Константин Купервейс

В тисках страсти

Этой паре многие завидовали. Столько лет вместе и все неразлучны.
Людмила Гурченко, актриса, звезда, и Константин Купервейс, музыкант, ее аккомпаниатор. Вокруг них бурлили сплетни и разговоры. Конечно, для того времени такая разница в возрасте была необычной – он младше ее на четырнадцать лет. Но годы шли, и разговоры постепенно улеглись.
Все потихоньку привыкли, оттаяли. И когда они вдруг расстались, это произвело эффект водородной бомбы! А спустя тринадцать лет после разрыва Людмила Гурченко выпустила книгу «Люся, стоп», где обвинила бывшего мужа в предательстве и назвала себя «одураченной звездой»…

- «Иногда мне снится один и тот же кошмарный сон. В квартире все как прежде. Даже на столе карельской березы стоит любимая Люсина ваза из зеленого уранового стекла, а в ней роза. В доме суета. Мама Люси хлопочет на кухне, Люся прихорашивается у зеркала и мне кричит: «Костя, быстрее, мы опаздываем!» А я смотрю на часы и с ужасом думаю: «Как же я скажу ей, что уже давно живу с Наташей?!» Просыпаюсь в холодном поту и с облегчением вижу рядом свою любимую жену…»

– Вы прожили с Людмилой Марковной восемнадцать лет…

- «Восемнадцать с половиной. Кто-то недавно сказал: «Костя, тебя надо занести в Книгу рекордов Гиннесса! Столько лет вытерпеть рядом с этой женщиной». А я и не терпел! Я сам этого хотел и сейчас ничуть не жалею. Это было счастливое время. Все изменилось лишь в последние два-три года…

Мы познакомились в июле 73-го на Московском кинофестивале. Я работал пианистом в эстрадном оркестре Александра Горбатых. В программе «Товарищ кино» наряду с другими артистками пела и Людмила Гурченко, а я ей аккомпанировал. И вот после репетиции Люся подошла ко мне и от души поблагодарила. Мы разговорились, и я спросил: «А вы слушали рок-оперу «Иисус Христос – суперзвезда»? Нет? Я вам принесу кассету». Через несколько дней Люся вернула мне кассету и сказала: «У меня умер папа». У меня навернулись слезы: «Как я вам сочувствую…» Люся сжала мою руку. Не знаю, то ли от ее взгляда, то ли от прикосновения я покраснел. И в тот момент между нами что-то произошло. Ведь неспроста Люся предложила: «А знаете что? Сегодня я вас приглашаю в пресс-бар кинофестиваля». Я был в панике! Где деньги взять? Мне бы отказаться, а я радостно головой киваю: да, да! Представьте: двадцатитрехлетний мальчишка, обыкновенный музыкант, а тут сама Людмила Гурченко!

Я помчался домой, быстро переоделся... В ресторане гостиницы «Россия» собрались знаменитости. Но я никого, кроме Люси, не видел. Она была ослепительна! Мы танцевали, я изо всех сил старался за ней ухаживать. Компания гуляла до рассвета. Люся заплатила за весь стол: по тем временам сумасшедшую сумму – девятьсот рублей!

В четыре утра мы шли пешком по улице Горького. Вокруг ни души. Только поливальные машины моют тротуары. На прощание у подъезда она печально сказала: «Мне очень одиноко без папы…» «Люся, – говорю. – Приезжай ко мне в гости. У меня скоро день рождения».

В маленькой родительской квартирке в Люблино за праздничным столом собрались мои друзья. Весь вечер я сидел как на иголках и ждал ее. Мама переживала вместе со мной: она боялась ударить в грязь лицом перед такой гостьей. Люся появилась поздно, когда почти все разошлись. Подарила мне запонки – в тот момент они мне показались царским подарком! Она приехала из Дома кино и была под впечатлением фильма Лукино Висконти «Людвиг». А мы, открыв рот, слушали ее восторги. Будто она с другой планеты! В нашей жизни не было закрытых просмотров, «великих фильмов» и знакомых кинозвезд. Потом она села за рояль и спела свои песни. Я был сражен: как она хорошо играет!

Вместе с другом мы вышли проводить Люсю. Он поймал такси и сказал: «Не волнуйся, я ее довезу до дома». Я и не подозревал, что, оказывается, она тогда страшно оскорбилась, что не я проводил ее, и потом много лет упрекала меня в бестактности…

Через два дня снова звонит Люся: «Приезжай на студию! У меня для тебя сюрприз». Я мчусь на «Мосфильм», а там Серова, Кайдановский, Андреев! Они озвучивали фильм «Дети Ванюшина». Я просидел всю смену в углу и не дыша следил, как они работают. Поздно вечером мы поехали к Люсе домой. Я знал, что останусь с ней… Мы долго стояли у подъезда, а потом она сказала: «Давай выпьем кофе», и мы поднялись в квартиру…

Позже Люся сказала поразительную вещь. Она верила, что Бог, забрав отца, послал ей меня и что есть некая мистическая связь между его уходом и моим появлением в ее жизни. Явным знаком чего стала моя кассета с рок-оперой, которую ее папа слушал незадолго до смерти».

– Похоже, ваш роман развивался довольно прозаично. Ни страстей, ни объяснений…

- «Наверное… Зато было отношение друг к другу – доброе, искреннее. Мы вели себя осторожно и сознательно избегали лишних слов. У меня и у Люси уже был опыт неудачного брака. В тот момент, когда мы встретились, я разводился.

Отправляясь в суд, я нервничал. И Люся решила ехать со мной. Слава Богу, вся неприятная процедура в суде заняла несколько минут: делить-то было нечего. И я с облегчением пошел к Люсе, которая все это время ждала меня в такси за углом. Я знал, что Люся – человек бескомпромиссный, что она живет по своим законам нравственности и от всех этого требует. Но в нашей истории она была спокойна – заявление о разводе подавалось задолго до встречи с ней, и ее никто не мог назвать разлучницей.

В августе я отправился в отпуск в Севастополь. Ее звонок был неожиданностью. «У меня есть десять свободных дней перед озвучанием «Старых стен». Хочешь, я к тебе приеду?» – спросила Люся. «Конечно, хочу», – ответил я, скрывая волнение.

