Людмила Улицкая

Принцип Улицкой: без трупов и уныния

ПРЕМИЯ Букера — одна из самых престижных наград в мире литературы. В России она считалась традиционно мужской. Однако Людмила Улицкая нарушила эту традицию — она получила русского Букера за роман «Казус Кукоцкого».

Умение страдать

— У ВАШИХ героинь личная жизнь обычно не складывается. Это вообще черта русской женщины — быть несчастливой в любви?

— У моих героинь и героев с личной жизнью по-разному. Мой первый рассказ назывался «Счастливые» — про пару любящих друг друга стариков, потерявших давным-давно единственного ребенка. Так что этого вашего замечания я не принимаю. А вот насчет особого дарования русских женщин быть несчастными — тут я готова согласиться с вами. Россия действительно страна несчастных женщин. Почему это так — вопрос сложный. Я думаю, что причин много.

Как писатель и как человек, могу сказать, что в очень большой степени состояние «счастья» или «несчастья» — вопрос личного выбора. Если человек не хочет быть несчастным, в огромном большинстве случаев он может выйти из этого отвратительного состояния. Но если человек — и с женщинами это случается чаще, чем с мужчинами, — хочет быть несчастным, то на этом пути он может отлично преуспеть, даже не имея к этому видимых оснований. Свое несчастье можно холить, лелеять, взращивать его, не давая о нем забыть ни себе, ни окружающим. У меня был в жизни период, когда я чувствовала себя остро несчастной. Довольно долго — год или два. До тех пор, пока в один прекрасный день я сама себе не надоела с этим обрыднувшим мне несчастьем, которое уже превратилось в хорошее хроническое заболевание. В моем случае оно называлось унынием. Тогда я сказала себе: хватит! Не скажу, чтобы сразу, в один миг, но через какое-то время зараза эта от меня отошла.

Та же Америка иначе относится к проблеме страдания, чем Россия. Страдание там почти неприлично, его следует скрывать, а не предъявлять. Американцы — и женщины, и мужчины — стараются от страдания избавиться и наработали для этого специальные механизмы. Полезные. Но хорошо бы разглядеть границу — в какой момент, избавившись от страдания, человек теряет и способность к состраданию? Если такое произойдет, то это — моральная катастрофа. В этом же кроется причина, почему нам так хорошо в своем родном кругу: мы выросли в семейно-дружеской атмосфере сострадания и взаимного интереса.

А если мы посмотрим в сторону нашей великой литературы… Только капитанская дочка Маша Миронова, сирота, чудом выжившая девочка, да барышня-крестьянка Лиза Муромская счастливы. Да еще, может, Наташа Ростова, с которой Толстой расстался до того, как начались в ее жизни семейные неурядицы. Все прочие — сплошь Анны Каренины и Сонечки Мармеладовы. Литература великая, само собой, но быть счастливой женщину не учит.

— Считается, что чем хуже живется художнику, тем лучше ему пишется…

— Уверяю вас, когда у человека нога в «испанском сапожке», или нарыв в горле, или ребенок при смерти, он не пишет, не рисует и не танцует. А вот пережитой опыт — острый, сильный, глубокий — мне кажется, необходим. Но это только мне так кажется. Марселю Прусту, проведшему всю свою жизнь в обитой войлоком комнате, оберегавшему себя от любого воздействия внешнего мира, возможно, так не казалось: ему при этой изоляции удалось столь глубоко погрузиться в душу современников, что до сих пор его книги читают с наслаждением.

А вот два русских гения ХХ века — Набоков и Бродский. Набоков был совершенно счастлив в семейной жизни и написал один из самых скандальных романов века — «Лолита». И никакими несчастьями за это не заплатил. Напротив, сильно поправил свои финансовые дела. А Бродский вовсе не был счастлив в семейной жизни, да и вообще в отношениях с женщинами. И оставил множество лирических шедевров. Нет такого закона, по которому писатель должен быть непременно несчастлив. Даже если этого желает почтеннейшая публика.

Одиночество в награду

— ВООБЩЕ для художника одиночество — награда, или наказание, или единственно возможный способ существования? Или человеку вообще необходимо одиночество, хотя бы время от времени, в малых дозах?

— Одиночество — не награда или наказание, а скорее — потребность. Но один нуждается в этом больше, другой меньше. Писатель Юлий Маркович Даниэль, отсидевший пять лет в лагерях, сказал мне однажды, что невозможность быть в одиночестве — одно из самых мучительных испытаний тюремного заключения. Когда дети были маленькими, я тоже страдала от того, что ни на минуту не могу остаться в одиночестве. Помню удовольствие, с которым задвигала задвижку в уборной. Наверное, одиночество может быть испытанием. Но я остро этого никогда не переживала.

— Говорят, жизнь сама придумывает такие сюжеты, что Шекспир с его трагедиями просто отдыхает.

— Жизнь полна сюжетов — простых, иногда до пошлости, и очень заковыристых. Сюжетов — как голодных котов на помойке. И все они давно записаны. Новый сюжет — страшно редкое литературное событие. Меня же гораздо больше увлекает построение характеров. Вообще есть несколько историй в моей жизни, которые очень глубоко меня тронули, но я никогда об этом не напишу. Потому что это может сильно ранить и даже изменить жизнь близких людей. Подумайте-ка: тайна отцовства, кровосмесительная измена, случайное, но скрытое убийство.

— У вас обостренный взгляд на людей. Скажите, мы за десять с небольшим лет новой жизни в новой стране сильно изменились?

— Ни 10, ни 100, ни 1000 лет не меняют человека. Я не хочу сказать, что природа человека неизменна. Просто масштабы времени здесь иные, более крупные. Я ведь в прошлом биолог, генетик и не совсем забыла, что процессы в популяциях медленны, требуют смены сотен поколений. И только какие-то особые, специальные события могут их ускорять.