Леонид Прудовский

Покоритель Венеции Леонид Прудовский

Еще вчера о нем не знали ничего – а сегодня он превратился в лицо "медийное": о нем, а точнее, об успехе его фильма – специальный приз на Венецианском фестивале в категории короткометражных фильмов – написали практически все СМИ Израиля. В какой-то момент эта новость вышла на первое место, потеснив собой даже горячие сообщения о ходе арабо-израильского конфликта. И это понятно: в нашей жизни так мало по-настоящему хороших новостей! А это Событие – Событие с большой буквы, такое случается не то, что не каждый год, но и не каждые пять лет – вполне достойно того, чтобы ему радовался весь Израиль. У 27-летнего Леонида Прудовского, выпускника Тель-авивского Университета, жизнь в искусстве, можно сказать, только начинается, но если начинается так, то впереди у него – большое будущее.

– Леонид, думал ли ты когда-нибудь, что будешь снимать кино?

– Я с детства задумывался – кино ли снимать, писать ли сценарии, или, может быть, книги... То есть я с детства чувствовал, что буду этим заниматься.

– Каким был твой первый шаг на пути к мечте?

– У нас дома была восьмимиллиметровая камера. Я помню, что жутко интересовался ею. Ну, что-то снимал на пленку, и мне это нравилось. А потом, когда я уже приехал в Израиль, мой дядя купил мне видеокамеру. Мне уже было лет 14. И мы с двоюродной сестрой снимали пародии на мыльные оперы! Это первые шаги такие были.

Потом в школе была такая специализация – мы учили понемножку журналистику, кино, телевидение, радио. Но это все было "немножко" – потрогать все надо было, неглубоко. Но я слышал отовсюду, что кино в Израиле сделать невозможно, это страна не для кино. Поэтому я вначале не думал серьезно об этом – учиться делать кино. Однако потом решился, поступил в Тель-авивский университет на факультет кино и телевидения – и получилось!

– То есть, ты – дипломированный режиссер?

– Да, я – режиссер, но не дипломированный пока. Даже не получил еще вторую степень. Я не сдал еще пару работ.

– Откровенно говоря, руководство твоего факультета могло бы тебе выдать диплом и без этих работ – за такие твои выдающиеся заслуги, разве нет?

– Нет. Большинство израильских режиссеров не имеют дипломов, большинство из них не закончили формально не только университет, а даже школы. Вообще в этой сфере иметь степень не очень важно, то есть когда приходишь на работу, никто не говорит – покажи диплом, а говорят – покажи фильм. Учился, не учился, сколько учился – покажи фильм. Хороший фильм – можешь, а то, что на бумажке написано, никого не интересует.

– Так что же ты получил в Венеции? Приз жюри по разделу короткометражных фильмов, так?

– Да.

– Почему ты выбрал именно короткометражку?

– Я, когда писал сценарий, был на четвертом курсе. Когда ты студент, ты должен сделать несколько короткометражных фильмов, чтобы один из этих фильмов (обычно – последний, дипломная работа) послужил тебе визитной карточкой.

– То есть нельзя перепрыгивать через ступеньки?

– Правильно, надо идти проторенным путем – сделал 10-минутный фильм – тебе дадут сделать 20-минутный... Если фильм удался, то в тебя поверят – и те, кто деньги дают, и тот, кто продюсирует. Поэтому у меня даже мысли не было – делать длинный фильм.

– Кто выбирал картины для венецианского фестиваля? Как из всех израильских работ была отобрана именно твоя?

– В принципе, это все происходит очень банально. Сделал фильм – посылаешь на фестиваль, и они там уже отбирают.

– То есть ты сам посылаешь? В Израиле нет никакой отборочной комиссии?

– Нет, от школ, например, есть отборочные комиссии. А в Венецию мы послали самостоятельно. А вот, например, мой фильм был на американском "Оскаре", так туда отобрали один мой фильм со всего Тель-авивского университета. Была отборочная комиссия, его выбрали и послали.

– Этот фильм уже успел завоевать еще какие-то призы, кроме Венецианского?

– На Иерусалимском он тоже взял специальный приз в номинации "драма". Я получил специальный приз жюри. А вот "Оскара" он не получил, но номинирован был.

