Кюри

"Любовные истории Парижа"

"Когда я вошла, Пьер Кюри стоял в проеме балконной двери. Он показался мне совсем молодым, хотя к тому времени ему уже исполнилось тридцать пять лет. Я была потрясена выражением его светлых глаз и ощущением какой-то неприкаянности, исходившим от его высокой фигуры. Его речь, чуть медлительная и задумчивая, его простота, его серьезная и одновременно юношеская улыбка вызывали доверие. Между нами сразу же завязался разговор, очень скоро ставший дружеским; мы говорили о кое-каких научных вопросах, по поводу которых мне было очень интересно узнать его мнение..."
Так Мария Кюри рассказывает о своей первой встрече с тем, кому суждено было стать ее мужем.

Однако в то время, то есть в начале 1894 года, Маня Склодовская и не помышляла ни о какой любви: она отлично осознавала свое положение бедной девушки, ко всему еще и иностранки, которая должна во что бы то ни стало сдать экзамены, если она хочет иметь средства к существованию.

Там, в Польше, в Варшаве, ее отец из кожи вон лез, чтобы высылать ей по сорок рублей в месяц, которых еле-еле хватало на жизнь.

Сорок рублей... Это означало по тогдашним деньгам три франка в день, и из этих трех франков необходимо было платить за жилье (на отопление уже не хватало), покупать еду, оплачивать занятия в Университете, учебники, книги, одежду... Питалась она ужасно, и одна из ее подруг, при которой она упала в обморок, сообщила об этом зятю девушки Казимиру Длускому, который, на счастье, был практикующим врачом, хотя, разумеется, испытывал на себе все трудности, с которыми сталкиваются начинающие специалисты.

Казимиру не понадобилось много времени, чтобы поставить диагноз: Мария умирает с голоду. Однако, проведя несколько дней в гостях у молодой четы, которая кормила ее и заставляла отдыхать, девушка сослалась на необходимость серьезной работы и продолжала дальше "жить святым духом".

Она могла бы остаться у сестры и зятя, они ей это предлагали, но она была для этого слишком независима и слишком горда.

А ведь Бронислава, ее сестра, была ей обязана буквально всем: чтобы та смогла уехать в Париж и продолжать учебу, Мария, тогда еще Маня, в течение четырех лет, жертвуя собственными честолюбивыми надеждами, работала в Варшаве воспитательницей в богатых домах и посылала Броне сумму, которой почти целиком хватало на ее нужды: сначала четыреста, потом пятьсот рублей в год. Правда, та, как только сумела, мало-помалу отдала сестре долг, но вот чего она не смогла ей вернуть, так это хотя бы некоторой беззаботности. Несчастная любовь открыла молодой девушке, что социальное неравенство может существовать даже между теми, кто не мыслит жизни друг без друга, и что если сын твоих хозяев без памяти в тебя влюбился, это еще не значит, что дело закончится свадьбой, как в волшебных сказках. Это достаточно жестко объяснили Марии, которая тем не менее не отказалась от места, потому что знала: сестра нуждается в том, что она зарабатывает. Девушка довольствовалась тем, что стала еще более неприметной, еще более смиренной... Хотя, надо сказать, польки тогда вообще были приучены к покорности: их страна была оккупирована русскими, и всякое открытое сопротивление жестоко подавлялось.

Мария прошла отличную школу молчания. Впрочем, это отнюдь не означало, что она покорилась на самом деле... Но ее возлюбленный оказался слабохарактерным и не решился пойти против родителей. Разочарованная Мария вернулась к тому делу, которым занималась и прежде у себя в деревне: она обучала польскому языку детей, которым официально разрешалось знать только русский. Девушка хорошо выполняла свою работу, стараясь не думать о будущем, потому что при той жизни, которую она вела, никакого будущего у нее не было.

А потом пришло письмо от сестры, только что вышедшей замуж за студента-медика, тоже поляка:

"А теперь пора и тебе как-то устроить свою жизнь, моя малышка Маня. Если бы ты собрала в этом году несколько сотен рублей, то в будущем году могла бы приехать в Париж... Тебе действительно необходимо подкопить несколько сотен, чтобы записаться в Сорбонну... Я тебе гарантирую, что через два года ты получишь ученую степень..."

Фразы, написанные между двумя лекциями на вырванном из тетрадки листочке, плясали у нее перед глазами... И все-таки она колебалась: ведь существовал отец, одинокий человек, о котором надо было позаботиться... Вот что она писала в ответном письме Броне 12 марта 1890 года:

"Я тебе уже наскучила разговорами о Хеле, об Иосифе, об отце, о моем собственном несостоявшемся будущем. На сердце у меня такая тяжесть, мне так грустно, что я все время чувствую: ну, не должна я взваливать на тебя все это и отравлять твое счастье... Ты - единственная из всех нас, кому улыбнулась удача..."

Мы знаем из воспоминаний отца Мани, что от всех этих переживаний она приболела. На самом деле, хотя он и сам себе в этом не признавался, он был очень доволен, что дочь остается с ним в Польше.

А впрочем - кто знает, вполне может быть, что в своем письме Мария кое-что утаила... Она не порвала окончательно со своим возлюбленным и в глубине души все-таки надеялась, что ему удастся победить сопротивление родителей. Она отпустила на это год, в течение которого жила в Варшаве в родительс

ком доме.

Мария обрела здесь старых друзей, позабытое за время скитаний по чужим домам тепло, а самое главное - случилось событие, определившее все ее будущее: впервые в ее распоряжении оказалась лаборатория.

