Лилия Бернес-Бодрова

Биография

С Бернесом мы познакомились в школе: я была тогда замужем, он - вдовцом, один воспитывал дочку. И так странно получилось: мой муж сам нас познакомил. Марк потом признавался: "Я с первого дня решил, что уведу тебя".

Источник информации: журнал "КАРАВАН ИСТОРИЙ", ноябрь 1999.

Первого сентября мы привезли сына в школу (это была единственная на всю Москву французская школа, в ней учились дети многих известных людей). Выходя из машины, я увидела Марка: он держал за руку дочку, рядом стояла какая-то женщина (потом я узнала, что это домработница). Его лицо мне показалось знакомым, и я шепнула мужу: "Смотри, вон Крючков стоит". "Не Крючков, а Бернес", - поправил муж. И представил нас друг другу.

- Они приятельствовали?

- Нет, конечно, но мой муж всю жизнь работал фотокорреспондентом "Пари-матч" и знал очень многих.

- Так он француз?

- Наполовину. Отец Люсьена - француз, мама - русская.

- Не тот ли это человек, о котором упоминает в своей последней книге Андрей Кончаловский, - Люсьен Но, знаменитый московский иностранец, плейбой, обладатель немыслимой красоты замшевых пиджаков?..

- И единственного в Москве "шевроле". Да, это он. Когда я от него ушла, у наших знакомых был шок. Мои подруги, которым я рассказывала, что Марк сделал мне предложение, никак не хотели поверить, что я говорю серьезно: "Как? Ты готова уйти из такого благополучного дома?"

Марк знал, что происходит в моей семье, - об этом многие в Москве знали, шумная была история.

- Я тоже что-то слышала... Рассказывали, что ваш первый муж так любил женщин, что не мог пропустить ни одной...

- Несколько раз я пыталась от него уйти, он меня возвращал, клялся-божился, что это не повторится. Но все повторялось... Некоторые женщины с этим мирятся - я не хотела. Мне надо было вырваться из той семьи, а Марк сделал все, чтобы я ушла к нему.

Когда я приезжала за сыном в школу, ко мне всегда подбегала Наташа Бернес, чтобы передать от отца привет: "Папа вчера звонил из Ташкента, спрашивал, видела ли я вас, как вы себя чувствуете, как выглядите". Я не придавала этому особого значения. А потом было первое родительское собрание. Нас всех усадили на места наших детей, и мы с Бернесом оказались за одной партой. И вдруг он мне сказал: "Вы не хотите послушать Азнавура?"

Тогда в Москве никто не слышал о таком певце: знали Монтана, Эдит Пиаф и все, пожалуй. А Марк только что вернулся из поездки во Францию и привез пластинку, которая ходила по рукам, - он был очень увлечен Азнавуром. "Давайте поедем к моим друзьям, на Кутузовский, и там послушаем". К себе он почему-то меня не приглашал.

Мы поехали, и с того дня Марк начал мне звонить. Мы подолгу разговаривали, ходили на какие-то закрытые просмотры на "Мосфильм". Были бесконечные цветы - чуть ли не каждый день на пороге стоял посыльный с розами.

- А муж не пытался узнать, кто это засыпает вас цветами?

- Он ни о чем меня не спрашивал, делал вид, что не замечает. К тому же это продолжалось не так уж долго - три месяца. В начале ноября Марк сказал мне: "Лиля, уходи из дому". Это было так неожиданно...

Я растерялась, стала говорить, что не знаю - у меня же сын, и потом я должна лечь в больницу, у меня не все в порядке со здоровьем... "Отлично, - сказал Марк, - выйдешь из больницы - и уходи".

И вот муж везет меня в больницу, мы выезжаем на Ленинградское шоссе, и вдруг я вижу мигающие фары встречной машины. Это был Марк - он уже доехал до больницы, узнал, что меня еще нет, и отправился навстречу - хотел проводить... Потом была больничная палата, знакомый врач, у которого я спрашивала совета, как мне поступить, - у меня же сын и муж, с которым я прожила столько лет, а Марка я совсем не знаю, только чувствую - я ему очень нужна. У него девочка растет без матери...

- Бернес, наверное, был очень обаятельным человеком.