– Приятно?

– Еще бы! Это в Израиле приходит раз в 5-7 лет. До меня было два человека, один из них – Арик Каплун. Но это было давно, лет 15 назад, и он снимал полнометражную ленту.

– Так можно полагать, что следующей ступенькой у тебя будет снятие полнометражного фильма?

– Нет, я сейчас снимаю 50-минутную комедию на втором канале, это следующая ступенька, а после нее уже будет полнометражный фильм.

– В Венеции все произошло так, как показывают по телевизору? Красная ковровая дорожка, вспышки фотокамер, зрители?

– Да, и это было. К нам еще днем подошла женщина-распорядитель и на ушко мне так говорит: "Еще никто не знает, ты никому не имеешь права говорить, но сегодня вечером ты должен получить приз. Поэтому я советую тебе пойти в супермаркет и купить себе костюм". А сказала она так потому, что за день до этого меня взяли в делегацию Омара Шерифа, представляющего свой фильм, но меня не пустили туда, потому что я был в футболке. И мы с продюсером быстро побежали покупать костюмы, а уже через три часа вступили на ковровую дорожку – такие важные, серьезные.

– Давай поговорим о фильме. Почему "Темная ночь"? Я знаю, что это пошло от песни, которая проходит через весь фильм. Что ты имел в виду, когда называл фильм "Темная ночь"?

– Вот эту песню. Ее на протяжении всего фильма поет герой.

– Ты считаешь – это в порядке вещей, что в наше время израильский солдат может петь "Темную ночь"?

– Ну, конечно, если у него русские корни. Мы снимали фильм про войну, я вспомнил фильм "Два бойца", и мне стало интересно как-то связать эту войну и ту.

– А ты служил здесь в армии?

– Да, я служил здесь, в Израиле, но я не воевал. Я не был в горячих точках.

– Как родился сюжет твоего фильма?

– Это было в то время, когда большинство моих друзей получили повестки в армию. Тогда наша армия вошла в Дженин и в Калькилию. Мои друзья, служившие в десанте, оказались где-то в палестинской деревне, в доме, хозяин которого женился на русской женщине, когда учился в России. И вот люди – враги – израильтяне и арабы, пытаются найти общий язык, общаются через русского солдата и русскую женщину. Она – по ту сторону, он – по эту. И вот так появилась идея.

– Быстро ты снял этот фильм?

– За семь дней – это очень быстро. А потом где-то около месяца ушло на монтаж, музыку... Хорошо, что это были мои друзья – монтажеры, операторы, музыканты, которые понимали, что денег у меня мало, и они работали за гораздо меньшие суммы, чем надо было бы. Ну, это ж друзья! Мы вместе проработали с ними много лет на студенческой скамье.

– Где проходили натурные съемки твоего фильма?

– Большая часть действия происходит внутри дома, прямо в комнате. А построили мы эту комнату, вернее две стены, в заброшенном театре возле Нес-Ционы. А улицу мы снимали на границе, где чек-пост.

– А как вы снимали перестрелки?

– Очень просто. Нам нужно было, чтобы стреляли и взрывали. А денег у нас не было ни на то, ни на другое. Просто я такой везучий – мне помогла гроза... Оператор нажал на кнопку – и через три секунды вспыхнула молния и раздался удар грома. Потом мы все покрасили в красный цвет, добавили еще спецэффектов – и вышло здорово. Просто очень повезло.

– Вообще, по жизни – ты везучий человек?

– Во всем! Мне столько раз везло – трудно сосчитать. Просто я так смотрю на вещи. А вообще про везение говорить трудно, это такой философский вопрос. Может, все дело в том, что я – оптимист. Но мне все время кажется, что мне везет.

– В чем заключается самая большая тяжесть твоей киношной работы?

– Все тяжело. Когда я пишу сценарий, мне кажется, что это самое трудное – придумать, догадаться, так это или не так, что этот персонаж скажет. Когда я встречаюсь с оператором, и мы договариваемся, как будем снимать, мне кажется, что это самое трудное. Когда я сижу на репетиции, мне кажется, что нет ничего тяжелее, чем объяснить актеру что я от него хочу, а иногда это надо сделать еще и на иврите. А бывает, что по-русски труднее. Я привык больше говорить на иврите – и в университете, и в разных других официальных заведениях, и про кино, и про фестивали – я говорил на иврите. Но объяснить себя на иврите – невозможно. И когда начинаются съемки – это просто конец света.

