Леония-Шарлотта ДАнтес

«Я награжу Вас горькою любовью….» Набросок судьбы и характера или размышления о возмездии.

Влюбленная в творения, эпоху и жизнь Пушкина до крайности разума, Леони Д”Антес в один из вечеров осмелилась резко и прямо высказать отцу свое истинное мнение о его безобразном поступке, а в ответ на его «жалкий лепет оправданья» о том, что он «тоже человек и защищал свою честь», заявила, что отказывается говорить с ним, понимать его и назвала отца убийцею Пушкина!

1.

Ее жизнь так странна, и о ней сохранилось так мало свидетельств, что я долго думала стоит ли писать о ее Судьбе вообще, стоит ли дотрагиваться до пелены, которая столь надежна скрыла ее Бытие от суетного и горделивого мира, что не осталось даже ее изображения. Ни одного портрета, ни одной м

иниатюры, ни профиля, ни акварели, ни даже и карандашного наброска за все сорок восемь лет ее странного и страннического, горького и пленительного в своей неизбывной Тайне путешествия - жития по этой Земле!

Но кому, скажете Вы, кому есть дело до дочери того, чье имя в России почти что пр

оклято – и видимым и невидимым проклятием, анафемою сознания и подсознания, корней и крови, души и памяти, сердца и чувства??!

Чье имя, произносится на русской земле уже почти двести лет с тщательно нескрываемым оттенком презрения. Дочерью барона Жоржа Геккерна Д’Антеса… Зачем же нам изучать

тщательно ее биографию, читать старые письма, перелистывать альбомы и книги в поисках портрета? Зачем? Ведь не только лишь для того, чтобы убедиться, что кара Небес настигла - таки « котильонного принца», «смешливого цареубийцу», шуана Жоржа – Шарля Д’Антеса, сенатора Второй Империи, мэра го

рода Сульц, что близ виноградной долины Амбуаза? Настигла вдали от петербургских дворцовых зал и казарменной муштры, вдали от роскошных покоев венских дипломатических резиденций, вдали от взглядов и насмешливых улыбок того самого светского бомонда, который он ненавидел до глубины души, и кото

рым был пылко презираем взаимно.. Настигла и захватила полностью в свои удушающие объятия ни где – нибудь, а в его собственном доме, а точнее, в - древнем замке Д’Антесов, родовом, фамильном гнезде под розовато – фиолетовой черепицей, с островерхими башенками, витыми перилами лестниц, изразцо

выми печами, каминами и гостиными, увешанными фамильными портретами и картинами в позолоченном багете. Лишь в одной комнате дома не было ни родовых портретов, ни картин, ни хрупких девичьих безделушек.

Там стояли рядами на полках книги с непонятною, славянскою вязью букв и повсюду висели портрет

ы мужчины с высоким лбом, темными завитками на висках и резко очерченными африканскими губами. Перед самым большим из них, как перед алтарною иконою, горела лампада. Леония – Шарлотта Д’ Антес, третья и младшая дочь барона Жоржа Д’Антеса де Геккерна, истинного католика и христианина, отказывалась

молиться Кресту Господню. Но и русской веры матери, «баронессы Катрин» – тоже не приняла. Все свои чаяния, желания и надежды, она слагала к портрету далекого дядюшки с певуче - победным греческим именем «Александр» и совсем уж непроизносимым отчеством: «Сергеевич» .

Дядюшки, которого далеким п

етербургским, черным январем 1837 года убил на дуэли ее отец. Русский язык она знала в совершенстве. Стихи и проза Александра Пушкина стали для мадемуазель Д’Антес второй Библией, а сам он – почти что Богом. Почти…

2.

