Иван Манасевич-Мануйлов

Иван да Мафия

Из всех героев русского серебряного века — смутного и славного времени между двух революций — тип вездесущих, всезнающих и на все способных авантюристов оказался самым живучим. Первым в доблестной когорте был Иван Манасевич-Мануйлов, журналист, агент охранки, друг эсеров, гомосексуалист, дамский угодник, чекист и личный секретарь Григория Распутина.

Канули в Лету юродивые, пророки, романтики, монархисты. Но авантюрист-провокатор не делся никуда. Его могли звать Яковом Блюмкиным, Марией Будберг, Дмитрием Якубовским, Александром Хинштейном. Журналисты Невзоров и Караулов, «олигархи» Абрамович и Березовский, сектанты Береславскии и Шпигун обладают некоторыми чертами того же типа, который немедленно всплывает на поверхность, чуть в России замутится вода.

Услугами вездесущих, всезнающих и на все способных авантюристов, стремительно вознесшихся из грязи в князи, пользовались консерваторы и прогрессисты, выдающиеся воры и борцы с коррупцией. Руками этих обаятельных провокаторов совершались ограбления в Европе и революции в «третьем мире».

Первым в славной когорте российских оборотней начала века, неустанно наращивавших влияние и капитал в тени власти, был Иван Манасевич-Мануйлов, журналист, агент охранки, друг эсеров, гомосексуалист, дамский угодник, чекист и личный секретарь Григория Распутина. Фотографий практически нет. Дата рождения под вопросом. В газетах подписывался Маска. И сменил же он этих масок, Господи прости!

Но с другой стороны — может, без этого неукротимого бродила, без этих дрожжей русскому тесту никогда не взойти? Может, нам необходим такой ускоритель жизни, катализатор истории — свой во всех приемных, юркий, шустрый, циничный до какой-то младенческой невинности?

Иван-Абрам

На основании противоречивых свидетельств вырисовывается странная картина: никакого Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова вообще не было. Был Абрам Мовшон, сын ковенской мещанки, мальчик красивый и смышленый. В пятилетнем возрасте его усыновил купец Манасевич-Мануйлов, тоже личность весьма любопытная. Угодив в Сибирь за подлог документов, он — по собственным уверениям — нашел золотую жилу и вернулся в родное Ковно богатым и уважаемым.

Почему-то воспылал любовью к маленькому Абраше, поселил его у себя дома, а потом перевез в Петербург. Там мальчик поступил в реальное училище и стал Иваном: приемный папа крестил его в лютеранскую веру. Позже Ваня скромно намекал, что Манасевич и есть его настоящий отец. Что касается матери, то о ней мальчик больше не вспоминал. Так было, кстати, со многими людьми, которые становились не нужны Ивану Федоровичу. Забывал он о них легко, отбрасывал стремительно.

Побегушки

Лет к семнадцати Ванечка пообтерся в петербургской богемной среде, стал своим человеком в театральных и литературных кругах. Валентин Пикуль, автор подробнейшего, пожалуй, жизнеописания Манасевича, которого он сделал чуть ли не ключевым персонажем своей яростно антисемитской «Нечистой силе», утверждает, что не последнюю роль в Ванечкиной бурной карьере сыграла его, культурно выражаясь, бисексуальность. Пикуль так прямо и пишет: «Красивый толстый мальчик сразу привлек внимание известных педерастов». Осмелимся заметить, что не в одних педерастах дело: мальчик вообще умел нравиться.

Состоя на побегушках у таких корифеев тогдашней беллетристики, как Куприн и Леонид Андреев (убежденные и пылкие гетеросексуалы), он внимательно слушал их разговоры, а потом доносил о них в охранное отделение.

Роман Манасевича с охранкой длился до конца его жизни. Впрочем, вначале его не особенно ценили и платили всего-то пять рублей в месяц. Этих денег явно не хватало для той широкой жизни, к которой юноша стремился: дорогие рестораны, карты, бега. Он стал пописывать статейки для столичных газет (благо перо имел бойкое и стиль самый что ни на есть бульварный) и познакомился с издателем журнала «Гражданин» князем Мещерским.