Ее собственный кузен под прикрытием "Музея промышленности и земледелия" - это название не вызывало беспокойства у русских - предпринял попытку обучать молодых поляков наукам, весьма нежелательным для оккупантов, которым была известна сила образования. Как всегда жадная до обучения и полная энтузиазма, Мария записалась на эти курсы. В ее мемуарах мы находим рассказ о маленькой девочке, приходившей в восторг от научной аппаратуры, которую ее отец держал в застекленном шкафу. Маня тогда еще не догадывалась, что это восхищение было свидетельством пробуждавшегося призвания...

На курсах она довольно быстро проделала несколько удачных экспериментов и с каждым днем увлекалась наукой все больше. Между делом она организовала свадьбу брата, пристраивала на работу сестру... У нее почти не оставалось времени на мечты, но все же она с нетерпением ждала сентября, когда должна была отправиться в Карпаты, в Закопане, чтобы встретиться с тем, кого, вопреки всему, продолжала считать своим женихом.

Увы, во время первой же совместной прогулки между молодыми людьми произошло объяснение. Его спровоцировала сама Мария, которая не могла больше вынести вечных колебаний со стороны того, кого любила.

- Если вы не видите способов прояснить наше положение, не мне учить вас, как это сделать...

Между ними все было кончено.

Вот тогда-то она ощутила пустоту своего существования. Ей было уже двадцать четыре года, из них шесть она работала учительницей... Марии казалось, что она постепенно забыла все, чему сама научилась в гимназии, которую закончила восемь лет назад...

Письмо, посланное ею сестре 23 сентября 1891 года, - настоящий крик о помощи:

"Решай, действительно ли ты сможешь устроить меня у себя... потому что я теперь могу приехать..."

И началось путешествие, условия которого диктовались строжайшей экономией: сбережения Марии да те несколько рублей, что смог добавить отец, роскошествовать не позволяли. Третий класс на железных дорогах России и Франции, четвертый - на дорогах Германии: вагоны "были почти такими же голыми, как товарные: по скамейке у каждой из четырех стенок и посредине пустое пространство, где можно было довольно удобно устроиться на складном стульчике..."

Три дня подобного путешествия не сломили духа Марии, - правда, это вообще было довольно трудно сделать.

И вот она въезжает в Париж... Наконец перед ней Сорбонна, куда она так стремилась. Университет подвергался тогда полной реконструкции, что заставляло студентов постоянно перемещаться из аудитории в аудиторию по мере продвижения ремонтных работ.

Мария занималась со страстью и с завидным упорством. А по вечерам возвращалась в скромную квартирку сестры и зятя на улице Германии, которую Броня с отменным вкусом обставила вещами, купленными на распродажах. Атмосфера там была теплая и приятная. Там смеялись, пели, там за чашкой чая с пирожными собирались компании соотечественников... Надо сказать, что сестра Марии была истинным гением организованности и что ее визиты к больным и консультации (она специализировалась в гинекологии) не могли помешать ей отлично вести хозяйство и быть замечательной кухаркой. Марию немного мучила совесть из-за того, что у нее не было времени помочь сестре по дому, но на самом деле она не обладала особыми навыками в хозяйственных делах, а готовить не умела совершенно.

Однако, несмотря на любовь, которой окружали ее родственники и друзья, Мария вскоре начала страдать от того, что не может уединиться и поработать в тишине: слишком много шума, без конца кто-то приходит и уходит, пациенты Брони и Казимира могут явиться даже среди ночи... и еще эти приятели, которые все время поют или играют на фортепиано, пытаясь таким образом воссоздать атмосферу далекой родины.

Под тем предлогом, что ей далеко - да и дорого - ездить в Университет, она сняла комнатку поблизости от Сорбонны, где могла спокойно заниматься.

И потекли трудные месяцы, когда она пренебрегала хлебом насущным, жалея на еду времени и денег, - месяцы, проведенные в добровольном уединении и посвященные исключительно работе. "Она обрекла себя на спартанское существование, где не было места человеческим слабостям" - так, ссылаясь на собственные слова Марии, говорила позже ее дочь, рассказывая об этом периоде жизни матери.

Подобное упорство не могло не принести с

ои плоды: в 1893 году Мария Склодовская стала первой среди лиценциатов физического факультета, в 1894-м - второй среди лиценциатов математического. Правда, в сентябре 1893 года, благодаря стараниям одной из ее подруг, она получила стипендию Александровича, предназначавшуюся лучшим из студентов-поляков и позволявшую им продолжать обучение за границей.

Так на нее внезапно свалилось богатство: целых шестьсот рублей! Она решила, что теперь продержится ровно пятнадцать месяцев, потому что до сих пор существовала лишь на сорок рублей, ежемесячно присылаемых отцом.

Здесь нам хочется привести пример, который лучше всего продемонстрирует честность и принципиальность Марии. Несколькими годами позже, когда ей удалось, жестко экономя буквально на всем, скопить шестьсот рублей, она сразу же отнесла их секретарю фонда Александровича, чтобы он смог предоставить деньги в распоряжение другой молодой девушке, терпящей нужду. Это был первый и единственный случай, когда человек, получивший эту стипендию, счел нужным ее возвратить!

А пока у нее была лишь холодная комната, вечная усталость, трагедия из-за прохудившихся туфель, тяжелый труд - и гордость, которая заставляла ее соорудить вокруг себя стену независимости и убеждать себя, что она счастлива за этой стеной, чего бы это ей иногда ни стоило. К тому же унижения, которые принесла ей первая любовь, как бы защитили ее сердце броней, и она не желала даже думать о возможности полюбить снова. Ее заставили понять, что единственное предназначение бедной девушки - это работа, и она не хотела забыть горького урока.

Но случилось так, что в Париж в свадебное путешествие приехала со своим мужем молодая женщина, с которой Мария когда-то была знакома. Их фамилия была Ковальские. Муж был преподавателем физики в университете Фрибурга, он поговорил с Марией о работе, и та пожаловалась ему, что не может найти лабораторию посвободнее, чтобы провести заказанную ей серию экспериментов по магнитным свойствам разных видов стали.