Маленькая баронесса Шарлотта – Леония Д’Антес де Геккерн родилась 4 апреля

1840 года (новый стиль), в Сульце, близ Кольмара, в родовом имении Д’Антесов. По свидетельству историка - любителя, биографа семьи, внука «баронессы Катрин», Луи Метмана : «дом с высокой крышей, по местному обычаю, увенчанный гнездом аиста, просторные комнаты, меблированные без лишней роско

ши, лестница из вогезского розового камня – все носило характер эльзаского дома состоятельного класса. Скорее господский дом, нежели деревенский замок, он соединялся с просторным двором, превращенным впоследствии в сад, и с фермой.. Боковой флигель, построенный еще в восемнадцатом веке, был сразу ж

е, по приезде, отведен молодой чете. Она могла жить в нем совершенно отдельно, в стороне от политических споров и местных ссор *(*читается между строк другое: «в стороне от семьи, которая не слишком любезно приняла невестку – чужестранку, почти погубившую карьеру сына, да и от общества»! – автор.),

которые временами занимали, не задевая, впрочем, глубоко, маленький, провинициальный мирок, ютившийся вокруг почтенного главы семейства..»

«Малютка Леони» была более чем прохладно встречена матерью, страстно желавшей угодить обожаемому супругу и ожидавшей только сына – наследника. Менее, чем чере

з месяц после рождения младенца, баронесса уехала вместе с прислугою и детьми поправлять здоровье в «замок - дворец Шиммель» на вершине горы. Чем было вызвано такое заточение? Только ли необходимостью горного воздуха и деревенской тишины расшатанному частыми родами здоровью Екатерины Николаевны? Вря

д ли.. Барон Жорж, женившийся от отчаяния на нелюбимой женщине, не красавице, не первой молодости, опутавшей его, как сетями, проявлениями своего пылко – слепого обожания, вероятно, страстно желал освободиться от удушающего плена любви супруги хотя бы на время, хотя бы и - призрачно! Еще не оправ

ившаяся от родов, Екатерина Николаевна была сослана его «мстительною заботливостью» в такое место, откуда не могла даже как следует писать родным. Госпожа Анастасия де Сиркур, урожденная Хлюстина, соотечественница Екатерины Николаевны, жена французского писателя и публициста, графа де Сиркура, жи

вущая в Париже и изъявившая желание стать крестной матерью Леони, была вынуждена дать согласие крестить ее заочно: баронесса не могла принять единственную подругу в высокогорном родовом шатле: барону Жоржу это бы очень не понравилось.. …

3.

Как он сам отнесся к появлению на свет третьей ег

о дочери нам доподлинно неизвестно. На людях – предупредительный, сверхгалантный и любезный, наедине он мог постоянно, изо дня в день, мелочно третировать супругу и ядовито насмехаться над ее привычками, симпатиями, над ее тщетным ожиданием писем из России, и даже над ее, как ему казалось, «нел

овкою способностью производить на свет лишь барышень, плодя нищету». Обо всем этом между строк можно прочесть в тех немногочисленных письмах баронессы, отправленных родным , которые она писала при закрытых дверях, всячески скрываясь от мужа и с нервною деликатностью именуя его « навязчивым посет

ителем».

Те же письма, которые она не прятала, мужем - педантично прочитывались, и потому, – буквально светились показным счастьем избалованной всеобщим вниманием, довольной и замужеством и детьми, Женщины.

Нечаянная «коллекция барышень Д’Антес», от которой бывший петербургский кавалергард

всячески отворачивал свое отеческое, капризное лицо и кривил губы, впрочем, была очень мила всякому глазу, ибо, уже в детстве, все три девочки знатной фамилии Эльзаса отличались «неподдельным очарованием женщин рода Гончаровых» (*Строка из подлинного письма Е Н. Д’Антес де Геккерн – брату - Д.

Н. Гончарову в Полотняный завод - автор.) Это все же как-то смягчало вечное недовольство желчного и скупого барона и его родного отца, Жозефа – Луи Д’Антеса, ведь и нежеланных дочерей и внучек все - таки можно было выгодно выдать замуж…

4.