Я помню, как в аэропорту стоял у сетки и высматривал ее в толпе. Я нервничал: такси в Севастополе не поймаешь, условий никаких. А вдруг Люсе здесь не понравится? Я думал, что встречаю актрису с огромным багажом: шляпные картонки, чемоданы… Но как только увидел ее, идущую по взлетному полю, с сумкой через плечо, такую близкую, сразу успокоился. Такси не поймать? Ерунда! Люся незаметно сунула частнику пятьдесят рублей, и мы поехали.

Так начался наш медовый месяц. Дядя Лева и тетя Софа, друзья моих родителей, дали нам в фанерном флигельке закуток без окна. Это было самое счастливое время. Мы ни на миг не разлучались. Рано просыпались, умывались во дворе под диким виноградом, купались в море и гуляли по городу. Люся ходила в больших солнечных очках, чтобы ее никто не узнал. Я даже не помню, чтобы она красила ресницы или губы. Она не старалась при мне кого-то играть и была совершенно естественна: «Вот я такая как есть. Нравится? Если нет – уходи!»

В субботу мы собрались пойти в ресторан. А Люсе надеть нечего! Она в ближайшем магазине купила кусок сатина в горошек, взяла у тети Софы иголку с ниткой и к вечеру сшила себе нарядную юбку, и мою рубашку переделала. Отрезала ножницами рукава, из остатков соорудила модные погоны, а на карманах вышила цветочки. Получилась необыкновенная рубашка!

Меня восхищала ее способность за минуту превратить наскучившую вещь в вечерний наряд. Да так, что все вокруг ахали: «Люся! Это Карден?» Перед приемом в Кремле она расстелила на полу большой кусок ткани и без всякой выкройки разрезала на куски, а потом сметала их на живую нитку. Получилось шикарное платье. Она умела выглядеть королевой! В Кремле она принимала поздравления, а сама больше всего боялась, что кто-то невзначай дернет за нитку и платье – бац! – упадет на пол… Все свои наряды она придумывала и шила сама. Помню, у Люси была коротенькая норковая шубка. Она взяла ножницы, отрезала верх и надставила шубу бархатной пелериной, вышитой цветами. Все упали в обморок».

– Вы сказали, что провели в Севастополе медовый месяц. Это значит, что там все и решилось – вы поняли, что останетесь вместе?

- Да нет! Когда Люся мне призналась: «Ты ко мне относишься так, как я мечтала всю жизнь!», я опустил глаза. Разве мог я представить себя рядом с ней? Я не смел даже об этом мечтать. Кто я? Никому не известный аккомпаниатор, без связей и денег. Кроме того, я моложе Люси на четырнадцать лет! Разве у нас есть будущее?

Через десять дней, провожая Люсю в аэропорт, я заметил в ее взгляде смятение: «Как? Неужели это конец?!» Да я и сам был в растерянности – что дальше?

А на следующий день позвонил ей: «Выезжаю! Встречай!» Забавно, но впопыхах назвал не тот поезд. Люся пришла встречать «Стрелу», я приехал раньше и уже ждал ее на платформе».

– Вам не казалось, что ваши отношения – каприз взбалмошной звезды?

- А тогда Люся не была взбалмошной звездой. Правда, о ней говорили, что у нее невыносимый характер, что на съемках она ругается матом, что она меняет мужей как перчатки и что уже давно спилась. Я смотрел на нее восхищенным взглядом: ведь все наоборот! Она тихая, скромная, ласковая. Не пьет, не курит! Ей достаточно было одного глотка шампанского на весь вечер. Ей не нужен был допинг, она сама себе допинг! В компании мгновенно входила в кураж – весь вечер на арене! В лицах рассказывала истории, да так, что все катались от хохота. Люся умела находить общий язык с осветителями, гримерами и костюмершами. Они таскали ей из дома варенье и специально для нее пекли пирожки, которые она любила.

Она внушала мне, что настоящие отношения строятся на заботе и внимании. Но это не значило, что она вскакивала ни свет ни заря и бежала стирать мне носки или жарить яичницу! Мне это было тогда и не важно. Я сам охотно носил ей в постель чай с бутербродами, ведь она так любила этот ритуал».

– Когда же вы приняли решение жить вместе?

- Мы ничего специально не решали… Я приезжал в Люблино, кидал в пакет свежую одежду и возвращался к Люсе. А однажды обнаружил свою рубашку, висящую в ее шкафу. Вот и все! Оформлять официально наши отношения Люся не хотела: «Я много раз была замужем, зачем мне еще один штамп в паспорте?» Кроме того, с первых дней мне было заявлено: «Детей рожать не собираюсь!» Я знал, на что иду…

Папа в один из моих приездов домой пытался меня остановить: «Костя, пойми! Главное – разница не в возрасте, а в финансовых возможностях. И то, что у вас не будет детей. Подумай…» Какое там «подумай»!!! Меня уже ничто не могло остановить. Передо мной открылась новая жизнь!

Вначале мы жили в ее квартире на «Маяковке». Люся, видя мое смущение, была крайне деликатна. Первое время я даже стеснялся принимать у нее душ и ездил к родителям. Возил маме стирать рубашки. Потом вернулась с каникул ее дочь Маша, а вслед за ней переехала мама Люси, Елена Александровна – Леля, как ее называли в семье. Вначале приходила к нам просто посидеть, еду приготовить, потом перебралась насовсем.

Осенью мы с Люсей поехали на гастроли в Ереван, затем в Казахстан. Давали по несколько концертов в день, зарабатывали на машину. Я играл на разбитом пианино, в котором водились мыши.

Колесили по степям, пробирались через пургу. Помню, однажды в ДК даем четыре концерта подряд. Программа заканчивается, а зрители – не расходятся. После перерыва все возвращаются на свои места. Сидят в тулупах, даже снег на сапогах не тает, а Люся выступает в тоненьком платьице. Одна женщина в платке протянула Гурченко пластмассовые цветы, трогательно побрызгав их одеколоном. Когда мы вышли ночью из клуба, поразились: а откуда же взялись все эти люди?! Вокруг не было ничего – только голая заснеженная степь…

На гастролях в гостиницах нам приходилось идти на хитрость. Мы снимали рядом со своим «люксом» одноместный номер, якобы для меня, а жили вместе. В то время администратор мог позвонить в полночь и строго предупредить: «Вашему гостю пора уходить!» Разумеется, Люсе никто бы и не осмелился сделать замечание, но она всегда заботилась о своей репутации.