- Очень, а в молодости так просто красивым. Когда мы познакомились, ему уже исполнилось сорок семь - он старше меня на восемнадцать лет, но удивительная улыбка, хитрющий прищур - все это осталось. Он мог подойти, положить руку на плечо - и женщина была готова на все. Правда, со мной он такого не проделывал - был очень осторожен, видимо, боялся спугнуть.

Поначалу я не была в него влюблена. Только чувствовала какое-то тепло и нежность - он очень трогательно ко мне относился, бережно, внимательно. Его терпеливое ухаживание, обещание спокойной счастливой жизни с двумя детьми было для меня важнее самых пылких признаний. Я вернулась из больницы и через несколько дней сказала мужу, что ухожу. Люсьен заявил, что об этом не может быть и речи, он этого не допустит. Он долго кричал на меня, даже вызвал приятеля, чтобы тот не выпускал меня из квартиры, а сам поехал разговаривать с Марком. Они встретились во дворе того самого дома, в котором я живу по сей день, и начали выяснять отношения. Марк предложил: "Ну что мы тут спорим, поедем к ней, пусть Лиля все и решит". А я все это время сидела и ждала. Наконец муж вернулся и пробурчал, не глядя на меня: "Иди, он тебя ждет".

- Как же он вас отпустил?

- Все решилось в дороге. Они ехали по Садовому кольцу на Ленинский каждый в своей машине и обменивались репликами из окна в окно. На первом перекрестке Люсьен спросил: "Это вы розы присылали?" "Я", - ответил Марк. Следующий светофор. "Вы с ней спали?" - "Да", - сказал Марк. Это была маленькая ложь, но он очень не хотел меня потерять.

Так все и случилось. Вечером, часов в пять, Марк меня увез, а на следующий день мы с ним и его дочкой пришли забирать из школы моего сына. Наташка в тот день была больна, пропустила уроки, он подбежал к ней, начал рассказывать про школу, что там было... Когда я ему сказала: "Жан, я сейчас съезжу за нашими вещами", у него округлились глаза. Но он первым стал называть Марка папой, никто его не заставлял. Наташа довольно долго никак меня не называла. Потом уже стала говорить "мама". Я приходила в школу, она бежала навстречу и громко кричала: "Мамуля!" - чтобы все слышали.

Друзья Марка

приняли меня сразу. Я не понравилась только Никите Богословскому... и домработнице. Она была злая баба и к тому же привыкла считать себя в доме хозяйкой. А тут появилась молодая женщина, да еще и с сыном... Наташа росла без матери четыре года и каждый день утром привыкла есть сосиски. А я сына по утрам кормила манной кашей. Так домработница назло стала давать Жану ненавистные ему сосиски, а Наташу принялась пичкать манной кашей, которую девочка терпеть не могла. Когда по воскресеньям наша злобная тетка уходила, я лазала по углам и выгребала горы грязи.

Марк переехал в эту квартиру после смерти жены - что бы не оставаться в одном доме с людьми, которые видели, как она болела и умирала.

- Ее, кажется, звали Паола?

- В кругу друзей. На самом деле она была Полина Семеновна. Марк никогда мне о ней не рассказывал, но домработница насплетничала, что при Паоле он вел себя довольно свободно, Полина Семеновна переживала...

- Ходили слухи о его романе с Людмилой Гурченко...

- Вот это абсолютная неправда. Она снимала в нашем подъезде комнату и долго не была с ним знакома. В своей книге Люся сама рассказывает, как однажды ехала с Бернесом в лифте, но он не обратил на нее внимания. Потом уже, когда для нее настали тяжелые времена, не было работы, она просто пришла к нам и сказала: "Марк, мне очень плохо". И тогда Марк предложил ей выступать в первом отделении его творческих встреч, чтобы она немножко заработала. Никакого романа у них не было, это все сплетни.

- Лилия Михайловна, а почему ваши подруги так сокрушались, что вы ушли из благополучного дома? Разве у Марка Бернеса жизнь не была устроена? Популярнейший человек, символ советской песни, лауреат Сталинской премии...

- Он пережил очень тяжелые времена. Это, правда, было еще до меня, до того, как мы познакомились. У него умерла жена, и почти одновременно началась кампания в прессе, которая его чуть не уничтожила. В "Правде" появилась статья "Пошлость на эстраде", в "Комсомолке" - фельетон "Звезда на Волге..."

- Что-то связанное с машиной, по-моему? Кажется, Бернес кого-то сбил...

