнуснейшей частью своей сущности. Заклятие, которым он наказан за убийство безоружного человека, делает его абсолютным трусом - и жизнь его становится адом. Он с фатальной неизбежностью теряет уважение к себе, так как другому никогда не простил бы того, что совершает теперь сам... И главное испытание, которое ему предстоит, - это преодоление себя. Потому что иначе он станет не только абсолютным трусом, но и асбсолютным предателем. И тогда вечная мерзлота возьмет не только его душу - она поглотит весь мир...

Следующим был роман "Скрут", перед героем которого, Игаром, стоит ужасный выбор - по сути, он должен обменять жизнь одного человека на жизнь другого, и у него нет возможности от этого выбора уклониться. Задача концентрированно этическая, незамутненная никакими внешними соображениями - социальными, практическими или, как это было модно в недавние времена, "классовыми". Жизнь какого человека более ценна - женщины, которую ты любишь, или женщины, которая должна умереть для того, чтобы твоя любимая была спасена? Авторы должны обладать немалым мужеством, чтобы ставить перед героем принципиально неразрешимые вопросы. Испытание на прочность, на нравственную цельность, через которое проходит Игар, запредельно. И снова - не пройди он это испытание, и его будет ждать слом, падение, вечная мерзлота...

Клавдий Старж из романа "Ведьмин век" вынужден выбирать между долгом и любовью. Возможно, этот выбор выглядит проще, чем тот, который вынужден делать Игар, но выбор Игара определит судьбы нескольких людей, а решение Великого Инквизитора Старжа может привести к гибели целого мира, за который он в ответе... Ситуация "Ведьминого века" поразительно напоминает нравственную коллизию "Жука в муравейнике" Стругацких, однако Дяченко уверенно перекладывают центр тяжести на лирическую составляющую романа, которой у Стругацких не было в принципе. Уже только одно это придает "Ведьминому веку" принципиально иное звучание; более того - Дяченко, по-сути, усложнили ситуацию "Жука...", сделали более "звонкой"...

Решение, которое диктует человеку любовь, не может в конечном счете привести ко злу - в этом Дяченко близки с социально-этическими идеями романа Вячеслава Рыбакова "Дерни за веревочку", хотя их подход к проблеме носит, скорее, не этический, а эмоционально-поэтический оттенок. Но за внешне простым утверждением "любовь спасет мир" кроется то же самое - неприятие душевной мерзлоты. Дяченко просто органически не в состоянии допустить, что энтропия всесильна и необратима - это утверждение настолько античеловечно, что просто не может быть верным...

Возможно, в этом крылась бы уязвимость подхода Дяченко к своим произведениям, если бы они следовали этой идее всегда и во всем. Но они сами показывают, как благие, очень благие и даже однозначно благие намерения приводят Старжа к катастрофе. Да, он не отдал себя мерзлоте, но мир гибнет, он не сумел его уберечь... И только финал романа - кода, которая мало что добавляет, но важна как авторская прокламация,- растапливает торжествующую мерзлоту.

Все три героя "Пещеры" - последнего из изданных на сегодняшний день романов Дяченко - находятся в конфликте с Системой. Это совершенно новый для Дяченко аспект, до этого они откровенно пренебрегали социальной терминологией. Здесь же они впервые столкнули любовь с административным Големом, Молохом, с воплощенной мерзлотой. Как бы ни противостояли друг другу Тритан Тодин и Раман Кович, как бы ни металась загнанной серной Павла Нимробец - они люди и они способны полюбить, понять, они способны к творчеству и пониманию творчества. Но их жизни попадают в сферу интересов Триглавца - и заканчиваются. Молох не остановится перед нравственным преступлением, для него не существует тех запретов, которые установлены им самим. Противостоять ему безнадежно, но не противостоять значит погибнуть, замерзнуть. Тритан, утративший уверенность в правоте собственного дела из-за того, что это дело потребовало отказа от человечности и предательства его любви, восстает против Молоха, и даже авторам не удается спасти его. Кович, поддавшийся было Молоху, но вернувший себе право и способность творить, воплощает творческое начало этой троицы, а Павла, связавшая этих людей соперничеством, становится нравственным катализатором для возрождения каждого из них... Человек Дела, человек Духа и человек Сердца - и Молох, противостоящий им всем...

Романы Дяченко, даже те, которые заканчиваются трагически, никогда не оставляют ощущения безнадежности, безысходности. Думаю, даже если бы авторы и преодолели желание "вытаскивать" сюжеты на оптимистический финал, эта звенящая светлая нота никуда бы не пропала. Слишком много человеческого в этих книгах, слишком много в них тепла и чистоты, слишком остро чувствуют герои Дяченко несправедливость, слишком много в них гордости и чести, слишком совестливы миры, в которых эти герои живут... И даже когда скрутит обида, завертит ненависть, смертельно ударит равнодушие, они все равно смогут остаться людьми. Остаться теми, о ком хочется повторять снова и снова:

"Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны..."

И заканчивать эту фразу так, как закончил ее Евгений Шварц:

"...смерть иной раз отступает от них".

# # # #

Материал был написан в октябре 1998 года как послесвловие к сборнику малой прозы Марины и Сергея Дяченко. Опубликован в сборнике "Корни камня" (М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1999.- [Заклятые миры]).