Конечно, ее беспокоили сплетни вокруг нас. В то время такая разница в возрасте шокировала! На ялтинском пляже ее близкая подруга, впервые увидев меня, сказала: «Ну, Люсь, моложе у тебя еще не было…» Мы везде появлялись вместе. Я садился за рояль, Люся пела, и все постепенно оттаивали. Со временем разговоры стихли. Все вокруг поражались: «Вы никогда не расстаетесь. Идеальная пара!»

– Вы и работать стали вместе?

- С 73-го года я был ее бессменным аккомпаниатором. Начинали с богом забытых деревень, а потом пошли концерты в «России», гастроли в Америке и Израиле. Я, как никто, чувствовал и понимал Люсю, это отражалось и на работе. Все программы мы готовили вместе дома. Она была невероятно требовательной. Могла после концерта сказать басисту: «Ты на тридцать втором такте взял не ту ноту». Он удивлялся: как можно это услышать?! Но если что-то пришлось ей по вкусу, она расточала комплименты. Я привык к тому, что она хвалила всех музыкантов, кроме меня. Мне было достаточно взгляда, который она бросала мне, стоя у микрофона. Если чувствовала, что я в ударе, она оборачивалась и ободряюще подмигивала.

У Люси после долгих лет безработицы началась светлая полоса, она много выступала, снималась. За роль директора в «Старых стенах» получила Госпремию, и посыпались предложения – «20 дней без войны», «Семейная мелодрама», «Небесные ласточки». Начались съемки в телевизионных «Бенефисах» Евгения Гинзбурга. А потом были «Песни войны» и «Любимые песни». Потрясающие, пронзительные работы!»

– А что пела Людмила Марковна на концертах? «Пять минут» из «Карнавальной ночи?

- Никогда! Только «Песенку о хорошем настроении». Люся не любила этот фильм. Как назло, на каждом концерте на сцену выходил очередной секретарь обкома с букетом и с одним и тем же текстом: «Дорогая Людмила Марковна! Желаю вам еще одной «Карнавальной ночи»!» Для нее это было настолько невыносимо, что она с трудом улыбалась. Люся уже жила серьезными ролями, а тут опять про «Пять минут»… Она шутила: «В гробу буду лежать с бантиками, и мне сыграют «Песенку про пять минут»!

– Вам приходилось часто разлучаться? Ведь Гурченко с головой ушла в работу – съемки, разъезды, творческие встречи…

- Я всегда был рядом. Она прекрасно знала, что стоит ей только повести глазами, и я мгновенно окажусь подле нее. На все эти годы я забыл местоимение «я», только «мы», «мы с Люсей».

А потом случилась беда… Это произошло на съемках фильма «Мама», где Люся играла Козу. Специально для этого проекта на «Мосфильме» выстроили огромный каток. Впервые в жизни Люся встала на коньки… и смело поехала! Она всегда меня восхищала своим актерским куражом. Помню, однажды за кулисами ее подначили: «Вы же на сцене на шпагат не сядете?» «Я не сяду?!» – возмутилась Люся. Вышла и во время концерта села на шпагат!

И вот звоню я домой, а Леля кричит в трубку: «Костя, с Люсей что-то случилось!» Я помчался на студию. Оказалось, что во время съемок Олег Попов резко схватил Люсю, закружил в танце, но не удержался, упал на нее и сломал ей ногу. Мне сказали, что Люсю в жутком состоянии отправили в ЦИТО. В приемном покое мне выдали ее одежду, разрезанную ножницами: иначе ее просто не могли снять. Захожу в палату, а Люсе даже грим не успели смыть: на бледном лице так и остался нарисованный веселый цветочек.

Она перенесла несколько тяжелых операций. Все эти дни я сидел у ее постели, возил три раза в день еду, которую готовила Леля… Режиссеру Элизабет Бостан предложили заменить актрису, но она сказала: «Или Люся со мной, или фильм без меня!» Профессор Сиваш, который оперировал Люсю, категорически возражал против ее выезда на съемки в Румынию. Но после долгих уговоров он сдался при одном условии: «Ехать только с Костей!»

Мы три месяца жили в центре Бухареста в гостинице «Амбассадор». Съемки продолжались. А у Люси гипс до бедра и в ноге сто железок. Я таскал ее на руках, ухаживал, возил на съемки, носил костыли. Ее мучения не описать. Однажды Люся не выдержала: «Все! Больше не могу! Хочу согнуть колено». И я перочинным ножом спилил гипс до колена. Вся красная бархатная обивка стен номера мгновенно стала белой от пыли!

Перед отъездом домой Люся попросила меня купить отрез модного кримплена для Лели. Я осрамился: выбрал самый красивый рулон с золотой нитью, а дома оказалось, что это ткань для штор. Но Леля осталась довольна и часто щеголяла в платье из этого материала».

– С кем вы общались в то время, у вас были друзья?

- Мы были дружны с Юрием Никулиным. Люся очень любила его и даже называла «папой», а он ее – «дочурка моя». Он нам помог и с госдачей, и с квартирой, и с больницами… 75-й год, Люся и Никулин вылетают к Алексею Герману в Джамбул на съемки «20 дней без войны». Мы едем в аэропорт на никулинской «Волге». Наша первая машина в гараже, и я безуспешно пытаюсь сдать на права. Жалуюсь Никулину: «Представляете, Юрий Владимирович, уже два раза завалили…» «А где сдаешь, мальчик?» – «Да тут рядом, на Варшавке». Неожиданно Никулин разворачивается, и мы едем в ГАИ. В отделении милиционеры при виде любимого артиста улыбаются от счастья. «Непорядок, – говорит Никулин. – Человеку надо помочь». Едва фразу успел договорить, как вопрос уже был решен.

Был период, когда мы близко дружили с семьей Никиты Михалкова. Вместе отдыхали в дивном местечке под Сухуми. Он обещал Гурченко роль Генеральши в «Механическом пианино…» Но Люся сломала ногу. Потом она долго обижалась на Никиту, что он не подождал ее. А тот в ответ ее подкалывал: «Что же ты Генеральшу на Козу променяла?!» Помню, летом на даче у Никиты мы решили сыграть в футбол – Михалков, Адабашьян и я. У меня не было спортивной обуви, и хозяин дачи выдал кирзовые сапоги. Чувствую, в подошве гвоздь торчит. Но, не подавая виду, стоически бегаю по полю. А вдруг, думаю, меня проверяют: стану жаловаться или стерплю?