- Да ничего подобного, он просто не остановился, нарушил приказ милиционера. Эта статья была организована зятем Хрущева Аджубеем, который был тогда главным редактором "Комсомольской правды". Они с Марком когда-то не поделили даму, за которой оба ухаживали.

В это время проходил съезд комсомола. Марка пригласили выступить на закрытии. Тогда же все было регламентировано, программа концерта заранее определялась: допустим, ты можешь исполнить две песни, и не более того, как бы тебя ни вызывали на "бис". Марк спел свои две песни, но его не хотели отпускать: зал стоя скандировал Марку. Он за кулисы - а там нет никого из начальства, чтобы можно было спросить разрешения остаться на сцене. Как Марку потом рассказали, Хрущев, сидевший в ложе, с неудовольствием произнес: "Ишь ты, не может уд

влетворить потребности молодежи, спеть лишнюю песню". Этого было достаточно для того, чтобы начать травлю Бернеса. Несколько лет у него не было ни концертов, ни фильмов, его никуда не выпускали.

Потом Аджубей подтвердил, что эта кампания была спровоцирована. В начале бО-х мы с Марком ехали в Болгарию на одном пароходе с группой журналистов, которые направлялись в Алжир. Когда в Констанце всех начали пересаживать в автобусы, к нам подошел Аджубей и извинился за все, что тогда было сделано. Марк сказал: "Ну что ты, Алеша, не стоит об этом вспоминать". На самом деле он очень болезненно переживал, что не снимается, что запрещают какие-то песни, что его не включают ни в одну официальную киноделегацию...

- Вы его жалели?

- Марк не давал повода для жалости. Но я видела, как ему трудно. Кино уже было в прошлом, ему оставались только концерты, творческие вечера, платили за них копейки...

Когда мы познакомились, я училась на курсах французского языка, но Марк сказал: "Никаких курсов, ты будешь работать со мной". Сначала я испугалась: как я выйду на сцену, я же никогда близко к ней не подходила! Но с первой поездки стала вести его концерты, и затем, куда бы Марка ни приглашали выступить, он всегда предупреждал: "Меня будет объявлять Лиля".

Это были безумно интересные концерты. Ночью после представления все собирались в номере - Лидия Русланова, Зоя Федорова, Гаркави - и начинались долгие разговоры. Это были не светские сплетни, к которым я привыкла в той, прошлой жизни с Люсьеном, а воспоминания о тюрьмах и лагерях, как люди возвращались после реабилитации, как их встречали в Москве. И никаких жалоб: "Ах, какие мы несчастные - сидели в карцере!" (Зоя Федорова, по-моему, все время сидела в карцере, потому что сопротивлялась.) Ко всему этому отношение было таким: это позади, теперь вот живем дальше, вся жизнь еще впереди. Зоя вспоминала, как приехала в Москву после освобождения. Ее дочь Вика все это время жила где-то в Казахстане с Зоиной сестрой и была уверена, что та ее мать. Когда они встретились, Зоя заплакала, а девочка никак не могла понять, в чем дело, и удивлялась: "Тетя Зоя, почему ты плачешь?"

Федорова и Русланова познакомились на пересылке во Владимирском централе. Лидия Андреевна была удивительная женщина, царь-баба. На кремлевские приемы приходила роскошно одетая, в бриллиантах, и как-то раз Сталин - я это от нее самой слышала - поинтересовался: "Неужели все это настоящее?" "Русская баба, - ответила Русланова, - должна быть во всем настоящей!"

- Говорят, что как раз за бриллианты ее и посадили...

- Это все болтовня. Ее посадили как жену врага народа, после того как репрессировали ее мужа, генерала Крюкова. Помню, как она возмущалась: "Мне там говорили, что Крюков такой богатый - пол-Германии вывез. Ничего он мне не принес в приданое, кроме своей дочери!" Причем говорилось все это при Гаркави, который

когда-то был ее мужем - Русланова ведь от Гаркави ушла к Крюкову.

Колоритная была женщина, и силы невероятной. Однажды руководство лагеря пожелало устроить ее концерт. Она долго отказывалась, потом согласилась, вышла на сцену, обвела глазами зал: "А где мои товарищи? Если их не пустят, я петь не буду". Пришлось собрать заключенных. На первом же своем концерте в Москве Русланова опустилась перед публикой на колени...