В ответ Юзеф Ковальский пригласил ее назавтра к ним в гости, где она сможет встретиться с одним молодым ученым, у которого, возможно, окажется подходящее помещение в Школе физики и химии, где он преподает.

Этим молодым ученым оказался Пьер Кюри. Вот так, в скромном семейном пансионе, были представлены друг другу эти два человека, которых разлучила потом только смерть, - люди, чьи имена знает теперь весь мир.

В то время Пьер был уже довольно широко известен за границей, но, как известно, нет пророка в своем отечестве, и во Франции его мало кто знал. Впрочем, ему это было безразлично, он предпочитал славе работу и даже отказался от "академических пальм", когда узнал, что ему собираются присудить эту награду.

По происхождению эльзасец и протестант, он был сыном и внуком медиков. Как это ни удивительно, Пьер никогда не учился в школе - просто потому, что не мог смириться со школьной дисциплиной. Его отец, человек редкостного ума, понял это и сам занялся образованием сына, а потом доверил его преподавателю, в котором не сомневался, - господину Базилю. В шестнадцать лет юноша стал бакалавром естественных наук, в восемнадцать - лиценциатом. В девятнадцать он уже работал лаборантом факультета естественных наук, где вместе с братом, пошедшим по его стопам, занимался исследованием пьезоэлектрических свойств кварца, позволяющих "с высокой точностью измерять малые количества электричества".

В двадцать четыре года Пьера назначили руководителем практических работ в парижской Школе физики и химии; Жак, его брат, уехал преподавать в Монпелье.

Служба не мешала Пьеру продолжать научные исследования: именно тогда им был сформулирован принцип симметрии кристаллов - основа современной физики; были сконструированы сверхчувствительные "весы Кюри" и открыт фундаментальный закон магнетизма, известный ныне под названием "закон Кюри".

Когда Пьер познакомился с Марией, за плечами у него были уже пятнадцать лет работы, серьезные научные успехи и безоговорочное поклонение учеников, которых у него было множество. Но "государство платило ему триста франков в месяц - почти столько же, сколько получал на заводе квалифицированный рабочий...".

Благодаря дочери Пьера, Еве, мы можем представить себе человека, явившегося взгляду Марии:

"Он обладает своеобразным обаянием, в котором сочетаются серьезность и беспечная мягкость. Он высокий: его старомодный костюм немного ему велик, но тем не менее очень идет ему: сам об этом не подозревая, он наделен элегантностью от природы. У него длинные нервные

пальцы. Черты правильные, малоподвижные, овал лица удлиняет жесткая бородка. Он очень красив; особенное очарование ему придают глаза - спокойные, с необыкновенным, глубоким и безмятежным взглядом, словно оторванным от мира вещей. Хотя этот человек всегда сдержан и никогда не повышает голоса, невозможно не заметить, насколько он умен, благовоспитан и изыскан. В мире, где интеллектуальное превосходство не всегда сочетается с нравственным, Пьер Кюри является образцом почти уникальной Человечности: это мощный и благородный ум".

Мария, с присущей ей восприимчивостью, не могла сразу же не заметить близости, установившейся между ею и ее собеседником, но это было пока лишь родство взглядов в области науки - по крайней мере, с ее стороны.

А Пьер, который в свое время написал "гении среди женщин - редкость", был сначала очарован хрупкой грацией молодой девушки, ее серыми глазами, белокурыми волосами. Внезапно он заметил, что ее пальцы изъедены кислотой, и понял, что она способна пожертвовать ради науки даже собственной привлекательностью.

Тогда он перевел разговор на физику, и его поразило, как в Марии сочетаются подлинная страсть к науке с огромным объемом знаний.

Она же поначалу стеснялась, больше слушала, не решаясь расспрашивать, но постепенно оживилась и даже пробовала спорить.

Когда пришло время расставаться, Пьер решил, что им обязательно надо увидеться снова, даже и не пытаясь разобраться, что именно им движет: научный интерес или какое-то другое чувство - такое сильное и нежное, какого он давно уже не испытывал.

"Как бы случайно" он встречался с ней в Физическом обществе, во время докладов о новейших научных достижениях.

Однажды он захотел сделать ей подарок, но это не был ни букет цветов, хотя они оба обожали цветы, ни какая-нибудь безделушка, которую Мария, конечно, приняла бы без всякого удовольствия. Это был только что опубликованный доклад "О симметрии в физических феноменах. Симметрия электрических и магнитных полей". На первой странице он начертал слова, которые стали первым его любовным письмом:

"Мадемуазель Склодовской - с почтением и дружбой от автора".

Вопреки тогдашним правилам он явился с визитом в ее комнатку в доме ©11 по улице Фейантин. За этим не скрывалось никаких задних мыслей: все, что он знал об этой молодой польке от Ковальских, внушало к ней глубокое уважение. А теперь ему были известны и ее жертвенность, и ее отношение к работе. У него сжалось сердце, когда он увидел, в какой бедности она живет, но обстановка настолько соответствовала аскетическому образу жизни обитательницы этой каморки, что вскоре он забыл о жалости и, несмотря на весь свой солидный научный опыт, почувствовал себя с Марией на равных.

Ее влияние на него росло по мере того, как укреплялась их дружба, которая быстро переросла в близость, свойственную людям, имеющим общие идеалы. Они совершали долгие прогулки по окрестностям Парижа и, собирая цветы в букеты, вели откровенные беседы. Мария обладала сильной волей, воздействовавшей на довольно беспечного - что греха таить - Пьера, и тот благодаря ей, - а может быть, и ради нее - опубликовал свою докторскую диссертацию и оформил работы по магнетизму.