Еще мы бывали в гостях у композиторов, которые предлагали Люсе свои песни: Марк Фрадкин, Оскар Фельцман, Марк Минков. Это было прекрасное время: удивительные люди вокруг, много друзей. А главное, полное понимание и ощущение счастья. Люся часто тогда говорила: «Костя – великолепный музыкант! Он верный и скромный человек! Я всегда мечтала, чтобы меня так любили».

– Как Людмила Марковна представляла вас знакомым?

- Просто Костя. Мужем называла по настроению. Это очень обижало моих родителей. После очередной нашей с Люсей ссоры папа говорил: «Если бы вы были официально женаты, такого бы не было!» На гастролях Люся молча отводила руку в сторону рояля, и я кланялся. Иногда я выступал как анонимный аккомпаниатор, даже на афише мое имя не писали. На вопрос из зала: «Сколько у вас мужей?» она отвечала: «Любовь у меня одна! Большая и горячая! А вот объекты с годами меняются». «А кто ваш муж?» – не унимались зрители. Она отшучивалась: «Как кто? Мужчина!» Только в Америке она позволила себе «расслабиться»: «Мой муж? Да вот он, за роялем! Это самый продолжительный брак в моей жизни».

- До вас у Людмилы Марковны было четыре мужа. Как она о них отзывалась?

- Я понятия не имею, сколько их было. Меня это не интересовало. Знаю, что до меня полтора года ее мужем был Иосиф Кобзон. О нем Люся отзывалась негативно. Позже мне пришлось в парткоме «Москонцерта» сидеть с ним за одним столом. Кстати, сама Люся вступать в КПСС отказалась: «Мне подходит только та партия, где нужно ходить босиком по снегу…» Я заметил, что Кобзон всегда внимательно на меня смотрел, будто изучал. Потом мне передали его слова: «Удивительно, как Купервейс столько лет смог выдержать Гурченко!»

– А почему он так сказал? Ведь вы с ней жили душа в душу…

- Совершенно верно. Душа в душу. Но со временем я все чаще замечал ее раздражение и претензии к моим родителям. Вначале она создавала видимость дружбы, потом стало нарастать недовольство. Не так посмотрела мама, не то сказал папа… Когда Люся была не в духе, любая фраза могла показаться ей двусмысленной. Однажды папа уважительно сказал: «Да, Люся, вы уже и книгу написали…», а Люся услышала в его словах издевку. Позже мой папа в своей книге «Путешествия Вениамина Четвертого» о моем браке с Люсей написал всего две строчки.

Все мы делали хорошую мину при плохой игре. Мама к Люсе приспосабливалась, а папа – нет. Он считал, что она во мне задавила общительность и честолюбие. Для меня «семейные вечера» – встречи Люси и родителей – были сплошным мучением. Я крутился как уж на сковороде, чтобы избежать ссоры.

Однажды Люся справляла свой день рождения. Она решила моих родителей в этот раз не приглашать. За столом собрались одни знаменитости. И вдруг звонок в дверь. Я открываю, а на пороге мама с папой держат огромный букет цветов. Когда я их увидел, у меня сдавило горло, и я чуть сквозь землю не провалился. Они поздравили Люсю и сразу ушли. Я выскочил за ними на улицу, стал просить прощения и не смог сдержать слез… А Люся была уверена, что я позвал их специально, втайне от нее.

Вскоре родители купили в глухой деревне домик и уехали туда жить. Больше всего корю себя за то, что отдалился от них. У меня сердце рвалось: как они там одни? Однажды мама сказала Люсе: «Мы бы хотели чаще видеть сына» – та удивилась: «Разве я мешаю? Я часто уезжаю за границу, пускай Костя в это время с вами сидит».

Вот я и наведывался к родителям, когда Люся уезжала. Правда, пару раз мы там бывали вместе. Бросали машину в деревне, спускались два километра к воде и переплывали на плоту через речку. Как я ни уверял Люсю, что никто в деревне не знает о нашем приезде, она все равно трепала мне нервы. То соседка принесет молока, то сторож – картошечки, то заглянут на рюмашку, то стучат в окно: «Одолжите соли». Люся сердилась: «Ну вот, начались смотрины!»

Я уверен, всегда можно найти компромисс. Но Люся находила «ложку дегтя». Однажды в компании Юрия Никулина отец рассказал анекдот. Все смеялись, и только Люся сидела с каменным лицом: «Какая бестактность!» Она была готова его уничтожить: как он посмел соперничать с королем анекдотов! А мамину наивную просьбу: «Люсенька, пригласите в гости мою любимую Зою Федорову…» она высмеивала и часто меня ею попрекала».

– Как вы строили отношения с дочерью Гурченко? Ведь у нее был трудный подростковый возраст…

- Когда мы познакомились, Маше было четырнадцать лет, она всего на десять лет младше меня. Мы сразу нашли общий язык. Маша видела, как я искренне отношусь к ее матери, и потянулась ко мне. Ребенка не обманешь! Сначала я был дядей Костей, потом просто Костей, а через год она назвала меня папой. Я помню, как это произошло. Мы поехали с концертами в Ялту и взяли с собой Машу. Сидим вечером в ресторане, и вдруг Маша, явно волнуясь, спрашивает: «Костя, можно я тебя буду папой называть?» А ведь Маша никого в жизни папой не называла. У меня даже мороз по коже от волнения! Я ответил не задумываясь: «Буду счастлив!» Видимо, Маша готовилась к этому разговору и советовалась с матерью. Я заметил, что Люся тоже волнуется. Помню, мы даже выпили за это событие.

Я старался проводить с Машей как можно больше времени. Она не очень любила учиться. Я каждую неделю расписывался в ее дневнике, проверял задания. Однажды обнаружил в тетрадке странное слово «кракадил» и долго гадал, что оно значит. Я ходил в школу на собрания и выслушивал жалобы учителей. Старательно насупливал брови, чтобы придать облику больше солидности. А директор при виде «папы» Маши Гурченко делал вид, что все в порядке, и с «умным» лицом беседовал со мной. Мне двадцать четыре года, а «дочке» – четырнадцать! Чтобы выглядеть постарше, я отпустил усы. За эти усы Леля прозвала меня Луисом Корваланом.

Маша закончила медучилище, работала медсестрой в детской онкологической больнице. Через год она вышла замуж за своего одноклассника Сашу Королева. И стала хорошей матерью двоих детей.