– А вообще у режиссера должен быть какой-то особый характер? Знаменитый Эльдар Рязанов утверждает, что – да. А как ты думаешь?

– Да, обязательно. Может быть, и есть режиссеры с мягким характером, интеллигентные, спокойные. Но я таких не встречал. Но все равно, прежде всего, это должна быть харизматичная Личность. Без этого я вообще не знаю, что может получиться. Если люди не увидят в тебе лидера, не увидят, что в тебе что-то горит – вряд ли что-то путное выйдет.

– Ты разрешаешь актерам импровизировать?

– Нет, не импровизировать, но просто если у кого-то есть предложение, то я его выслушаю. И если это нормально и интересно, то я его приму. Кино – это работа группы людей, не одного человека, не одного только режиссера. Есть еще операторы, актеры, ассистенты и т. д. Но выслушать режиссер должен всех, а потом уже решать.

– У тебя были две проблематичные роли – это арабский муж и русский солдат. Как ты нашел актеров на эти роли?

– Солдата сыграл израильский парнишка, замечательно говорящий по-русски – он даже работал дублером Саши Демидова на гастролях в Америке. А актера на роль палестинца мы нашли с большим трудом. В Израиле арабскому актеру сыграть не так-то легко – какую роль они могут сыграть? Только араба. А какие арабы нужны в израильских фильмах? Либо террористы, либо пленники. И поэтому отказ следовал за отказом. Но одного я все-таки уговорил. Он даже не совсем актер. То есть, когда-то он был актером, а теперь он – менеджер театра. В результате актеры подобрались великолепные. Араб был арабом, русская была русской, израильтянин был израильтянином, и они прекрасно сыграли самих себя.

– Мы будем иметь счастье увидеть твой фильм по телевизору?

– Я думаю, что в октябре или ноябре его должны показать по второму каналу.

– Этот приз – серьезный стимул для дальнейшей работы?

– Есть три вещи, которые каждому режиссеру очень хочется получить когда-нибудь – Венецианский Лев, Каннская Пальмовая ветвь и Оскар. Ты прикоснулся к одному из них – но хочется большего. Мы, киношники, люди амбициозные, тут нечего скрывать. Потому что это очень тяжелая работа, чтобы ее делать только ради удовольствия.

– Как ты проводишь свое свободное время, когда оно у тебя есть?

– У меня его просто нет. Я хотел бы сказать, что пытаюсь много времени с ребенком проводить, но когда моя жена прочтет это, она будет долго смеяться. Я стараюсь, конечно, ведь ребенку год; первый год – такой возраст, а меня практически нет дома.

– Неужели даже в субботу не удается отдохнуть?

– Нет, я, конечно, преувеличиваю. Я стараюсь по субботам быть дома. Просто иногда... Это такая специфика работы в кино и на телевидении – неизвестно когда у тебя выпадет свободное время. Иногда нужно срочно через неделю подать сценарий, и ты будешь сидеть днями и ночами, чтобы уложиться. Иногда ты по полмесяца практически ничего не делаешь – сидишь, делаешь записи какие-то, идеи проворачиваешь какие-то…

– Идеи о новом фильме?

– Сейчас я вынашиваю идею сделать полнометражный фильм. Надеюсь, в течение года начну это делать, в течение двух закончу. Хочу снять когда-нибудь большой совместный фильм с режиссерами из России, хотелось бы – в Питере. Я не знаю, как это все двигается, от чего зависит, как судьба повернется. Но сниму обязательно…

– Что ты чувствуешь в тот момент, когда ты знаешь, что на съемочной площадке тебе больше делать нечего?

- Это чувство, оно не приходит в ту минуту. Обычно оно приходит через три пачки сигарет...

– И когда ты чувствуешь, что пора заканчивать съемки, что ты говоришь? Стоп, снято?

– Есть выражение в американском киносленге: it's wrap – "сворачиваем". Это – конец.