Этот благообразный гражданин был скандально известен не только ура-патриотизмом, но и любовью к мальчикам. Сочетание в патриотической среде, мягко говоря, нередкое: многие убежденные державники, от Константина Леонтьева до Евгения Харитонова, были этим известны. Объяснение напрашивается нехитрое: всякий истинный патриот в более или менее тоталитарной системе играет роль пассивную, а Родина, соответственно, активную.

Приемный папа-купец с тех пор исчез из жизни Ванечки, и он заявил, что его истинный родитель — отец князя Мещерского, который был когда-то губернатором в Ковно. Стало быть, они с князем сводные братья. Сошедший с ума от страсти «братец» осыпал юного авантюриста подарками, катал его на лихачах. По Питеру поползли слухи об «афинских ночах», которые парочка устраивала в пригородных ресторанах. Скоро князю намекнули, что его поведение недостойно звания патриота, и он, подчиняя чувство долгу, отправил Ваню в Париж — корреспондентом своего журнала.

Парижская гастроль

За границей Манасевич развернул бурную деятельность. Он вербовал парижан в осведомители охранки, а в свободное от вербовки время переводил французские фарсы и продавал в России под видом своих. Попутно, недолго думая, попытался подсидеть самого Рачковского — шефа русской агентуры в Европе. Изумительна была в нем эта врожденная наглость, о которой с уважением отзывался сам Григорий Распутин: преклонения перед авторитетами Манасевич был лишен начисто.

Подкупив швейцара Рачковского, он попытался установить, на что тот тратит казенные деньги. Но опытный шпион был не чета нынешней резидентуре — он быстро почуял слежку и устроил скандал, обозвав Манасевича «грязным жиденком». Однако дело превыше всего, и тогдашние шпионы ценили достойного противника: в Петербург тут же полетела депеша с хвалебным отзывом в адрес «многообещающего агента».

Ванечку перевели в Рим, где наш лютеранин должен был следить за происками католиков против православия. Вскоре в охранку начали поступать жалобы агентов, которым Манасевич не платил обещанного жалованья. Спасло его только заступничество Мещерского.

Нашего героя срочно перекинули обратно в Париж, где снабдили солидным кредитом и поручили издавать сусально-глянцевую, рекламно-патриотическую газету о России. Вышло два номера, после чего газета закрылась. О судьбе выделенных на нее денег история умалчивает.

Японский городовой

Ванечкин звездный час наступил во время русско-японской войны. Развив кипучую активность, он организовал слежку за японцами по всей Европе. Охранное отделение нарадоваться не могло на быстроумного юношу: подкупленный им лакей японского посла переснял секретный дипломатический шифр! Тот же лакей якобы записал беседу посла с загадочными русскими, которые на японские деньги обещали устроить в России революцию.

Донельзя довольное начальство вызвало героя в Петербург и вручило ему орден Святого Владимира вместе с потомственным дворянством. Ванечка сшил себе парадный мундир, на котором рядом с Владимиром красовался неизвестно откуда взявшийся персидский орден Льва и Солнца (именно его биография, надо полагать, вдохновила Ильфа и Петрова на включение этого ордена в реестр Остаповых драгоценностей).

Знакомым Манасевич по секрету рассказывал, что служит в департаменте полиции на генеральской должности. Это, как ни странно, было правдой: вдохновившись переснятым шифром, начальство доверило Ванечке целый отдел, занимавшийся контрразведкой.

Конечно, в прежние времена человек с сомнительным происхождением и такой же репутацией ни за что не получил бы эту должность. Но в России полыхала революция, и власть в смятении готова была довериться любому проходимцу. Осенью 1905-го Манасевич стал чиновником по особым поручениям при только что назначенном премьере Сергее Витте, С одной стороны, он доносил на своего шефа в департамент полиции, с другой — выполнял щекотливые поручения самого Витте. В частности, заманил другого легендарного провокатора — попа Гапона — из-за границы в Россию, где тот и был удавлен.