Однажды Пьер произнес фразу, которая в устах людей застенчивых означает предложение руки и сердца:

- Мне хотелось бы познакомить вас с моими родителями...

Мария, казалось, не поняла. Она ценила свою свободу - а еще, может быть, боялась нового разочарования, которое оказалось бы для неё еще болезненнее прежнего.

Она была покорена теплым приемом, который встретила в семье Кюри, в их небольшом домике в Со, напомнившем ей квартиру ее отца в Варшаве, - но все-таки еще не уступила. Все, чего Пьер смог от нее добиться, - это обещания вернуться в Париж после отпуска, проведенного в Польше.

Все долгое лето 1894 года Пьер писал ей длинные письма, в которые вкладывал всю душу. Письма эти были несмелыми, стыдливыми, но, не решаясь из страха отпугнуть девушку заговорить о любви, в сентябре месяце он все же пишет: "Я очень бы хотел, чтобы мы стали, по меньшей мере, неразлучными друзьями", - словно предвидя, какое будущее их ожидает.

В октябре Мария снова приехала в Париж - как она полагала, всего на год. Затем она собиралась вернуться в Варшаву, чтобы параллельно с преподаванием опять заняться общественной деятельностью на благо своей родины.

Пьер этого не понимал. Ведь во Франции перед ними открывались прекрасные возможности для научной работы - так неужели судьба Польши кажется Марии важнее этого?

А для него

амым важным была она. Он предложил ей работать "в его квартире на улице Муффтар с окнами, выходящими в сад, в квартире, которая легко делится на две независимые друг от друга части..." В конце концов он даже вызвался поехать вместе с ней в Польшу...

Он совершенно потерял голову - словно двадцатилетний юноша; впрочем, в глубине души он всегда им оставался. Именно в этом возрасте он лишился подруги детства, "которую очень любил", как сам признается Марии позже, и именно тогда - "по доброй воле" - обрек себя на монашеское существование. Теперь внезапно он вновь обрел любовь - и продолжил с того самого места, где остановился в прошлый раз...

Мария - упрямая, принципиальная, замкнувшая себя за стеной одиночества, которую сама и воздвигла, - не поддавалась.

Тогда вмешались семьи. Броня, ставшая к тому времени матерью очаровательной дочурки, повидавшись с Пьером, отправилась в Со к мадам Кюри. Все сходились на том, что редко можно встретить столь гармоничную пару, и никто не понимал Марию.

А она-то твердо знала, чего хочет: быть хозяйкой самой себе и своему времени. У нее было очень развито то, что она считала своим долгом, и она отказывалась тратить на любовь дни, которые ей казалось необходимым отдать работе.

И только по окончании учебного долга она наконец сказала Пьеру "да", в очередной раз отложив личное счастье ради выполнения задачи, которую перед собой поставила.

26 июля 1895 года в мэрии Со состоялось их бракосочетание. Мария была в новом платье - свадебном подарке матери Казимира, ее зятя: пожилая женщина жила теперь вместе с молодой семьей.

- Если уж вы так добры, что дарите мне это платье, мне хотелось бы, чтобы оно было темным, очень практичным и чтобы я могла потом надевать его, идя в лабораторию.

И тогда мадам Гле, портниха, жившая по соседству, сшила для нее костюм из темно-синей шерсти с блузкой в сине-голубую полоску...

Свадьба Марии и Пьера была не похожей на другие: они не заказывали обручальных колец, не устраивали приема, даже не венчались. На церемонии присутствовали только самые близкие друзья и старый профессор Склодовский, который по такому случаю приехал из Варшавы.

У молодоженов не было ни одного лишнего су, и они владели единственным богатством: парой велосипедов, купленных накануне на деньги, преподнесенные им в качестве свадебного подарка одним из кузенов. Благодаря этим велосипедам они смогли - вместо далекого и дорогостоящего свадебного путешествия - устроить себе во время медового месяца "свадебное бродяжничество" по деревням Иль-де-Франс. Они строили планы, они говорили о физике и о любви... они рвали цветы... они были счастливы...

В октябре они поселились на улице Гласьер - в квартире на пятом этаже, выходившей окнами в сад. Квартира состояла из трех маленьких комнат, которые, по обоюдному согласию, были меблированы весьма скромно, без каких-либо излишеств. Домашнее хозяйство казалось молодой женщине бесполезным занятием, поглощающим уйму времени и сил, так что она считала: чем реже ей придется вытирать пыль, тем лучше. Кроме того, они решили, что если хотят выполнить намеченную для себя программу, то не должны тратить время ни на приемы, ни на хождения по гостям.

"Книжный шкаф, белый деревянный стол, два стула, научные работы по физике, керосиновая лампа, букет цветов" - такова была обстановка, в которой зародится идея одного из самых необычайных открытий нашего времени.

Что касается Пьера, то он добился цели, которую поставил перед собой сразу, как познакомился с Марией: заниматься своей наукой вместе с любимой женщиной.

Понимая, что жизнь не сможет дать ему больше, чем уже подарила, он с головой погрузился в дорогие его сердцу занятия.

С чисто мужским эгоизмом он не отдавал себе отчета в том, на что обрекает свою молодую жену.

А та вновь столкнулась с теми же проблемами, которые преследовали ее в начале ее нищенской жизни в Париже. Правда, Пьер зарабатывал теперь пятьсот франков, но на эти деньги надо было ухитриться прожить вдвоем, потому что Мария не могла преподавать, пока не получит диплома, дающего право на звание адъюнкт-профессора.

Но ей было не занимать мужества, тем более что теперь его должно было хватить еще и на то, чтобы уберечь мужа от повседневных забот. И первой ее тратой стала покупка тетради для учета расходов.