Как они росли, девочки Д’Антес: Матильда, Берта -

Жозефина и Леония - Шарлотта? Об этом тоже мало известно. Вот лишь несколько строк из письма «баронессы Катрин» родным, в Полотняный завод. Строк, скупо рисующих картину их раннего детства: « Мои дети так же красивы, как и милы, и особенно, что в них замечательно, это – здоровье: никогда никаких

болезней, зубки у них прорезались без малейших страданий, и если бы ты увидел моих маленьких эльзасок, ты бы сказал, что трудно предположить, чтобы из них когда –нибудь вышли худенькие, хрупкие женщины… В любую погоду, зимой и летом, он гуляют; дома всегда ходят в открытых платьях с голыми ручками

и ножками, никаких чулок, только очень короткие носочки и туфельки, вот их костюм в любое время года. Все при виде их удивляются и ими восхищаются. У них аппетит, как у маленьких волчат, они едят все, что им нравится, кроме сладостей и варенья.»

В строках отчетливо видна материнская гордость дет

ьми, украшенная строгой заботливостью о здоровье и нраве. Екатерина Николаевна тщательно занималась своими малышками: постоянное ее уединение тому много способствовало. Матильда и Берта рано начали говорить и отличались, наряду со смышленностью, необычайно кротким характером: они слушались в

зрослых, по выражению Екатерины Николаевны, «с первого взгляда». Впрочем, послушанию такому немало способствовала и весьма напряженная атмосфера в семье: отец был вечно раздражен и недоволен, целыми неделями пропадал на охоте или на ферме, которую они вместе с приемным отцом* (*или любовником?),

бароном Луи де Геккерном, приобрели в 1839 году. Она располагалась в нескольких лье от замка. Что происходило на ферме, каковы были там порядки, какие велись разговоры и споры, баронесса не знала, ибо ни разу не была допущена на ее порог. Барон и его приемный «сын - отрада» Жорж Д’Антес часто

охотились вдвоем.

5.

...И однажды, именно на такой «уединенной» охоте произошло некое загадочное событие, о котором Екатерина Николаевна с содроганием сердца рассказывала в письме к брату, Дмитрию Николаевичу:

« 28 января 1841 года. Сульц.

В то время, как я писала тебе в письме о всяких

пустяках, мой дорогой друг, я и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мною случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четырех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздробила всю кость. Он ужасно страдал, и страдает еще и сейчас; слава Богу

, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий; врач говорит, что это - месяцев на шесть.. Это ужасно, когда подумаю, что я могла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благодарить небо, что оно только этим ограничило страшное испытание, что оно мне п

осылает!» Небольшой листок, написанный наспех, с неразборчивым бисером букв, таит в себе много недосказанного, много тайн и недомолвок.

Были ли обстоятельства столь загадочного ранения Д’Антеса в действительности такими, какими он описал их жене? Что он мог скрыть ? Кто знает? Уже в следующем п

исьме, Екатерина Николаевна, благодаря брата за обещание выслать ей 5000 рублей, проговаривается: «Длительная болезнь моего мужа, как ты хорошо понимаешь, стоила очень дорого… Оплатить три счета от врачей, которые были при нем днем и ночью, это не безделица, а теперь еще и курс лечения на водах, е

сли бы ты не придешь нам на помощь, мы были бы в очень затруднительном положении..*(*Фраза построена так, что предполагает несколько прочтений: либо Екатерина Николаевна начинала забывать родной ей язык, что не мудрено в чисто французском окружении глухой провинции, где она жила; либо перевод пис

ьма не совсем точен; либо Екатерина Николаевна хотела «отрезать» брату «все пути» возможного отказа выслать настойчиво просимую ею в предыдущих письмах сумму?- автор).. Видимо, рана Д’Антеса была все же намного серьезнее, чем Екатерина Николаевна ее описала в том своем первом, испуганном письме.

Все цитируемое нами послание баронессы Геккерн наполнено, кроме страха, еще и скрытою, завуалированной тоскою по родным, отчаянием глубокого внутреннего одиночества: «Иногда я переношусь мысленно к Вам и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились тольк

о его обитатели.. Напиши мне обо всем, об изменениях, что ты делаешь в своих владениях, потому что, уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть, больше, чем ты думаешь, я по прежнему очень люблю Завод, ведь я к нему привыкла с раннего детства…»

6.

