Леонид Шварцман

38 ПОПУГАЕВ И ЕЩЕ ОДНО КРЫЛЫШКО

Ни Сталинскую, ни Ленинскую, ни Государственную премию художник Леонид ШВАРЦМАН так и не получил. Единственная его награда — хрустальная звезда «Голливуд — детям»

В детстве хотелось вскрыть герметичность сказок. Чтобы Золотая антилопа помогла уставшей Герде найти Кая, Шапокляк переадресовала свои козни Снежной королеве, Оле-Лукойе раскрыл зонтик над печальным Чебурашкой и злосчастным котенком по имени Гав, а обезьянки из «Гирлянды для малышей» объединились в общую компанию с гнусавым Слоненком, философствующим Удавом, Мартышкой и Попугаем. И все вместе пришли бы они на долгожданный день рождения к настоящему джентльмену Крокодилу Гене.

Не знала тогда я, что всю эту веселую карусель завертел-сочинил вполне взрослый художник, так и не отучившийся за свою долгую жизнь играть в куклы: Леонид Шварцман — Пигмалион со шкиперской бородкой, способный вдохнуть душу даже в «Варежку».

Уже 55 лет он отправляет в долгое плавание по широтам и меридианам экрана десятки одушевленных героев. Теперь они сами — мировые знаменитости. Как настоящие звезды, живут вполне самостоятельной жизнью. А когда-то каждый из них легко помещался на ладони художника, придирчиво рассматривавшего свое творение: хвостик не лишний? не укоротить ли лапки? Может, добавить зверю неизвестной породы пушистости?

С ним трудно говорить. Спрашиваешь про его работы, а он ежесекундно сбивается на других. Бесконечно рассказывает об учителях: художнике Шекалине, Атаманове, Качанове, Мильчине. Об учениках: Норштейне, Назарове. Об актерах: Бабановой, Астангове, Симонове, Яншине…

Он всегда хотел быть художником, ни о какой анимации и не помышлял. Успел до войны поступить в школу при Ленинградской академии художеств. В эвакуации работал на Кировском заводе, выпускавшем в Челябинске тяжелые танки. Отрок Леня стал токарем, приставленным к «карусели» — станку, точившему большие детали. Во вгиковскую мультипликационную «карусель» попал сразу после войны. Казалось, это так близко книжной графике — первой любви, над которой витали священные имена: Добужинский, Бенуа, Конашевич, Тырса, Лебедев, Чарушин.

Что же до анимации, то даже знаменитых «Трех поросят» он не видел. Лишь в 45-м посмотрел «Бэмби». Это было вторым потрясением. После Победы. На «Союзмультфильм» пришел еще студентом. В 1948 году. Его пригласили работать на легендарную ныне картину «Федя Зайцев». Там он и начал придумывать персонажи. Работал в группе неподражаемых сестер Брумберг. И продолжал учиться: у своего друга Льва Мильчина, Михаила Цехановского, Льва Атаманова, Романа Качанова. Кино натурное, с артистами, возведение декораций, городов из папье-маше не привлекало. В мультипликации пьянило ощущение свободы от притяжения реальности…

– Мы сами вольны создавать и природу, и «актеров», и целую вселенную вокруг них. Главное — образное мышление. Хоть режиссер — первое лицо, но определяющая фигура — все-таки художник. Он создает ауру фильма, его изобразительный аромат.

— Но в кинематографе исторически сложилась диктатура режиссуры. Знают фильмы Качанова, Хитрука, Котеночкина...

— Бывают такие редкие режиссеры, способные «увидеть» образ фильма. Вот Юра Норштейн. Он работал мультипликатором на многих наших фильмах. Был еще совсем мальчишкой. Но уже мудрецом, с глубинным мировоззрением, художественным видением. Личностью, влиявшей и на меня, и на Качанова, и на других режиссеров. (Кстати, Шварцман умалчивает, что преподавал Юрию Норштейну академический рисунок. — Л.М.). Я понял, что моя сильная сторона — создание персонажей.

— А как же незабываемый город в «Снежной королеве», в котором готика обретает черты таинственности, волшебства?