Она знала, что такое экономия: это был враг, с которым она давно научилась управляться. Но теперь перед ней встала и другая проблема: она не умела готовить. Внезапно Мария осознала, что охотно отдала бы один из своих

дипломов, чтобы научиться хотя бы жарить яичницу...

К счастью, рядом была сестра, которая всему научилась, когда после смерти матери вела их хозяйство в Варшаве. Мария тайком бегала к ней за советами и с таким же усердием и пылом, как все, чему когда-либо училась, усваивала непростую науку составления меню и приготовления хотя бы основных блюд.

Она читала поваренные книги и делала на полях пометки о результатах своих опытов - как будто речь шла о химии или физике. Когда она ставила на стол тарелку, то дрожала от страха, что мужу не понравится. Но Пьер не был гурманом и, привыкнув к тому, что у матери все получалось как бы само собой, совершенно не понимал, каких усилий требует кухня от его жены.

И если бы только кухня!.. Но надо же было еще вытирать пыль, стирать, гладить и делать еще тысячу разных дел, которым она прежде не уделяла никакого внимания, потому что не чувствовала в этом необходимости. Лицей, работа гувернантки, студенческая жизнь... Возможно, все это многому ее научило, но, беспомощно глядя на незастеленную постель или невымытые окна, она начинала понимать, что наука - это еще не все в жизни.

И началась погоня за убегающим временем: рынок, лаборатория, где она добилась права работать вместе с мужем, хозяйство... Правда, у них была прислуга, которая приходила на час в день, мыла посуду и выполняла самую тяжелую работу.. но в доме оставалось еще столько дел! Настоящим отдыхом для Марии становились восемь часов в сутки, отданные научным изысканиям, и подготовка к конкурсу на право преподавания, которая часто затягивалась до трех-четырех часов утра.

Это были для нее минуты счастья... Мы бы даже сказали - минуты любви. Каждый из супругов углублялся в свою работу, а потом кто-то из них поднимал голову, другой чувствовал это и улыбался...

Вот что Мария писала брату в ноябре 1895 года:

"У нас все идет хорошо: мы отлично себя чувствуем и жизнь к нам благосклонна..."

Хеля, ее сестра, выходила замуж, У семейства Кюри не было денег на то, чтобы отправиться в Варшаву на свадьбу... Но их утешали простые радости: "На улицах Парижа продается много цветов и по вполне доступным ценам, поэтому у нас всегда стоят букеты..."

Учебный год закончился победой Марии: она оказалась первой по результатам конкурса на право преподавания в средней школе.

И тогда, как школьники, вырвавшиеся на каникулы, они закрыли за собой двери своей квартиры и отправились на велосипедах в путешествие по дорогам Оверни... Все вокруг них дарило им радость, все давало повод посмеяться, все оставляло счастливые воспоминания. Они были молоды, влюблены друг в друга и беззаботны...

Но наступила пора возвращаться к работе. Правда, для них это было как бы продолжением вечных каникул, потому что они трудились вместе над задачей, которую сами перед собой поставили.

А потом случилось то, чего следовало ожидать: Мария забеременела.

Ожидание ребенка переполняло обоих супругов радостью, но, к несчастью, молодая женщина плохо переносила свое положение: "У меня постоянно кружится голова, весь день, с утра до вечера. Чувствую себя неспособной к работе, и моральное состояние от этого очень плохое".

Теперь Марии, никогда не уделявшей никакого внимания своему здоровью, приходилось принимать всяческие меры предосторожности, чтобы не повредить растущей в ней жизни.

Однако ей приходилось так часто, как только возможно, наведываться в Со: мать Пьера умирала от рака груди, и визиты невестки очень ее радовали.

Иногда молодая женщина спрашивала себя, хватит ли у нее сил выдержать все это... Всегда такая волевая, она чувствовала сейчас, что ей недостает воли, и очень страдала от этого. Тогда она сцепляла зубы, выпрямлялась, улыбалась Пьеру и снова бралась за дело: дом, лаборатория, дом, занятия...

Пьер-то не беспокоился: ему казалось, жена хорошо выглядит. Что до ее недомоганий, они представлялись ему естественными в ее состоянии. Впрочем, поскольку сама Мария вроде бы и не придавала им значения, что же можно требовать от него? Кроме того, как любой на его месте, он очень тревожился из-за болезни матери, зная, что она неизлечима.

В одном из писем Марии брату есть трогательная фраза, которая показывает, насколько она всегда забывала о себе, думая о других: "Я все время боюсь, что болезнь подойдет к развязке одновременно с моей беременностью, и тогда у моего бедного Пьера будут очень трудные недели..."

Но профессор Склодовский знал, как тяжело приходится его дочери. Он проводил лето во Франции и настоял, чтобы она пожила вместе с

ним в Пор-Блане, в отеле "У серых скал". У Марии в этом году не было экзаменов, и, значит, она вполне могла отдохнуть во время каникул. А когда Пьер освободится, он тоже приедет к ним.

Так супруги в первый раз разлучились, и благодаря этому до нас дошли чудесные любовные письма, которые доказывают, если это нуждается в доказательствах, что ученые тоже способны чувствовать:

"Моя маленькая девочка, такая дорогая, такая милая девочка, которую я так сильно люблю, я получил сегодня твое письмо и был очень счастлив. У меня нет никаких новостей, кроме той, что мне тебя ужасно недостает: моя душа следует за тобой..."

Еще одно доказательство любви: Пьер писал жене по-польски!..

Она отвечала ему такими же нежными письмами: "Приезжай скорее... Я жду тебя с утра до вечера... - и затем, без всякого перехода: - Книга Пуанкаре (Пуанкаре Анри /1854-1912/ - французский математик) гораздо труднее, чем я думала. Мне необходимо обсудить ее с тобой..."