Иногда, запершись у се

бя в комнате и посадив на колени детей, Екатерина Николаевна со слезами на глазах показывала им миниатюру в овальной рамке: лицо молодого человека необычайной красоты, с тонкими, одухотворенными чертами и глубокими печальными глазами – это был портрет ее отца, Николая Афанасьевича, которому она

не писала: из – за боязни возможных ( и неизбежных!) нравственных укоров – он был очень религиозным человком.. Портрет батюшки сестре прислал все тот же обязательный глава гончаровского майората Дмитрий Николаевич Гончаров, вынужденный по долгу своего старшинства и семейных дел, расчетов и об

стоятельств переписываться с баронессою - изгнанницей, хоть и скрепя сердце. Рассказывала опечаленная баронесса малюткам – дочерям и об «аnmama Натали», некогда -удивительной красавице александровской эпохи, фрейлине императрицы Елизаветы Алексеевны; теперь - поблекшей, погрузневшей, ходившей с ор

еховою палкой, но сохранившей властность манер и гордую несгибаемость осанки. Показывала ее портрет – копию, в палево-синем тоне, нарисованном самою Наталией Ивановной еще в далекой юности. Дети, восхищенные красотою старинных изящных миниатюр, нередко просили разрешения поцеловать их. Екатерина

Николаевна охотно позволяла это . И писала со щемящей гордостью брату, что несказанно рада тому, что сумела внушить детям любовь к далеким родным. Вероятно, она очень много рассказывала любознательным Матильде и Берте о России, о далекой Калуге, роскошном некогда имении Гончаровых в Яропольце и

о пришедшем теперь в упадок дворце «прадедушки Дорошенки»* (*А Пушкин), в котором было более сорока комнат, огромные коллекции картин, фарфора и старинной мебели со старинною библиотекою. Часто она перелистывала свои рукописные альбомы со стихами Жуковского, Козлова, Грибоедова, Вяземского

и Пушкина, и тогда ее голос становился еще тише и еще печальнее, а дети, зачарованные странно непонятными, певучими словами на незнакомом им языке, засыпали у нее на коленях. Она никогда не учила их русскому. Не смела.. Не могла.. Не хотела? Просто – не успела?

7.

..Ни грациозная «гримасниц

а и умница» Матильда, ни красавица Берта - Жозефина, позже так и не могли понять, как же самой маленькой из их «неразлучной троицы» сестрицы, Леонии – Шарлоте, которой, в момент смерти матери, было лишь три неполных года, удалось впитать в себя жажду познания незнакомого языка, на котором их м

ать почти не говорила?! Причем, впитать так, что Леони смогла овладеть им в полном совершенстве, свободно писала и пыталась говорить! Екатерина Николаевна, при всем желании, не смогла бы внушить крошке нарочно такую пламенную страсть ко всему русскому и к поэзии убитого ее мужем зятя! И не только

по причинам нравственным и психологическим. Еще и просто потому, что в последние годы жизни ей было, увы, не до малышки! Родив в 1842 году (*в конце января - начале февраля – автор.) четвертого, мертвого ребенка, мальчика, которого столь жаждал ее строгий и желчный красавец муж, Екатерина Ник

олаевна долго и отчаянно болела, страдая не столько от физических недомоганий, сколько от упреков супруга и безысходной тоски. Она совершенно отчаялась вызвать в его душе какое либо ответное к ней чувство, и горькая безнадежность жизни, не согревающей его сердце, окончательно подорвала ее хру

пкие силы. Несколько утешило Екатерину Николаевну только нечаянное свидание с братом, Иваном Николаевичем, в Баден – Бадене. Барон Жорж привез туда больную супругу по ее настоянию, как только она узнала из писем родных, что Иван Николаевич и его жена, Мария Ивановна, держат на знаменитых аристократ

ических водах курс лечения. Прихватил Д’Антес с собою и двух очаровательных дочек, он знал, что все Гончаровы обожают детей, и ему можно было беспроигрышно поставить на эту карту, чтобы создать у не принявшего его душою далекого русского семейства иллюзию полного процветания фамилии Геккерн – Д’Ан

тес. Ему это удалось вполне. Иван Николаевич Гончаров писал из Бадена брату Дмитрию: «Катя беспрестанно говорит о своем счастье. Я это вполне понимаю после того, как увидел, как я тебе сказал, что она счастлива с мужем и своей маленькой семьей. Ее малютки очаровательны, особенно Берта, это просто

– маленькое совершенство». Внешне все идеально, баронесса счастлива, и она и дети обожаемы отцом и супругом, разделившим с женою по словам И. Н. Гончарова, «почти пять лет совершенной ссылки, ибо Сульц и Баден стоят друг друга в отношении скуки..» Но разве истинное счастье нуждается в том, чтобы о

нем «говорили беспрестанно»? Счастья не было, его заменяла лишь неустанная о нем греза.

