Леонид Юзефович

Леонид Юзефович: «Мне не хочется кричать»

С ПИСАТЕЛЯМИ-ДЕТЕКТИВЩИКАМИ не принято говорить о сложных вещах. Потому как их основная (и порой единственная) задача — интригу покруче завернуть, а не рассуждать о законах мироздания. Леонид ЮЗЕФОВИЧ, однако, — счастливое исключение. «Отец» сыщика Ивана Путилина, лауреат премии «Национальный бестселлер», автор «Казарозы» и «Песчаных всадников» — человек умный и тонко чувствующий время (хотя сочиняет он преимущественно исторические детективы).

— Леонид Абрамович, объясните, пожалуйста, почему все хорошие люди, судя по вашим романам, родились в ХIХ веке? Сегодня криминальных происшествий случается никак не меньше, но интересны они почему-то в основном авторам «макулатурных» детективов.

— Распутать серьезное современное преступление можно только совместными усилиями многих профессионалов. Причем среди тех специфических знаний, которыми эти профессионалы должны обладать, знание человеческой психологии занимает, пожалуй, не главное место. Мне же интересен прежде всего человек. Мой герой, во-первых, — одиночка. Во-вторых, в ХIХ веке он выходит на борьбу со злом, вооруженный только знанием «во человецех сущего». Если он с таким оружием выйдет на бой в современной жизни, это будет равносильно попыткам остановить танк, стреляя по нему из трубочки жеваной бумагой. К тому же литература по самой своей природе предпочитает иметь дело с чем-то уже отстоявшимся, оформленным. Скажем, сейчас молодые люди пишут книги о 90-х годах. Потому что это время ушло. Мы даже можем назвать точную дату: 90-е годы закончились в 1998-м, когда грянул дефолт. И ощущение эпохи, ушедшей безвозвратно, рождает желание воссоздать ее. Такое желание — мощный творческий импульс. А то, что происходит прямо здесь и сейчас, что еще не остыло, — тема для журналистики, а не для литературы.

— Чем сегодня вообще можно пронять человека, заставить его думать не только о том, что он ест и как зарабатывает деньги?

— У нас у всех за последние 10 лет очень сильно повысился болевой порог. Мы столько всего перевидали, а если сами не видели, то слышали или по телевизору смотрели, что этот болевой порог — он просто у нас нарос над прежним. Чтобы пронять нас всех, нужно очень сильно кричать. Но у нормального человека крик не входит в систему ценностей — он унизителен и для того, кто кричит, и для тех, на кого кричат. В литературе обычно кричат — в переносном, конечно, смысле — люди или не очень талантливые, или крайне честолюбивые. Мне кричать не хочется. Я много лет работаю в школе, преподаю историю, и знаю, что кричит только плохой учитель. Знаете, какой самый верный способ заставить детей слушать себя? Начать говорить тихо. Некоторые наши талантливые писатели, особенно женщины, умеют понижать голос до шепота и этим заставляют прислушиваться к себе. Я использую другие приемы — замену крика. К примеру, сюжет обязательно должен содержать какую-то тайну. Для меня детективные сюжеты — всего лишь способ заставить читать мои романы, в которых собственно детектив — далеко не самое важное. А что важно, каждый решает сам.

— Сколько реальной истории в ваших исторических детективах? Ведь сейчас стало модным увлечение альтернативной историей и романами в стиле «А что было бы, если бы…»

— В моих исторических детективах про сыщика Путилина я старался точно описывать быт, исторические реалии времени. Но если говорить о событиях, которые разворачиваются в романах, то они в основном вымышлены. Хотя «Костюм Арлекина» и вся монгольская линия в «Князе ветра» основаны на подлинных фактах. Что касается увлечения альтернативной историей — в какой-то степени это реакция на детерминизм советской историографии. Там все было предопределено: должно быть именно так и никогда не могло быть иначе. Да и новое для нас всех чувство многовариантности мира играет свою роль. Я хорошо отношусь к жанру альтернативной истории и считаю, что он расширяет наши представления об истории свершившейся. Ведь вариант всегда присутствует в составе нашей обычной жизни. Все мы задумываемся о невозвратности времени, о судьбе — можно ли ее избежать. Идея альтернативной истории затрагивает вещи, которые волнуют каждого человека на уровне его собственной жизни.

— Наше желание все подвергать сомнению в том числе привело и к тому, что мы начали сомневаться в величии собственной страны. И патриотизм у одних перерос в национализм, у других — в любовь к глобализму. И совершенно непонятно, как прививать чувство патриотизма нашим детям.

— Мне это тоже непонятно. Как воспитывать патриотизм? Боюсь, что ничего, кроме банальностей, я на эту тему не скажу. Громко объявлять себя патриотом — это ведь тоже крик. А кричат обычно люди, не слишком уверенные в себе. Да, для патриотизма нужна какая-то основа, но ставить под него военные успехи России, особенно в ее теперешнем положении, — затратно и не нужно. Я знаю только, что в школе у детей вызывает большой прилив чувств информация о том, что вертолет — это изобретение русского человека Сикорского. Что телевизор тоже изобрел русский человек. Что Антарктиду мы открыли. И русская литература — одна из самых читаемых в мире. Конечно, наши социально-экономические успехи вряд ли дадут нам в ближайшее время повод для гордости. Но у России есть иное, чего нет в упорядоченной Эстонии или в благополучной Финляндии. Скажем, опыт сплавления различных народов в единое государство. Русскому характеру, российской истории национализм в грубой форме несвойственен. И мы можем гордиться тем, что смогли создать такое государство. Жаль только, что оно развалилось.

— Вы, историк, можете объяснить, почему мы интересуемся историей? Чтобы просто утолить досужий интерес или извлечь урок из ошибок предков?

— У Ключевского есть знаменитая фраза: «История ничему не учит, но наказывает за незнание ее уроков». Пытаться объяснить наш интерес к жизни предков тем, что благодаря знанию об их жизни мы сможем избежать чего-то плохого, бессмысленно — история никогда никого ничему не учила. Но тем не менее интерес к истории живет в каждом из нас. И он абсолютно иррационален.