Так получилось, что, когда Маше пришло время рожать первенца, Саши не было дома. Она позвонила мне: «Папа, срочно приезжай!» Я повез ее в роддом. Стоим на светофоре, и вдруг я слышу ее стон: «Я, кажется, рожаю!» Меня прошиб холодный пот. Не помню, как добрались до роддома. О том, что родился мальчик, я узнал первым и помчался с радостной вестью домой. Люся принимала ванну. Я забарабанил в дверь: «У нас родился мальчик!», она вскрикнула: «Марк!» – и заплакала.

Я столько лет прожил с Машей, искренне ее любил, а когда мы разошлись с Люсей, она ни разу обо мне не вспомнила, не позвонила. Мне было очень больно.

Через пять лет после развода мы случайно встретились с Машей. Она шла с маленькой Леночкой. Увидев меня, не удивилась, как будто мы и не расставались. И с ходу стала жаловаться на мать…

– А как к вам относилась теща? Она не насторожилась при виде молодого мужа?

- Что вы! Может, только при первой встрече, а потом мы с Лелей подружились. Все жили мирно, одной семьей: Люся, ее мама, Маша и я.

Когда Леля оставалась у нас ночевать, Маша спала на диване, а бабушка – рядом на полу. Потом мы переехали в большую трехкомнатную квартиру, и у Лели появилась своя комната. С нами жил и любимый пинчер Люсиного папы Федя. Когда умер Марк Гаврилович, пес сидел на его груди и выл, никого не подпуская. Так до конца своих дней Федя на всех рычал, а Леле, которая его кормила, даже однажды нос прокусил.

Когда Люся готовилась к съемкам, к ней нельзя было подойти. Это же дело государственной важности! Она становилась космонавтом, который собирается лететь на Сатурн! А мы… обслуживающим персоналом космодрома. Все хозяйство по дому вели мы с тещей. Машу было бесполезно посылать в магазин. Как-то утром ушла за сметаной, а вернулась к ночи с творогом. Леля готовила и убирала, а на мне были магазины, гаражи, концерты, поездки, аппаратура и музыканты.

Жизнь шла в постоянном напряжении в десять тысяч вольт. Ни на секунду не расслабляться! Это не прощалось. Мы с Лелей отдыхали только тогда, когда Люся уезжала. Леля любила поесть, поспать, могла заснуть с сигаретой. Ее можно было растолкать в три часа ночи: «Елена Александровна, так кушать хочется…» И она тут же вскакивала и бежала жарить картошку. Люсина мама очень вкусно готовила. Украинский борщ и торт «Наполеон» были ее кулинарным коньком. Мы с ней могли запросто просидеть всю ночь на кухне, запивая картошку пивом и покуривая «Кэмел». Кстати, Люся всегда к нам присоединялась и с аппетитом ела картошку. Будто звезда морит себя голодом – это миф! Она обожала мучное: хлеб с маслом, мамины пирожки и торт «Наполеон».

Помню один потешный случай. Люся улетела на съемки в Джамбул, а я, еще не научившись водить машину, зацепил накладку на колесе. Что делать? Запчасти были страшным дефицитом. Как скрыть «следы преступления»?! Проезжаю мимо гостиницы «Пекин» и вижу разбитый «Москвич». И тут меня осенило: а что если ночью снять с бесхозной машины накладку? Леля, как верный товарищ, вызвалась мне помочь. Надела огромную каракулевую шубу, под которой собиралась спрятать «добычу», я прихватил отвертку, и мы отправились «на дело». Но увы, «Москвич» уже кто-то разобрал до нас. Вообще Леля из тех, с кем можно пойти в разведку. Когда мы с Люсей расстались, Елена Александровна вскоре ушла жить к Маше».

– Все шло так хорошо, почему же стали портиться отношения с Людмилой Марковной?

- Просто за последние два года накопились обиды. Я человек терпеливый, готовый идти на компромисс. Люся выражала свои требования в категоричной форме. Я это понимал и не лез на рожон. С первых дней я усвоил, что конкретно может вызвать у нее нетерпимую реакцию: мое внимание к другим женщинам, моя забота о родителях, мое стремление заниматься своей карьерой…

Я даже не заметил, как Люся сумела загнать меня в клетку. Ею были забиты колышки, по которым я должен был идти, а под ногами – минное поле. Она пристально следила, чтобы я не сворачивал.

В Севастополе произошла одна безобидная история. На пляже я взглянул на красивую блондинку. Люся нахмурилась и тут же собралась уезжать! Я даже не понял, в чем дело. Потом мне этот взгляд вспоминался очень долго… Вторая история произошла уже в Москве. Мы сидели в гостях. Я вышел покурить с хозяйкой на лестницу. Постояли, поговорили. Возвращаюсь в квартиру. Вижу, Люся в лице переменилась. Ни слова мне не сказав, она встает и демонстративно выходит. Я – за ней. Она бросается к первой встречной машине, садится и уезжает. Я – в погоню. Начались гонки! Остановил ее только у подъезда: «В чем дело?» Она была совершенно потерянной и убитой: «Мне не нужны такие отношения».

– А какие отношения ее бы устраивали?

- Чтобы я был всегда при ней. Помню, на гастролях в Талды-Кургане наши музыканты собрались в соседнем номере. За стенкой веселье, музыка. А я сижу в «люксе» перед телевизором, Люся на диване читает. Вдруг слышу осторожный стук в окно: «Костя…» Выхожу на балкон, а на перилах стоит стопка водки и кусок огурца. Сережа Щербаков, мой приятель, музыкант, перегнувшись через балкон, участливо спрашивает: «Еще принести?» – «Давай!» Стою, делаю вид для Люси, что курю, а сам еще рюмочку опрокидываю. Серега сочувственно: «Может, зайдешь?» – «Нет, не смогу…»

– Вам не кажется, что она вас сильно любила?

- Наверное, за этим скрывались любовь и ревность, но мне все преподносилось иначе. Не дай Бог опозорить ЕЕ имя, имидж известной актрисы. Люсю, например, раздражало, что я аккомпанирую другим вокалисткам. По этой причине я и ушел от очень хорошей певицы Роксаны Бабаян. Только Майя Кристалинская не вызывала у нее ревности. Мы с Майей проработали семь лет, душа в душу, звали друг друга исключительно на «вы».

Однажды, уже после смерти Майи, мне предложили участвовать в телевизионной передаче о ней. Зная, что Людмила Марковна – моя жена, редактор из вежливости пригласила и ее… В результате Люся спела песню и приняла активное участие в программе о Кристалинской. А я так и остался за кадром, не сказав ни слова…»

– А Людмила Марковна давала вам поводы для ревности?