8.

Но и от грез тоже устают. Устав ждать любви супруга, баронесса истово бросилась в иную крайность: во что бы то ни стало увидеть себя матерью маленького барона. Отчаянно предавшись мечте о сыне – наследник

е, баронесса Катрин, едва поправившись, забеременела вновь, и, по свидетельству семейного историка Луи Метмана, «босая, с непокрытою головою в любую погоду ежедневно ходила молиться в часовню Сульца за нескольке лье от дома». Новая беременность протекала тяжело, но несмотря на это муж поехал

по настоянию отчима, барона Геккерна, вместе с Екатериной Николаевной в Вену: делать попытки возобновить карьеру. Попытки сии успеха не принесли: двери салонов и дипломатических миссий оказались прочно закрыты перед Д’Антесом, несмотря на его почетное депутатство в Генеральном совете парла

мента Верхнего Рейна. Никто не хотел протягивать руку дворянину, имевшему «три отечества и два имени» и запятнавшему свое смутное понятие о чести убийством мужа свояченницы! Барон Жорж, раздосадованный донельзя, неудачами, вернулся в Эльзас, оставив жену на попечении «свекра – дядюшки». Екатерин

а Николаевна очень тяжело переживала не только эту венскую разлуку с супругом, но и вообще, свою постоянную, собственную причастность к некоему «року» в его карьере. Внутренние душевные терзания, трагическая уверенность в «злосчастности» Судьбы, необходимость постоянно играть некую роль, вести «дв

ойную», а то и «тройную» жизнь, в глазах светского общества, родных из России, и в собственной, эльзасской, чужой и чуждой, семье, истощала все запасы ее жизненной, душевной энергии, сводило на нет всякое желание жить. Грызла, точила ее и неосознанная до конца тоска по родным. В письмах брату Дмит

рию Николаевичу той «свободной» поры *(*Д’Антес отсутствовал в течении нескольких недель- автор.) она с отчаянием сознается, что «писать ему каждый раз только о деньгах для нее сущая пытка»,… и что где-то «в самой глубине своего сердца она хранит к родным местам и к России самую большую и нежную

любовь!»

Пожалуй, в последние годы страсть к мужу и жажда подарить ему желанного сына приобрела у баронессы какой-то маниакальный характер, словно лишь в ней Екатерина Николаевна видела смысл собственного бытия, личного существования. Словно это была некая надежная ниша, в которой она могла

укрыться, спрятаться от самой себя, от терзающего ее чувства внутреннего, всепоглощающего одиночества!

9.

Небеса, в конце концов, сжалились над нею, и 22 сентября 1843 года мадам Д’Антес - Геккерн родила долгожданного сына, но, почти месяц спустя, скончалась от родового сепсиса. Это произош

ло 15 октября 1843 года. Все это – неудивительно. Роды были столь тяжелыми, что домашний врач, видимо, предлагал баронессе жесткий выбор: жизнь ее самой или появление на свет наследника фамилии. По оброненной фразе Луи Метмана: « Баронесса принесла себя в жертву сознательно.» - можно понять, ч

то Екатерина Николаевна именно выбрала свою смерть. А муж ее молчаливо одобрил сей выбор, тотчас после кончины «обожаемой, незабвенной, святой Катрин» принявшись охотно творить легенду о Женщине, пожертвовавшей собою ради продолжения столь славного эльзасского дворянского рода! Смерть несчастн