— Мы работали вместе с Александром Винокуровым. Чудный художник. Однокашник по ВГИКу, сотворец. Ему Бог дал чувство цвета. На каждое 8 Марта всем женщинам студии (а это была настоящая фабрика) дарил небольшие весенние пейзажи. Храню подаренные моей жене бесценные чудо-миниатюры. Обычно я делал раскадровку персонажей. Он писал декорации, живописный строй. В «Снежной королеве» я делал городскую часть и всех персонажей, кроме разбойников.

— Ходит легенда, что Хитрук стал прототипом Оле-Лукойе…

— Хитрук его одушевил, но персонаж сочинил я. В каком-то смысле мой Оле-Лукойе стал отзвуком изобразительного изящества диснеевских гномов. Самый захватывающий, таинственный и крайне нервный процесс — рождение персонажа. Приступаешь к работе — все смутно, общо. Карандаш ведет руку: сквозь ошибки, нелепости вдруг что-то проклевывается. Тогда хватаешься за соломинку, начинаешь делать шарж на знакомого человека. Например, Бульдог из «Варежки», главный степенный судья, обрел черты самого Качанова. Мама из «Варежки», та, что за книжками не видела собственного ребенка, — тоже шарж на одну из наших мультипликаторов. Но итоговое решение рождается постепенно.

Продолжая ряд «прототипов», замечу, что один из грабителей в «Обезьянках и грабителях» — сам Шварцман, второй, очевидно, схож с комедийным актером Алексеем Смирновым (Верзилой из «Операции «Ы»…»).

Если что-то остается после фильма, то это персонажи. Они — наши исполнители. Не зря во всем мире идут на актеров. На фестивале в Суздале был фильм о якуте и его лошади. Ах как эта Лошадь была сыграна! Дать бы ей приз за лучшую женскую роль.

— Неужели и у Снежной королевы был прототип?

— Я представил себе величественную, холодную красавицу. Идеальную женщину. В какой-то степени получилось благодаря волшебному, как звон колокольчика, голосу Бабановой. А мультипликатором был талантливейший Хитрук.

— Актер, его внешность, мимика влияют на портрет озвучиваемого персонажа?

— Бывало по-разному. В «Золотой антилопе» герои уже были придуманы. Но появился Рубен Симонов, зазвучал его голос — сладкий, с хрипотцой. Его одели в костюм Раджи с тюрбаном, поясом. Ведь мы снимали тогда в технике «эклер». Сначала на пленку, потом кадр за кадром переводили в рисованное изображение. Разнообразно пользовались актерской игрой. Поэтому таким многокрасочным вышел Раджа. Поэтому так убедительно двигаются герои. Вот Антилопа — чистая игра воображения.

— «Золотая антилопа» — жаркое кино. Индийская экзотика. В наше время мультипликаторы, снимающие фильмы по Шекспиру, едут в Англию. Вряд ли вас пускали в Данию или Индию…

— Конечно, ни в Копенгаген, ни в Бомбей мы не ездили. Как набирали материал? У нас была своя заграница: Прибалтика. Поездки в Таллин, Тарту и Ригу были весьма плодотворны. Городская площадь в «Снежной королеве» — центр Таллина. А филиалом «заграницы» прекрасно служили Ленинская библиотека, Пушкинский музей и Эрмитаж. В Эрмитаже спускались в запасники смотреть экзотическое индийское оружие.

Шварцману посчастливилось работать в пору золотого века «Союзмультфильма».

— Для «Девочки в цирке» сценарий писал Юрий Олеша. Он был небольшого роста, широкий, с взлохмаченной сединой, острый на язык. Его парадоксальные суждения немедленно разносились по коридорам студии. На студии можно было встретить Эрдмана, Вольпина, Яншина, Симонова, Гарина и его коллег-мейерхольдовцев, Астангова. Помните печальный голос Чудища в «Аленьком цветочке»? Это Михаил Астангов. Студия была нашим домом. Жили все очень плохо. Мы с женой обитали в темной проходной комнате. Все время проводили на студии. Романы, свадьбы, конфликты, розыгрыши. Изумительные костюмированные вечера. При этом сутками работали. Наш режиссер Лев Атаманов был намного старше нас. Образован, интеллигентен, никогда не показывал своего превосходства. Годы сотворчества с ним — самые счастливые в моей жизни.