Но для будущего отца существовали вещи, поважнее Пуанкаре:

"Я отправил тебе сегодня посылку: ты найдешь там две трикотажных распашонки... Это самый маленький и следующий размеры. Маленький размер походит для трикотажных распашонок, но хлопчатобумажные надо будет сделать попросторнее. Тебе необходимо иметь распашонки двух размеров".

Какой необычный это был союз, если мужчина здесь брал на себя материнские заботы, а женщина говорила о работе...

Мария была уже на восьмом месяце беременности, когда Пьер наконец приехал к ней в Пор-Блан. И - как бы это ни показалось невероятно - они как ни в чем не бывало отправились в Брест на велосипедах! Правда, чтобы не разочаровывать мужа, обожающего подобные долгие прогулки, Мария уверила его, что такое путешествие ничуть не опасно и нисколько ее не утомит.

Тут ее мнение не совпало с мнением будущего ребенка, который заявил о своих правах, вынудив родителей срочно вернуться в Париж, где и родился на свет 12 сентября.

Роды у своей невестки принимал сам доктор Кюри; он первым взял на руки Ирен, когда никто и не подозревал, что ей суждено стать Нобелевской лауреаткой.

Одна небольшая деталь показывает, какие безумства позволили себе молодые родители в честь рождения дочери, - в книгу расходов было внесено следующее:

Шампанское -- 3 франка

Телеграмма -- 1 франк 50 сантимов

Аптека и сиделка -- 71 франк 50 сантимов.

Все эти расходы, которые в то время еще не оплачивались органами социального обеспечения, тяжелым грузом легли на скудный семейный бюджет - настолько тяжелым, что под общим итогом сентября были проведены две жирные черты. Но какой мелочью показались бы им три франка на шампанское, если бы они знали будущее этого ребенка!

Ирен еще больше осложнила жизнь своей матери, но Мария вела себя так, словно появление ребенка ничего не изменило в жизни их семейства: просто у нее появилась еще одна обязанность, вот и все.

Но вскоре и мать и ребенок стали слабеть, и Марии пришлось перестать кормить дочку грудью. Это было для нее большим горем, которое удваивалось от мысли, что из-за оплаты кормилицы еще больше возрастут их расходы.

А у ее близких была другая причина для тревог: доктор Вотье, который осматривал Марию, заподозрил, что у нее в левом легком туберкулезные изменения. Но молодая женщина даже слушать не желала ни о каких курортах.

Да и как она могла позволить себе уехать, когда надо было заканчивать работу о магнитах, которая должна быть опубликована в бюллетене Общества поддержки национальной индустрии?..

И снова замкнутый круг: работа, дом, работа, дочка... Появление ребенка перевернуло четкий распорядок их жизни, в которой обилие занятий требовало строжайшей организации. Но как заранее запланировать, что девочка станет плакать всю ночь, потому что у нее режутся зубки, и Мария, не выспавшись, не сможет работать с обычной эффективностью?.. К счастью, тут пришел на помощь отец Пьера. Как и предвидела Мария, его жена умерла практически тогда же, когда ее внучка появилась на свет, поэтому дедушка перенес на ребенка всю свою нежность, которая после кончины жены оставалась в нем невостребованной. Ирен проводила целые дни в Со, где училась ходить, и благодаря этому Мария по нескольку дней подряд могла работать спокойно.

Теперь пора поговорить об условиях, в которых ученые проводили свои эксперименты. Единственным помещением, которое они смогли получить в свое распоряжение, был небольшой сарай на улице Ломону, принадлежавший Школе физики и химии, - бывшая мастерская, которая служила им теперь и кладовой, и ла

бораторией. Никаких удобств, сырость, безнадежно устаревшие приборы...

Однажды Мария написала: "Жизнь нелегка, но что поделаешь - надо иметь упорство, а главное - верить в себя. Надо верить, что ты родился на свет ради какой-то цели, и добиваться этой цели, чего бы это ни стоило".

И если Мария Кюри была восхищена, то не в тот день, когда получала Нобелевскую премию, а когда в течение четырех лет день за днем упорно искала элемент, в существование которого верила, - элемент более радиоактивный, чем уран или торий, - в холодном помещении, в почти невыносимых условиях, в каких сегодня отказался бы работать самый последний лаборант.

Мы не собираемся здесь вдаваться в подробности их открытия, да и вряд ли нам бы это удалось. Ограничимся тем, что сухо изложим научные факты. Однако история открытия радия - это ведь и история любви.

Вот два лица, склонившиеся над приборами, в поисках неведомого вещества, присутствие и излучение которого они чувствуют. В блокнотах, где они день за днем отмечали каждый свои шаг, трудно отличить почерк одного от почерка другой. С этих пор, рассказывая о своих изысканиях и о своих достижениях, они никогда не говорят "я" - только "мы", потому что Пьер бросил все свои исследования, чтобы вместе с женой полностью отдаться Изучению радиоактивных элементов.

Но семейная жизнь шла своим чередом, и нам хотелось бы процитировать здесь три текста, написанных практически одновременно - в июле 1898 года; эти три отрывка лучше, чем целые тома, расскажут нам о Марии Кюри:

"Некоторые минералы, содержащие уран и торий (смоляная обманка, халколит, уронит), весьма активно испускают лучи Беккереля. В предыдущей работе один из нас показал, что их активность даже выше, чем у урана и у тория, и высказал мнение, что этим эффектом мы обязаны некоей весьма активной субстанции, которая в малых количествах содержится в этих минералах... Мы полагаем, что субстанция, выделенная нами из смоляной обманки, содержит неизвестный доселе металл, близкий по своим аналитическим особенностям к висмуту. Если существование этого металла подтвердится, мы предложим назвать его "полонием" - по имени страны, где родилась одна из нас.