- Мне звонили неизвестные люди и рассказывали о Люсе всякие подробности, но я никому не верил. К примеру, в трубке завывает низкий женский голос: «Ваша Людмила Марковна спит сейчас с моим мужем!» Я в ответ: «Вы ошибаетесь. Я только что звонил ей в Италию». А она за свое: «Какая Италия! Они в пансионате под Москвой. Примите меры!»

Я относился к этому с иронией. Я ей никогда не изменял, и Люся мне внушила, что она хранит мне верность. А об увлечениях на съемочной площадке она говорила: «Это работа». Помню, встречаю ее на вокзале. Люся возвращается после съемок с Никитой Михалковым в одном СВ. Я отдаю ей букет цветов, прощаюсь с Никитой и, счастливый, везу Люсю домой. Она часто летала на кинофестивали с каким-нибудь актером вдвоем. Был случай, когда перед приемом в Кремле к нам заехал один ее партнер по фильму и почему-то долго ходил по квартире с обнаженным торсом. И все спрашивал: «Люсь, какую мне надеть рубашку? Черную или белую?» Но мне и в голову не приходило ревновать.

Со своим нынешним мужем Сергеем Сениным Люся познакомилась на фильме «Секс-сказка». Это было в начале 90-х, когда наши отношения уже зашли в тупик. Я бился головой о стену, постоянно доказывая ей, что ни в чем не виноват. А ей будто доставляло удовольствие уличать меня в несуществующих грехах. Как-то раз в отчаянии вышел на балкон и посмотрел вниз: «А может, ну все к черту?» Но представил ее реакцию – «Ну и дурак!» и зашел обратно».

– Получается, что свои лучшие годы вы посвятили Людмиле Гурченко?

- Да! С двадцати трех лет до сорока одного. Вел ее дела, ездил с ней на съемки и выступал с ней на концертах. Она часто повторяла, как важен для нее тыл. И я был ее надежным тылом. Дома она отдыхала от дорог, от концертов, от людей. К телефону Люся не подходила. Мы с Лелей отвечали на звонки. Так было заведено в нашей семье».

– А что – Людмилу Марковну донимали поклонницы?

- Без конца звонили. Любой мог набрать «09» и узнать наш телефон. Потом мне даже пришлось принять меры: я закрыл на «09» номер телефона Людмилы Гурченко.

Поклонницы приходили и к нам домой. Одна из них – Валя из города Шуи – работала ткачихой в горячем цехе без выходных и, накопив отгулы, приезжала с подарками. После фильма «Старые стены» она стала преданной Люсиной поклонницей. Раз в месяц на пороге появлялась ее мощная фигура, обвешанная сумками. «Вы такая худенькая! – причитала она, глядя на Люсину осиную талию. – Надо вас раскормить!» Вот она и везла грибы, варенья, соленья. От тяжести валилась с ног. Мы к ней привыкли и иногда оставляли ночевать. «Валя, как ты на себе приперла двенадцать трехлитровых банок?! Ты – чемпион мира!» У Вали никого ближе Люси не было. Она рассказала любимой артистке всю свою жизнь. А Люся давала ей советы. Еще Валя привозила ткани, которые выдавали на фабрике вместо зарплаты. Эти рулоны, наверное, до сих лежат на даче. А попробуй не возьми – такая обида будет, что вы!

Еще один фанат – Сережа. Когда он вышел из тюрьмы, сразу пошел на концерт Гурченко. Он знал весь ее репертуар и создал клуб ее поклонников. Когда мы с Люсей поехали в режимный город Североморск, Сережа проявил чудеса изобретательности, чтобы туда проникнуть. Он пробрался в город… в хлебном фургоне, свернувшись калачиком на лотке, где обычно лежат буханки. Мы приехали, а он с цветами в ДК уже встречал.

На гастролях в Нижнем Тагиле мы приобрели машину по себестоимости. И ее нужно было перегнать в Москву через Уральский хребет. Сережа вызвался мне помочь. Мы ехали трое суток. В пути заметили, что за нами по пятам следует КамАЗ. Он нас давил, те, кто в нем сидели, явно намеревались отобрать транзитную машину без номеров. Мы в ближайшем хозяйственном купили топор. Я ночевал в гостинице, а Сережа спал в машине в обнимку с топором. И был готов убить любого из любви к Люсе!»

– Вы сказали, что понимали с ней друг друга с полуслова…

- Люся была для меня абсолютным авторитетом. Ей не надо было мне ничего доказывать, ругаться. Все происходило гораздо проще, но действовало как гипноз, как двадцать пятый кадр… И подчинялся я не потому, что боялся, а потому, что верил каждому ее слову. Я и думал так, как думает Люся».

– Людмила Марковна только на вас так действовала?

- Еще на девяносто девять процентов окружающих! От нее шло невероятно сильное поле. И люди считали – лучше не спорить!

Люся не упускала случая всех поучать: как сидеть, как стоять. Свою маму, которая любила покушать, постоянно дергала: «Перестань! Сколько можно есть!»

Как-то раз в Сухуми сидим за свадебным столом. Вино льется рекой, тамада без конца поднимает тосты. Я только собрался выйти из-за стола в туалет, как Люся хватает меня за рукав: «Здесь не принято. Сиди!» – «Люся, я не могу терпеть!» – «Ничего, держись!» И я сидел, терпел, пока все не встали. Я чувствовал, что она меня постоянно контролирует.

А еще Люся не переносила мою привычку облизывать ложку. Она в гостях так могла на меня посмотреть, что мне уже и есть не хотелось. Хотя сама никогда не признавала никаких условностей. На приемах принималась пить чай из блюдца и есть сахар вприкуску! Поймав вопросительный взгляд соседки, улыбалась: «Мне так нравится!»

Но существовали личности – один процент, не более, – с которыми она считалась. Это Никита Михалков, Владимир Меньшов, Эльдар Рязанов, Андрон Кончаловский и еще несколько человек. Если режиссер фильма с первой минуты дал слабину – ему конец! Ее боялись, но прислушивались. Люся – великий профессионал! Она может сама придумать сцену, поставить свет, загримироваться, сшить костюм и озвучить с ходу».

