Константин Леонтьев

Невеликий инквизитор

"Из всех русских писателей он более других склонен орудовать глыбами времени. Он чувствует столетия, как погоду, и покрикивает на них". Среди размороженного в перестройку наследия русской философской мысли творчество Константина Леонтьева так и не удалось прописать по департаментам литературы, философии или истории.

Всё в этом удивительном человеке настолько органично сплелось и перепуталось, что не могло не отразиться на биографии. И на отзывах современников: "Алкивиад", "Кромвель без меча", "Великий Инквизитор", "киевский бурсак Хома, на котором сидела чародейка-красавица"...

Инквизитор, не инквизитор... За шестьдесят лет жизни Леонтьев успел побывать даже в цензорах. Хотя до этого баловался либеральными идеями, а свою писательскую карьеру начинал и вовсе беллетристом.

Но писателем Леонтьев себя не увидел и не восчувствовал. В 70-х годах под воздействием болезни в его жизни произошёл резкий перелом. Он принял полумонашеский образ жизни, что позволило взглянуть окрест взглядом, равно удалённым от либералов и славянофилов. Перо беллетриста сменил на публицистический кнут. Отныне и до принятия пострига он – певец консервативно-дворянских идей. Его идеал – тысячелетняя история Византии.

Русской цивилизации, подходящей к своему роковому тысячелетнему рубежу, по его мнению, не избежать было катаклизмов. Но пути спасения её он не видел: "Надо подморозить Россию, чтобы она не "гнила"... "Гниль" – революционеры, с одной стороны, либеральная интеллигенция – с другой. Разночинство тех и бесчинство этих Леонтьев уязвлял с пренебрежением барина, наблюдающего, как холопы воруют яблоки в саду:

"Если бы я не был православным, то желал бы, конечно, лучше быть верующим католиком, чем эвдемонистом и либерал-демократом!!! Уж это слишком мерзко!".

Последний приют один из последних апологетов русской имперской идеи, под именем монаха Климента, нашёл в 1891 году в Гефсиманском (ныне Черниговском) скиту возле Сергиева Посада. Не только прах, но имя Леонтьева десятилетиями были придавлены железобетоном; и лишь Осип Мандельштам, маленький, бесстрашный, похожий на взъерошенного воробья великий поэт, решился в "Шуме времени" вспомнить о Леонтьеве и "глыбах времени".