— Знаю, что, когда Атаманова не стало, вы завершили пятую историю «Котенка по имени Гав»…

— Это был февраль 81-го года. Я уже работал на кукольном объединении над «38 попугаями». Но пришлось заканчивать «Котенка…».

Случай Шварцмана — особенный. Он перманентный «перебежчик». Сначала из рисованной анимации в кукольную. Потом — обратно. Порой умудрялся объединять эти самостоятельные миры в параллельных проектах.

— Почему дети больше любят рисованную мультипликацию?

— Она более динамичная. Динамика для детей — главное. Зато актерски куклы играют тоньше. Это почти театр. К тому же можно фантазировать со светом, оттенками…

— Когда дети влюбляются в мультфильм, они забывают, что он кукольный. Я расспрашивала про «Варежку», «Чебурашку». Говорят: «Это рисованное кино».

— И рисованное кино — разное. Возьмите диснеевские короткометражки — сплошь динамика. Но как блестяще разыграно. Ведь «Белоснежка…», «Бэмби» были нашими главными учебными пособиями. А сегодня уже разучились делать мультипликат, как Дисней. Все тяп-ляп. Да и нынешние работы самой диснеевской студии сегодня невозможно смотреть.

— Новые фильмы не смотрите?

— Нет. Я человек даже не XX, а XIX века. Поэтому пытаюсь укрыться от потока псевдотворчества. Прежде всего телевидения, призванного лепить маленькие души, не склонные к росту. Я обнаружил, что и кино нынешнее не люблю, хотя всю жизнь им занимаюсь. Я — ретроград, остаюсь верен хорошей литературе, музыке и живописи.

— В чем особое качество сознания художника анимации?

— В этой профессии нет вторичности. По отношению к природе, портрету, даже предмету. Ты создаешь персонаж, и он первичен. Неповторим, уникален. Даже если в нем просматриваются чьи-то черты.

— И даже после фильма они живут самостоятельной жизнью.

— Многие из них живут в книжках. И от книжки к книжке их облик неуловимо меняется.

— В анимации, как в большом кино, играются сольные роли, но подчас возникают и целые ансамбли. Думается, лучшим из мультансамблей стали герои фильма «38 попугаев...».

— Это гениальная придумка Гриши Остера. Он вообще человек, фонтанирующий идеями. С персонажами, как обычно, было непросто. Особенно с Удавом и Попугаем. Удав неузнаваемо менялся. А Попугай вначале вообще был с хвостом. Потом Юра Норштейн, который работал на первом фильме мультипликатором, вскипел: «Нет, это невозможно, давай хвост уберем. Он и ему, и нам мешает». Получился единственный в своем роде «пернатый». Вначале мы делали его похожим на нашего директора Боярского, затем уловили сходство с Владимиром Ильичом. Резкая жестикуляция, избыточная демагогия. В общем, вождь кукольного пролетариата. Слоненок и Обезьянка вышли сразу. Качество первого фильма, мне кажется, определили Норштейн и оператор Жуковский. Для меня тот фильм — самый интересный. Остальные серии топчутся за ним. Увы, это участь сериалов. В первый фильм выплескивается все, что накоплено.

— А не обидно ли выплескивать накопленный опыт в пространство «маленькой сказочки про козявочку»?

— Вселенная — и капелька воды, космос — и глаз муравья. И то, и другое — бесконечно. Важен не масштаб. А желание «погружаться» в эту бесконечность.

— Как в «Путешествии муравья» Назарова?

— Для меня назаровский «Муравей» дороже и памятнее целой серии наших шекспировских фильмов. Все зависит от чувств и таланта, вложенного в кино. Мультипликация и есть микрокосмос.

— Теперь о самом знаменитом обитателе микрокосмоса — замученном популярностью Чебурашке.