(Пьер и Мария Кюри "Из отчетов...")"

"Я взяла восемь фунтов фруктов и столько же сахарного песка и, прокипятив в течение десяти минут, пропустила смесь через достаточно мелкое сито. У меня получилось четырнадцать банок отличного желе, правда, не прозрачного, но прекрасно застывшего.

(На полях книги "Городская кухня")"

"Ирен показывает ручкой "спасибо"... Она теперь очень хорошо ходит на четвереньках и говорит: "Гогли-гогли-го..." Она целые дни проводит в саду (в Со). Она катается по траве, поднимается и садится..."

Ее дом, ее дочка, ее работа: вся жизнь Марии отныне заключена в этих трех понятиях.

Она очень устает, но не показывает вида. К счастью, в августе их с мужем ожидал отпуск, они оба очень любили это время и ясно себе его представляли.

Из-за Ирен они сняли крестьянский домик в Оверни и оттуда уже разъезжали на велосипедах в разных направлениях, обретая в этих прогулках детскую радость и беззаботность.

В течение целого месяца они могли принадлежать только себе самим, любить друг друга и если и говорить о работе, то посреди полей, а не во вредоносной атмосфере маленькой мастерской на улице Ломон.

Как и год назад, они ожидали "счастливого события", но теперь это был не ребенок, а новое вещество, которое они вот-вот должны были открыть... И это ожидание было так же восхитительно, так же сулило надежды и так же объединяло их, как и ожидание ребенка...

Вернувшись в Париж, Мария узнала огорчившую ее новость: ее сестра и зять должны были вернуться в Польшу для постройки санатория: "С вашим отъездом я потеряла все, что привязывало меня к Парижу, кроме моего мужа и моего ребенка. Теперь мне кажется, что Парижа больше не существует за стенами нашего дома и школы, где мы работаем..."

Дом, работа, Ирен, работа...

И вот наконец сообщение, сделанное Пьером, Марией и их сотрудником Бемоном для Академии наук. Этот доклад был прочитан на заседании Академии 26 декабря 1898 года:

"По причинам, которые мы только что перечислили, мы пришли к мысли, что новое радиоактивное вещество содержит новый элемент, которому мы предлагаем дать название "РАДИЙ". В новом радиоактивном веществе в больших количествах содержится барий, но несмотря на это его радиоактивность вполне достаточна. Это значит, что радиоактивность радия должна быть огромной".

Теперь, по прошествии времени, м

жно с уверенностью сказать, что это было одно из самых грандиозных открытий в истории современной науки.

Однако неделей позже Мария с такой же, если не большей гордостью запишет: "У Ирен уже пятнадцать зубов..."

Словно в хорошо построенной пьесе, тут заканчивается первый акт жизни Пьера и Марии Кюри, опускается занавес и происходит смена декораций.

Им придется покинуть улицу Гласьер, потому что для ребенка нужен сад, где девочка могла бы свободно развиваться.

Есть, конечно. Со, но это далековато.

Решение было принято быстро: на бульваре Келлерман нашелся свободный домик, достаточно просторный для того, чтобы доктор Кюри мог жить здесь вместе с сыном, невесткой и внучкой.

Так была перевернута страница, которая, хоть они сами и не подозревали об этом, стала самой счастливой в их жизни.

В последовавшие затем годы к ним придет слава, а вместе с нею, в 1903 году, и Нобелевская премия. Но эта слава сделает невозможным то, чем они больше всего дорожили: спокойную жизнь, наполненную мирным трудом. Мария сама признается в этом:

"Усталость, ставшая результатом усилий, которые превосходили наши возможности и которые мы вынуждены были предпринимать из-за неудовлетворительных материальных условий, только умножилась от обрушившейся на нас известности. Мы по-настоящему страдали оттого, что наше добровольное уединение было разрушено, и это стало для нас подлинной катастрофой..."

Подобная жалоба в устах женщины, не терявшей мужества даже в самые трудные времена, просто потрясает.

Им пришлось маскироваться, чтобы незамеченными уехать в деревню и возобновить свои велосипедные прогулки, которые только и помогали им скрыться от любопытствующей толпы. Они боялись журналистов, которые преследовали их всюду, хотя Мария постоянно твердила им: "В науке интересны факты, а не личности..."

Ничто их больше не радовало. Пьер обессилел. Мария устала.

Родилась вторая дочка, ее назвали Евой.

К счастью, они смогли уберечь от нашествия любопытных свой домик на бульваре Келлерман. Там они принимали немногих друзей, по преимуществу - ученых, там наблюдали за тем, как растут их дочери...

Наконец Пьер узнает, что в Университете специально для него создается кафедра физики и что он может отныне иметь трех сотрудников: руководителя работ, лаборанта и служителя. Естественно, в качестве руководителя работ он выбрал собственную жену. Так Мария впервые стала официальным сотрудником лаборатории своего мужа.

"Госпожа Кюри будет получать на этой должности годовую заработную плату в размере двух тысяч четырехсот франков, начиная с 1 ноября 1904 года..."

Две тысячи четыреста франков в год... То есть всего вдвое больше, чем посылал ей отец, когда она была всего-навсего нищей студенткой... Абсурд!

Но главное преимущество их нового положения заключалось в возможности получить наконец на улице Кювье почти нормальную лабораторию, состоящую из двух комнат.

Ох, как же нелегко было этого добиться! На этот раз основную нагрузку взял на себя Пьер: он боролся, писал во все инстанции, защищая свое дело. Мария скажет позже:

- На самом деле открытие радия было совершено в совершенно неподходящих условиях; хотя помещение, в котором это произошло, и овеяно теперь романтическим флером. Но для нас этот налет романтики вовсе не был преимуществом, он только отнимал у нас силы и время. Имея лучшие средства, мы бы справились за два года вместо пяти, потратив при этом меньше усилий.