Еще она рассказывала, как собирала по московским домам свои вещи, по музеям - свои картины: имущество репрессированных обычно конфисковывали, потом распродавали. У Михалкова, к примеру, она ковер свой обнаружила. Отвернула угол - а там знакомое клеймо: "Серега, это ж мой ковер!"

Марка окружали достойные люди, слушать их было интересно. И дом у нас был веселый, хлебосольный, к нам любили приходить - я хорошо готовила, и много.

Помню, как после ужина стояли на одной ноге возле стола балерины Ольга Лепешинская и Люся Юткевич - им надо было блюсти фигуру. У нас часто бывал тогдашний американский посол Томпсон, я его принимала. Уйма иностранных корреспондентов - французы, югославы... И смех был, и хохмы, и танцы - все что хотите.

- А песни? Марк Наумович пел, когда собирались гости?

- Никогда. Я помню, как-то в Одессе (там всегда были богатые люди) ему предложили: "Марк, ты не мог бы поехать на дачу, спеть, тебе за это хорошо заплатят". Марк ответил: "Я за столом никогда не пою". Он гордый был человек. Во Франции, когда мы уже объехали все побережье и вернулись в Париж, ему предложили остаться еще на неделю и выступить по телевидению. Марк спросил: "А в какое время?" - "В пять часов". - "А когда передают выступления Монтана, Азнавура?" - "В семь". Он подмигнул мне: "Знаешь, поедем домой". И в тот же день мы уехали.

- Бернеса так хорошо знали во Франции?

- У нас же там было много друзей, знакомых журналистов, они привозили пластинки Марка. Его песню "Когда поет далекий друг" Ив Монтан пел по-французски. Поэтому нам частенько приходили письма откуда-нибудь из Марселя от совершенно незнакомых людей, которые приглашали нас в гости.

Помню, как-то раз мы попали в Канн во время кинофестиваля. Из всей советской группы на прием пригласили Жанну Болотову, нас с Марком и жену Чухрая. Я себя немножко неловко чувствовала, поскольку у меня не было специального туалета. В том же положении оказалась и Жанна - ее багаж задержался в Париже. Сидим мы за столиками... А в нашей группе был грузинский актер, который, кстати, спустя несколько лет остался во Франции. На прием его никто не приглашал, но он каким-то образом туда попал и оказался за одним столиком с американцами. И вдруг он к нам подходит:

"Марк, я с твоей помощью могу выиграть пари. Только что вон тот американец мне сказал, что отдал бы все на свете, чтобы увидеть Марка Бернеса. Я сейчас его приведу". И подводит к нашему столику пожилого уже мужч

ну. Тот обнимает Марка, целует, взволнованно что-то говорит ему по-французски... Марк ничего не понимает. Потом, когда подошла переводчица, выяснилось, что этот человек - американский продюсер, который во время войны прокатывал "Двух бойцов".

- Говорят, Бернес вас страшно ревновал, не отпускал от себя ни на минуту...

- Это даже не ревность была, а желание всегда быть рядом. Порой до курьезов доходило. Помню, я собралась в гости к приятельнице - Жене Аркановой. Марк сказал: "Мне неохота. Я лучше дома полежу". Женя неподалеку от нас жила, на Самотеке. Я звоню к ней в дверь, она открывает - и я вижу Марка: он приехал на машине. Во всем должен был участвовать.

Он ревновал меня даже к детям. Вечером они делали уроки, я заходила к ним в комнату, чтобы помочь. А Марк открывал дверь, брал меня за руку и уводил: "У них вся жизнь впереди, а нам с тобой неизвестно сколько осталось..." Я должна была принадлежать только ему.

Но самое главное - он не мог без меня работать. Как-то его отправили в Польшу - по-моему, вместе с Майей Кри-сталлинской. Мой паспорт не был готов, и я осталась дома. Приезжает Марк в Варшаву - а через три дня звонок от посла с просьбой, чтобы меня немедленно отправили к Бернесу. Мне принесли паспорт на дом и чуть ли не вытолкнули за границу. Оказывается, Марк объявил: "Без Лили не буду выступать!" Если его приглашали куда-то одного, он отказывался: "Разве вы не знаете, что я женат?"

Тогда ведь это не было принято - даже члены правительства всюду ездили без жен. А я всегда должна была быть рядом. Но на полшага позади него. Как-то нас пригласили в Дом кино - праздник, застолье, ну и, как обычно, кто-то из знакомых здоровается, заводит разговор. Какая-то дама подходит к нам: "Марк, какая у вас прелестная жена!" Марк взял меня за руку и сухо сказал: "До свидания!" Больше он с ней не общался. Все знали, что не стоит делать мне комплиментов - Марк может ответить очень резко.