— Однажды Роман Качанов увидел в гостях у Аджубея книжку «Крокодил Гена и его друзья». Они писали сценарий с Успенским, а я параллельно работал над образами. В книге Чебурашка несколько иной. В предисловии примерно так: «Когда я был маленьким, мои родители подарили мне бракованную игрушку Чебурашку. Это был непонятный, ни на кого не похожий зверек. Пушистый. С большими желтыми глазами, как у филина, с круглой заячьей головой и с маленьким хвостиком, как у медвежонка». Начал рисовать. Спорили с Качановым до хрипоты. Глаза у него вырисовались вовсе не как у филина — скорее беззащитного, трогательного ребенка. Потом как-то сами по себе возникли эти уши-лопухи.

— Хочется с волчьей прямотой спросить: а зачем ему такие большие уши?

— Трудно сказать. Уши росли от эскиза к эскизу постепенно. О Крокодиле Гене в сценарии было сказано, что работал он в зоопарке… крокодилом. Когда заканчивался рабочий день, надевал пиджак, шляпу, брал трубку и уходил домой. Мы даже сочинили ему табельную доску. И Гена обзавелся респектабельностью. Шапокляк выпрыгнула, как чертик, из самого названия «складной цилиндр». Внутри цилиндра есть пружинка с кнопочкой. Характер по-хармсовски острый, въедливая, шкодливая, активная старушонка. Сразу возник аромат XIX века. Время, близкое мне во всех отношениях. Вспоминал своих родителей, их друзей. В двадцатые годы таких старушек еще можно было увидеть на улицах. Я же сам — мостик между веками.

— Герои этого фильма похожи на игрушки.

— Когда делаешь персонажи для детской картины, стараешься, чтобы ребенок полюбил их. Если ребенок любит персонажи, ему всегда хочется в них поиграть.

Чебурашка и сегодня победно шествует по миру. Особенно полюбился он в Стране восходящего солнца. Там заботятся о будущих поколениях и спешно меняют образ национальных любимцев: с Ниндзя и Покемонов на застенчивого Чеба. С его портретом выпускают майки, значки. Большим спросом пользуются мягкие игрушки. Продолжают показывать кино. Устроили персональную выставку работ Леонида Шварцмана. Издали о нем книгу с иллюстрациями.

— Чем Чебурашка пришелся по душе японцам?

— Сочетанием необычности и трогательности. Сам фильм, если честно, мне не очень нравится. Нас же выдвигали на Государственную премию не за фильм, а за создание образа Чебурашки: Качанова, Успенского, меня и Маечку Бузунову, которая была мультипликатором…

Премию не дали. Потом Шварцману «не давали» наград много раз. А выдвигался он чуть ли не на все виды национальных премий. За «Аленький цветочек» — на Сталинскую. За «Снежную королеву» — на Ленинскую. За «Крокодила Гену…» — на Государственную, номинировался на премию братьев Васильевых. Получил же награду наш российский классик в… Голливуде. Хрустальную звезду «Голливуд — детям».

Чебурашка — национальный герой. Наш ответ Микки-Маусу, а также всем ниндзям скопом. Ни на кого не похожий продукт «мэйд ин Раша», хоть и завезенный неведомо откуда в ящике с апельсинами. Недавно Чебурашку пригласили сниматься в новом проекте. На студии «Пилот» начали снимать сериал про него, Чебурашку.

— Он мог родиться только здесь. На «Союзмультфильме». Горжусь, что его любят до сих пор. В процессе своего рождения он трансформировался: у него укоротились ножки, отпал хвостик. Но и сейчас, в пору своей «книжной судьбы», он неуловимо меняется. Вот недавно у него щечки появились, розовые.

Завершая разговор о знаменитых персонажах, придуманных Шварцманом, я не могла удержаться от вопроса, давно меня занимавшего: «Удав в самом деле измеряется 38 попугаями?». И Шварцман раскрыл страшный секрет: Удав много короче. Иначе бы он не влез в кадр. Зато теперь я знаю точно, как «посчитать» самого художника Шварцмана. Это в нем самом 38 попугаев. И еще одно крылышко…