– Еще и музыку написать! В титрах фильма «Моя морячка» значится: «композитор Людмила Гурченко»…

- Все музыкальные номера рождались у нас дома. Я просто играл мелодию на синтезаторе, когда Люся лежала на диване и пила чай. Затем на мелодию накладывались слова, и выходила песня. Так же сочинялись песни «Диванчик пел» на стихи Юнны Мориц, «Се ту» и «Все мужчины сволочи» Катерины Горбовской. В титрах картины «Моя морячка» было написано: «Над фильмом работали: Константин Купервейс…» и так далее. С Гурченко не посоветовались, и данного обстоятельства оказалось достаточно, чтобы Людмила Марковна режиссеру Анатолию Эйрамджану этого не простила.

Был случай, когда мы записывали музыку на студии «Мелодия» для Люсиной пластинки. Главный редактор сказал мне: «Напиши свои данные и дай фото. Мы напечатаем тебя на конверте», Люся удивилась: «Зачем? Костя – скромный человек, ему это не надо… Он никогда нигде не светится». «Люся! – удивился редактор. – Но он же записал эту пластинку?! Почему ты за него решаешь?»

Ей стало казаться, что я соревнуюсь с ней в «популярности». Это проявилось в Израиле, где мы выступали с концертами. После выступления она меня упрекнула: «Ты нарочно играл громче, чтобы меня было не слышно. Ты хочешь, чтобы тебя отметили!» Я оправдывался, но ее невозможно переубедить.

Однажды в гостях у Михаила Швейцера сидели за столом Булат Окуджава, режиссер Владимир Венгеров. В тот вечер у нас пошел настоящий кураж. Мы в четыре руки играли «Соломенную шляпку». Окуджава даже зааплодировал: «Господи, если бы я так умел играть!» Люся возмутилась и заявила мне, что я снова «тяну одеяло на себя».

В тот же вечер Швейцер предложил мне написать музыку к его новому фильму. Он всегда работал с Альфредом Шнитке, а тут появился я. Представляете, какое доверие! Но Люся меня остудила: «Разве ты композитор?» Михаил Абрамович принялся ее убеждать: «Люся, пусть попробует. Он виртуоз, так легко импровизирует, значит, есть фантазия». Она промолчала, а мне внушала: «Забудь! Ты прекрасно играешь, но выше головы не прыгнешь!» Так она методически убивала во мне уверенность…

Помню, ее спросили: «Люся, Костя у тебя и директор, и пианист, и администратор. Сколько он получает в месяц?» – «Да какое это имеет значение? Мы зарабатываем вместе…» – «Он мужчина и должен знать, сколько он зарабатывает!» Но что она могла ответить? Такие вещи Люся никому не прощала, и эти люди исчезали из нашего круга.

Наверное, папа был прав. Дело не в возрасте, а в разнице доходов. Вроде бы мы работали «на один карман»… Люся полнос-тью доверяла мне вести денежные дела. Но если бы она не была уверена в моей честности, никогда бы этого не случилось. Я записывал все расходы в тетрадку и знал, что завишу от нее на тысячу процентов! Шли годы, а я все острее понимал, что не добился в жизни того, чего мог бы добиться. А самое обидное, что она считала меня не способным на большее… В последние годы она меня отодвигала от работы с ней. Потихоньку концерты сменились творческими встречами со зрителями. Она стала ездить одна со своими фильмами. А мне оставалось сидеть дома и отвечать на звонки. И тогда мне надоела роль «Здравствуйте, это Костя, муж Людмилы Гурченко».

– А вы пытались как-то доказать обратное?

- Пытался. Вначале искал выгодные контракты. Договорился о концертах в Тольятти. И вот ситуация: пора ехать в аэропорт, а Люся вдруг уперлась: «Никуда я не поеду! Отменяй концерт!» – «Почему???» – «Ты договаривался, вот сам и езжай!» А отменить концерт невозможно: аппаратура уже отправлена поездом. И тогда я в исступлении швырнул любимый Люсин телефон о стенку. «Это что, – спрашивает она. – восстание рабов?» «Да! – говорю. – Теперь меня зовут Спартак!» Она оценила мой бунтарский дух и поехала.

Как-то мы придумали интересный сценарий, где должны были сыграть Ширли Маклейн и Люся Гурченко. Стали договариваться о съемках в Голливуде, но вдруг Люся отказалась: «А мне это не нужно! Меня в нашей стране любят!» Потом нам предложили открыть в Москве совместную фирму, где я должен был работать директором: сдавать в аренду лимузины «Линкольн» и проводить конкурсы красоты, словом, зарабатывать большие деньги. Но Люся все пресекла на корню.

Жизнь стала невыносимой. Мы часто ссорились. Люся была уверена, что я никуда не уйду. Ведь я сам клялся: «Ты единственная, и я всегда буду жить с тобой»… После очередной ссоры я садился в машину и ехал куда глаза глядят. Через пару часов, успокоившись, возвращался. И снова ссоры, снова упреки…»

– Но что для вас, человека достаточно терпеливого, оказалось последней каплей?

- Достаточно терпеливого» – это мягко сказано! Я долго терплю, зато потом взрываюсь. Не выношу упреков, а еще больше – когда со мной не разговаривают. Люся била по самым болевым точкам, она устраивала мне геноцид! Однажды встречаю ее после съемок, а она со мной не разговаривает, не улыбается, не смотрит в мою сторону. Как чужие! Приезжаем домой – ледяное молчание. Как будто меня нет. Я не выдерживаю этой пытки и стараюсь до нее достучаться. Ведь мы столько лет прожили вместе, зачем ей меня мучить?! Она объясняла: ты стал чужим, не так посмотрел, не так встретил, у тебя кто-то появился… Каждый раз я просил прощения. И вот настал момент, когда я не выдержал и ушел от нее».

– Что же случилось?

- Мелочь. Ерунда! Но в такой ситуации достаточно одной капли, чтобы порвать все раз и навсегда. Я был готов уйти, но каждый раз меня останавливало ложное примирение. Не было последней капли, был целый ливень… И когда это случилось, уходя, я услышал в спину: «Бабник!»

Я сел в «Жигули» и уехал в родительскую хрущевку в Люблино. О прошлом мне напоминала лишь трудовая книжка, где в графе «специальность» моей же рукой было написано: «Муж Гурченко».

Когда я ушел от Люси, мечтал только о том, чтобы она оставила меня в покое! Скрывался от ее слежки: затонировал стекла в машине и поставил на телефон определитель номера. Я панически боялся встретиться с Люсей. Ведь стоило ей только позвонить и сказать мне: «Приезжай, иначе я умру!», я бы не выдержал и помчался к ней – как настоящий зомби!