ой баронессы как бы развязала Д’Антесу руки. Теперь уже ничто не напоминало ему каждодневно и ежечасно о петербургской, страшной зиме 1837 года. Первое время после кончины Екатерины Николаевны он прожил в Сульце, постепенно подготавливая почву к возобновлению карьеры. Он занимал депутатское кре

сло в течение ряда лет, несколько раз был переизбран, приобрел вес в родном Эльзасе, стал мэром Сульца, а потом и председателем Генерального Совета Верхнего Рейна. Затем он был избран депутатом Национального собрания и переехал в Париж. Он умел ориентироваться в любой обстановке, неплохо владел

ораторским искусством и всю мощь своего личного обаяния направил на то, чтобы сделать большую политическую карьеру и занять подобающее место в обществе. Дочерей его с тщанием воспитывала незамужняя сестра, Адель Д’Антес Все три девушки выросли замечательными красавицами и, по свидетельству все тог

о же Луи Метмана, унаследовав от матери ее физические и нравственные достоинства, в особенности, « грацию ума и стана», заняли при дворе Второй Империи достаточно прочное положение.

10.

17 июня 1851 года, на заседании Национального собрания Франции, где рассматривалась конституция страны, с ч

етырехчасовою речью выступил Виктор Гюго. Среди правых депутатов, парировавших ему, был и барон Жорж Д’ Антес – Геккерн, привлекший своей пылкой и хорошо составленной речью внимание не только противников, но и сторонников Гюго. При всем желании, барона Д’Антеса нельзя было никак смешать с той «тупою

грязью и толпой, «что превратится в прах», о которой с таким презрением говорил знаменитый поэт в своем стихотворении «Семнадцатое июня 1851 года».

Он чем - то выделялся из нее. Уверенностью, хваткою, энергией, наружным лоском..

Или это «век – торгаш» уже вовсю наступал на пятки «романтическим

бредням» века Гюго и Байрона? И наступала его время. Время Д’Антеса. Время ловкача, щеголя, истинного буржуа и резонера.

Все вокруг увлеченно читали уже не «Собор Парижской Богоматери», а романы господина Бальзака, пространные «мариводажи», смешанные с неуклюжими описаниями финансовых опера

ций и афер, ростовщических интриг и вексельных махинаций, человеческих пороков и страстей.

Впрочем, трехэтажный особняк барона Жоржа Д’Антеса, дельца и сенатора, банкира и держателя паев железнодорожных концессий, тоже кипел своими страстями: искренними, подлинными и словно бы просящимися на стр

аницы очередного романа или повести «толстого писаки в засаленном жилете» - так зло и ядовито называли О. де Бальзака парижские бульварные газеты…

11.

На фоне упрочившийся карьеры, важного дипломатического поприща, которое обрел Д’ Антес, благодаря покровительству принца - регента, связям в дип

ломатическом мире, его осведомленности об иностранных дворах, которою он был обязан барону Геккерну» (*Луи Метман), семейная, родительская, отцовская жизнь Д’Антеса была полна ужасных противоречий, боли, холодности, немого отчаяния. Его прелестная красавица Леони, более всех похожая на покойную «рус

скую баронессу» внешне, отреклась от веселой и беспечной жизни светской девушки, отказалась бывать при дворе. По воспоминаниям ее родного брата Луи - Жозефа, она затворилась в своей комнате и целыми днями наизусть заучивала строфы из «Онегина» и «Кавказского пленника» или «Дубровского» и «Капита

нской дочки»..

12.

Эта красивая девушка, умеющая необыкновенно тонко чувствовать, обладала «еще одною особенностью истинно русской женщины», писал Луи Дантес – Геккерн с любовью и грустным восхищением вспоминая о покойной сестре, - «она любила науку, любила учиться.

В то время дочь сенато

ра Второй Империи, где бушевало такое шумное веселье, знаете что она делала? Она проходила, конечно, дома, весь курс Эколь Политекник*(*Высшей Политехнической школы, университета Франции), и , по словам своих профессоров, была первой»!

Барон Жорж любил дочь и потакал, на первых порах, всем ее п

рихотям, быть может, ему льстило, что красавица Леони считалАсь в парижском свете «девушкою необыкновенною» (*А. Ф. Онегин – Отто)?