Но даже для самой скромной лаборатории нужны были кредиты, за которые они бились, выбивая каждый франк...

Пьер строил планы сооружения лаборатории, о которой они мечтали, лаборатории, где были бы идеальные условия для работы. Он чертил проекты, производил расчеты, составлял сметы... Но пройдет еще восемь лет, пока они получат наконец помещение, достойное их открытий.

Но Пьер этого уже не увидит...

В это время Академия внезапно осознала, что присутствие среди ее членов знаменитого физика стало бы логическим следствием его всемирной известности.

Не дожидаясь обращения самого ученого, напротив, без всякого желания с его стороны, его избрали 3 июля 1905 года членом Института Франции, объединяющего пять академий.

В порядке анекдота уточним, что двадцать два из его будущих собратьев проголосовали против...

В 1906 году новоявленный академик напишет: "Я так до сих пор и не понял, зачем нужна Академия".

Почести были безразличны супругам Кюри, их дружное и плодотворное сотрудничество продолжалось, и не стоит думать, что отношения между ним

и были строги и суровы. Совсем наоборот: фундаментальные открытия, которые вывели Францию в авангард мировой науки, были сделаны в атмосфере, где царили хорошее настроение, взаимное доверие и даже веселье.

Эти двое были практически одним целым: они относились друг к другу с той снисходительностью и добротой, какие люди обычно приберегают для себя самих.

И, конечно, подобное единство было важнейшей причиной всех их успехов.

Но жизнь - суровый кредитор: тот, кому много дано, платит за это слишком высокую цену.

14 апреля 1906 года Пьер написал:

"Мы с мадам Кюри работаем сейчас над точной дозировкой радия на основании его излучения. Это кажется пустяком, но тем не менее мы трудимся уже много месяцев и только сейчас начинаем получать стабильные результаты..."

А 19 апреля произошла трагедия.

Достаточно было скользкой мостовой, достаточно было оступиться, достаточно было воза с запряженными в него лошадьми, которых кучер не сумел сдержать, и колеса, которое прокатилось по телу, вытянувшемуся на земле, чтобы на перекрестке улицы Понт-Нев и набережной красная и вязкая материя смешалась с грязью... Это был мозг Пьера Кюри...

- Пьер умер?... умер?... Совсем умер?...

Этот отчаянный крик испустила Мария, когда ей сообщили ужасную новость. Она не хотела верить в его смерть.

А потом потянулись ритуалы, постепенно отбирающие у человека его физическую сущность: последний туалет, положение во гроб, захоронение...

Мария отказалась от всяких почестей, какие полагались при похоронах; все, о чем она просила, это чтобы ей разрешили устроить их в Со, в самом узком кругу, и если уж обязательно должен присутствовать министр, а именно - министр народного просвещения, то пусть он приедет туда как частное лицо: Аристид Бриан полагал, что он обязан отдать последний долг умершему. (Бриан Аристид /1862-1932/ - французский политический деятель, лауреат Нобелевской премии мира.)

Разумеется, явились и репортеры: они надеялись сделать сенсационную фотографию, подсмотреть какую-нибудь скандальную деталь: но горе Марии было таким огромным, что все репортажи получились достойными и уважительными:

"Госпожа Кюри, опираясь на руку своего свекра, шла за гробом мужа до могилы, вырытой у самой кладбищенской ограды, в тени каштановых деревьев. Там она на мгновение остановилась и стояла неподвижно, глядя на могилу строго и пристально. Но когда принесли большой букет цветов, она вдруг резким движением схватила его и принялась по одному бросать цветки на гроб.

Она делала это медленно, важно и, казалось, забыла о присутствовавших, которые, находясь под глубоким впечатлением, не производили ни малейшего шороха". "Журнал", 22 апреля 1906 года.

О чем она думала, бросая на гроб цветы? Может быть, перед ее внутренним взором проходили их долгие деревенские прогулки, откуда они возвращались на своих велосипедах, щедро украшенных букетами... Как много места значили для них цветы...

И все же жизнь продолжалась: Марии было всего тридцать восемь лет, и ей надо было вырастить двоих детей.

Она отказалась от пенсии ("Я еще достаточно молода, чтобы заработать на жизнь себе и дочерям"), но согласилась принять кафедру, оставленную мужем.

Впервые в жизни Мария завела дневник, на страницах которого вела долгий разговор с ушедшим. Она так часто разговаривала с Пьером, что сейчас прибегла к этой мучительной уловке, чтобы продолжить диалог... чтобы избавиться от ощущения, что она осталась одна... совсем одна...

- Пьер спит последним сном под землей... это конец всему... всему... всему...

Но эта хрупкая маленькая полька снова набралась мужества - и вернулась к работе.

Она станет знаменита, как никогда не была знаменита ни одна женщина, но каждый, кто увидит ее, удивится ее тщедушности и застенчивости: это и есть мадам Кюри? Та самая прославленная мадам Кюри?

Все ее исследования, все открытия станут отныне лишь данью любви к покойному мужу.

В течение двадцати восьми лет окруженная почестями, все более хрупкая, все более слабая, она будет находить поддержку в мысли о том, что продолжает их дело -- дело, начатое на улице Гласьер, за белым деревянным столом, украшенным букетом цветов.

В своем дневнике она так и останется той влюбленной молодой женщиной тех времен; говоря со своим мертвым мужем, она станет ему рассказывать как о предметах исключительной важности:

"Я хотела тебе сказать, что альпийский ракитник в цвету, и глицинии, и боярышник, и ирисы тоже начинают цвести... Тебе бы все это очень понравилось..."