Она сразу обзвонила друзей, узнавая, как я живу, и решила нанять частного детектива для наблюдения за мной. В агент-ство она пришла в черных очках в сопровождении режиссера Эйрамджана. Детектив докладывал ей о каждом моем шаге: где я бываю, как провожу свободное время и с кем встречаюсь. Но Люся не унималась и обратилась к знакомому генералу МВД с просьбой установить за мной профессиональную слежку. Но тот отказался: «Люсь, он же не шпион!»

Сначала я не знал – что делать дальше? Помню, как муж одной певицы, тоже музыкант, ходил после развода по ансамблям и просился на работу: «Возьмите меня. Я бывший муж знаменитой певицы!» Это так ужасно!

Потом позвонил мой друг и предложил поехать с ним в Бельгию работать. У меня появилась надежда на новую жизнь. Но однажды раздался звонок. «Здравствуй, – слышу голос Люси. – Как живешь?.. Знаешь, у меня страшно разболелась нога». – «Сейчас же приеду». – «Подожди. Я перезвоню через час». А через час она появилась сама! «Поехали домой…» – только и сказала. Повесив трубку, я уже знал, что она приедет проверить, с кем живу, кто у меня есть.

Я вернулся, и жизнь превратилась в ад! Каждый день начинался с допроса: «Где? Когда? С кем? Готовишься к новой жизни?! Понятно!» Чем больше я отпирался, тем она становилась беспощаднее. Мне было ее жаль: я видел, как она все рушит своими руками.

И тогда она придумала поездку в Севастополь в надежде вернуть наши чувства. Напрасно! Это еще никому не удавалось. Возвращение в старые места нам ничего, кроме разочарования, не принесло. Мне кажется, этим трагическим Севастополем и завершился наш брак.

Там, где мы провели медовый месяц, она вдруг решила со мной венчаться! Мы договорились с батюшкой из монастыря в Форосе. Несмотря на то что в пост венчаться грех, он нашел двух шаферов и все устроил. Мы повторяли клятву «…и в радости и в горе», а на душе была пустота. Грешно так думать, но мне кажется, что ей, как актрисе, захотелось пройти через этот красивый обряд.

Ничего страшнее той поездки у меня в жизни не было! Она по-прежнему продолжала меня упрекать. Мы вернулись в Мос-кву, и… наконец я ушел от нее навсегда. Люся выскочила вслед за мной. Села в машину, стоящую у подъезда, дала по газам. Гололед. Метров через пятьдесят она остановилась. Сидела, вцепившись в руль, а я повернулся и спокойно пошел к мет-ро. Ее истерика на меня больше не действовала…

О нашем разводе узнала вся страна. В эфире «Кинопанорамы» Эльдар Рязанов неожиданно спросил Людмилу Гурченко: «Что происходит сейчас в вашей жизни?», и она заявила, что я – предатель. Рязанов растерялся и пошутил: «Ну, не все же восемнадцать лет, Люся! Наверное, было что-то хорошее…»

Я понимаю, почему она так сказала. Люся считала меня своей собственностью и не могла смириться с потерей. Она не верила, что созданный ею человек способен жить самостоятельно. Потом Люся вновь упрекала меня, но уже в прессе: «Каждый день клялся мне в любви, а женился на продавщице!»

– Трудно ли вам было с вашей нынешней женой Наташей начинать все с нуля?

- Однажды я сказал Наташе: «Выходи за меня». А потом от ужаса за голову схватился: что я могу ей предложить? Ни квартиры, ни работы, ни денег. Но Наташа поверила в меня и пошла за мной.

Я знал Наташу и раньше. Часто наведывался к ней в магазин, в стол заказов, где она работала директором. И застолья в нашем доме с Люсей проходили под девизом «Привет, Наташа!» Расставшись с Люсей, я стал зарабатывать на машине извозом. И в один прекрасный вечер приехал к Наташе на работу. Увидел ее солнечную улыбку, и на душе полегчало. «Что такой грустный?» – «Я разошелся…» Мы посидели, выпили коньячку, потом поехали к ее подруге. Там был рояль. И мне не хотелось отпускать Наташу… Потом мы снова встретились. Наташа была замужем, у нее подрастала дочь. Ей пришлось со мной пережить много трудностей.

Поначалу было сложно притереться, мы совершенно полярные люди. На меня навалилась депрессия. В сорок один год оказаться без работы, без квартиры и без денег. Знакомый психиатр сказала: «В двадцать три года ты взвалил на себя то, что происходит в сорок. Стал Машиным папой и мужем зрелой артистки».

Но теперь я понимаю, что благодаря Наташе у меня началась новая жизнь. Мы крутились, вкалывали до седьмого пота, вкладывали деньги, теряли их и начинали все снова. Я «бомбил» ночами на машине, играл на рояле в ресторане. И все, что у нас есть, – сделано нашими руками, нашим талантом и здоровьем. И никто меня не попрекнет, что «я люблю красиво одеваться» или «захотел еще одну машину». Теперь я абсолютно здоров. Правда почему-то до сих пор вздрагиваю, когда по привычке облизываю ложку после торта.

Не могу себе представить – что бы было со мной, если бы не Наташа. Теперь я могу сказать, что все те вышесказанные определения о «доброте», «прекрасном характере», «заботе», «внимании» потускнели. С Наташей я узнал, что такое настоящая доброта, настоящее внимание. Что такое муж, мужчина в доме! Она полюбила моих родителей, окружила их заботой, да так, что они порой плачут от счастья. Каждый раз, собираясь к ним, Наташа набивает сумки подарками: духи, платочки, кремы. Хотя маме уже восемьдесят семь лет, ей все равно приятно. Наташина дочь меня приняла. Хотя и не называет папой, но я уверен, что не бросит в тяжелую минуту… Конечно, единственное, чего мне не хватает, – это музыки, которой я отдал двадцать лет жизни. Но иногда мы собираемся с друзьями-музыкантами и играем на рояле, поем.

Сейчас я иначе вспоминаю восемнадцать с половиной лет, прожитых с Люсей. Сколько души было отдано ей, все было подчинено ей, ее карьере, ее жизни. Она создала свои лучшие роли в кино, спела лучшие песни, написала лучшую книгу «Мое взрослое детство», которую я знаю наизусть. Были замечательные вечера, и дни, и недели, и месяцы, и годы… И никто не собирается этого зачеркивать. Но все это осталось в прошлом!»