Или так он заглаживал вину свою перед ужасным прошлым, кто знает?

13.

Влюбленная в творения, эпоху и жизнь Пушкина до крайности разума, Леони Д”Антес в один из

вечеров осмелилась резко и прямо высказать отцу свое истинное мнение о его безобразном поступке, а в ответ на его «жалкий лепет оправданья» о том, что он «тоже человек и защищал свою честь», заявила, что отказывается говорить с ним, понимать его и назвала отца убийцею Пушкина! В доме барона на

два года воцарилось тяжелое молчание. После этого скандала здоровье Леонии – Шарлотты Д’Антес стало резко сдавать.. По свидетельствам современников, брата и сестер вскоре она была помещена в одну из парижских лечебниц для душевнобольных и провела там все годы жизни, вплоть до кончины в 1888 год

у. В минуты просветления она была оживлена и доброжелательна и все просила родных принести ей только книги «дядюшки Пушкина»! Они были с нею до смерти. В момент кончины ей было сорок восемь лет. Могила Леонии - Шарлотты на фамильном участке кладбища ухожена и на беломраморной надгробной плите без

католического креста (! )в любое время года лежат цветы. Значит, недуг ее все - таки не прятали и не стеснялись его? Луи Метман говорит о том, что посещая могилу младшей дочери, «почтенный и одинокий старец барон Д’Антес Геккерн становился необыкновенно грустным и задумчивым и все протирал рукою

надгробие, пытаясь поудобнее уложить цветы: маргаритки или фиалки»… О чем он думал в те моменты, не ведал, конечно, никто..

14.

Барон - сенатор нигде не писал и не говорил о том, что кара Божия настигла его и накрыла смертельной тенью, но можно ли подумать иначе, зная короткую историю жизни и

судьбы его младшей дочери, Леонии – Шарлотты Д’ Антес, русской лишь на полчетверти по крови, и совсем - совсем не француженки по Духу?!

Кто - то из французских современных писателей сказал: «Мы не можем до конца почувствовать всю боль сердец русских, потерявших Пушкина, но неизвестно, что мы ска

зали бы и какою грязью забросали пресловутого Д’Антеса, убей он на дуэли, к примеру, нашего гения - Виктора Гюго! Все, увы, познается в сравнении!» (*Цитата дословная – С. М.)

Неужели же Леонии – Шарлотте Д’Антес дано было почувствовать сердечную боль всех русских и она искупила страшную вину от

ца горьким проклятием посмертной своей любви?!! Что ж! Для Небес нет ничего невозможного. Было ли все это совпадением, насмешкою Судьбы, ее карою: жизнь Леонии Д’Антес, покрытая мраком тайны и безумия? Или все это и есть - таки – истинное возмездие? Я не могу никак и ни о чем судить. По праву авт

ора. Он обязан сохранять беспристрастное молчание. Пусть думает и судит обо всем мой читатель.

___________________

Р.S. Остальные дети барона Жоржа Д’Антеса де Геккерна и баронесы Екатерины Николаевны, урожденной Гончаровой прожили обычно безмятежную жизнь. Умница Матильда вышла замуж за бригадн

ого генерала Луи Метмана и дала начало новой ветви Д’Антесов Метманов, упрочивших древний род и его богатство, положение и репутацию. Берта – Жозефина, красавица и хохотушка, была блистательною светскою дамой, супругою генерального директора почт Франции, государственного советника, графа Вандаля. С

ын Д’Антеса, наследник титула и баронских гербов и земель, и вовсе не сделал никакой карьеры. Вышел в отставку в чине капитана гвардии и поселился в Сульце, родовом поместье, где умерла его мать.. Он холил виноградники и сады, фермы и поля и опекал отца – сенатора, умершего в возрасте деяноста тре

х лет и похороненного рядом с женою.. В судьбе барона Луи Жозефа Д’Антеса де Геккерна не было ничего запоминающегося, увы! Яркая искра памяти на брегах непостоянной, легкомысленно - шаловливой Леты, часто впадающей в океан Истории, досталась только его сестре, озарила только ее Бытие.. Так иногда