- А вы отмечали годовщину знакомства?

- Нет, мы просто считали, что всегда были вместе.

- Но ведь вы вышли замуж по сути дела за совершенно незнакомого человека. И не были в него влюблены...

- А что такое любовь, кто может сказать? Я никогда не понимала, как можно влюбиться с первого взгляда. Во что? В силуэт, голос, лицо? Чтобы полюбить человека, надо его почувствовать.

Когда мы встретились, я была настолько закомплексована своим первым мужем, что боялась голову поднять. А с Марком я распрямилась. Он никогда мне не говорил: "Ах, какая ты красивая!" Но я знала: он счастлив оттого, что я рядом.

Помню один смешной случай: отмечали 50-летие Зямы Гердта. А перед этим был юбилей Утесова, на который из Одессы доставили специально приготовленную фаршированную рыбу. Зяма тоже купил рыбы и принес мне: "Лиля, приготовь!" На банкете администраторы-одесситы стали спрашивать: "А кто фаршировал эту рыбу? Она же вкуснее, чем на

а с Одессы!" Тогда Марк гордо объявил: "Это моя гойка готовила!" (имелось в виду - русская).

У него был взрывной характер, и мне часто приходилось сглаживать ситуацию, звонить людям и объяснять: "Ну, Марк погорячился, давайте не будем обострять отношения". Иногда кто-то из наших детей выводил его из себя, и тогда по дому летали тарелки. Все это было. Но я знала главное - он не может жить без меня. А в дни своей болезни Марк в буквальном смысле не мог без меня дышать: не давал врачам поставить капельницу, не позволял делать уколы, пока я не приду.

Его болезнь свалилась на меня как рухнувший дом. Он стал плохо себя чувствовать, жаловался, что нет сил. Конечно, он не один год был болен. Ему упорно ставили диагноз "радикулит", а в результате выяснилось, что это рак легких. Но поздно, уже ничего нельзя было сделать...

Когда его не стало, моя жизнь кончилась. Я осталась одна с двумя шестнадцатилетними детьми, которых надо было ставить на ноги. Шестнадцать лет - жуткий возраст, если у детей нет отца. Мне пришлось быть и мамой и папой, думать, как сделать, чтобы они не чувствовали сиротства, чтобы семья не развалилась. Все это было очень трудно. Я села за руль - починила старый автомобиль, который стоял с тех пор, как Марк попал в аварию. Прежде я никогда не водила машину. Многие наши знакомые говорили: "Если бы Марк сейчас открыл глаза и посмотрел!"

- Он считал вас беспомощной?

- А я такой и была. Я при нем не знала даже, сколько хлеб стоит. Марк обо всем заботился, все за меня решал. Ему казалось, что без него я ничего не могу сделать. Но вот видите, справилась... Вышли книги о нем, изданы компакт-диски с его песнями. Правда, за них ничего не платят...

- А как сложилась судьба ваших детей?

- Наташа окончила МГУ, факультет восточных языков (ИСАА), потом уехала в Америку с мужем, который очень хотел эмигрировать и ее уговорил. Сейчас она работает в какой-то фирме, живет благополучно, только, к сожалению, личная жизнь Наташи все никак не сложится. От первого мужа она ушла сама, второй ушел от нее. А ведь сорок шесть лет - уже не младенческий возраст, и она, конечно, очень страдает от одиночества.

А Жан закончил ВГИК, операторский международный факультет, но оператором никогда не работал. Так, ходил с камерой... Что он сейчас делает, я не знаю, у меня с ним нет контактов. Два года назад он пытался отнять квартиру Бернеса, снял со стены и унес фотографии, которые когда-то повесил Марк... В детстве Жан его обожал, просто молился на отца, и Марк гордился, что у него такой сын. Никому и в голову не могло прийти, какой из него вырастет мужчина...

Теперь вся моя надежда на внучку - Люсеньке двенадцать лет и она любит слушать песни Марка. Когда мне позвонили из Петербурга и сообщили, что его именем назвали планету, ей было всего четыре. Она широко открыла глаза и прошептала: "Бабуля! Какой же Марк знаменитый!