Карьерный рост Ванечки оборвался быстро и неожиданно. Начальником охранного отделения сделался крепкий профессионал Рачковский, который никому не прощал обид. Его подчиненные быстро подготовили досье на Манасевича. Там было все: растрата казенных денег, обсчет агентов и виртуозное вранье. Оказалось, что переснятый Ванечкой японский шифр был взят из старого китайского словаря. Выдумал он и сговор русских революционеров с японцами. Более того — возникли подозрения, что он за немалые деньги снабжал тех же революционеров информацией о происках охранки. В апреле 1906-го Манасевича-Мануйлова уволили с государственной службы. Витте наложил на приказ резолюцию: «Не имею ни малейшей нужды в этом мерзавце».

Акула пера

Уже через месяц после увольнения с государственной службы он устроился репортером в известную консервативную и респектабельную газету «Новое время», И в историю Ванечка вошел прежде всего как журналист. Его статьи читатели буквально глотали, о чем бы Манасевич ни писал — об убитой на Васильевском проститутке или о тайнах международной политики. Ловко используя накопленные на полицейской службе знания, бывший агент создавал впечатление, что знает все обо всех. Намекал он и на свою причастность к могущественным тайным обществам, которыми бредила Россия в начале века.

Посетителей он принимал в кабинете с отключенным телефоном. Во время беседы телефон звонил от незаметного нажатия специальной кнопки, и Ванечка бодро говорил в трубку: «Да, ваше превосходительство! Слушаю, господин министр!» Это безотказно действовало на тех, у кого Манасевич вымогал деньги. А таких дойных коров у него было множество. Чиновникам он обещал повышение в должности, купцам — выгодные казенные подряды.

В декабре 1914-го редакция «Нового времени» поручила ему взять интервью у знаменитого «старца» Гришки Распутина. К «старцу» на Гороховую Ванечка шел без особой охоты. Похоже, это был единственный раз, когда предчувствия его обманули.

На бойком месте

То, что Распутин наговорил Манасевичу в интервью, потрясло воображение журналиста. Он понял, что нашел свою золотую жилу. Сделав естественную поправку на хвастовство (без саморекламы авантюрист далеко не продвинется), Ванечка прикинул истинные возможности «старца» и впервые в жизни преклонился перед более крупным и беззастенчивым мерзавцем. «Ко мне на деревню, слышь, всякие приезжают. Бабы знатные, великие княгини тоже. Дак я их поначалу в баню, чтоб гордыню-то унять. И спину себе тереть заставляю. А потом веником, веником». Так говорил новый российский Заратустра.

Они нашли друг друга: Ванечке нужен был покровитель в высших сферах, а Гришке — грамотный и неразборчивый в средствах промоутер, по-новорусски говоря.

Скоро Манасевич уже сидел в приемной Распутина на правах личного «сенкрентаря» и по-хозяйски потрошил кошельки многочисленных просителей. Он стал пружиной интриг, бушевавших за спиной полуграмотного сибирского мужика, вознесенного волей случая к подножию российского трона.

Понятие «коллективный Распутин» возникло не вчера. Распутин был, по сути дела, самостоятельным министерством, отделом кадров, действовавшим без четкого плана. Напрасно пытаются сегодня отдельные русофобы или антисемиты усмотреть тут чью-то направленную волю. Тащили кто во что горазд. Через приближенных «старца» проходили назначения на важнейшие государственные посты. В начале 1916-го Манасевич с помощью Распутина провел в премьеры своего старого знакомого Штюрмера и стал его личным секретарем. Приемыш из Ковно формировал правительство Российской Империи!

Вместе с влиянием Ванечки рос и его заграничный банковский счет, составлявший, по самым скромным подсчетам, не менее 500 тысяч рублей. Слухи об этом проникли в газеты, и простой журналист стал заметной фигурой. Одни ломали перед ним шапки, другие подчеркнуто его презирали. Одного штабного генерала спросили, почему он не ходит на доклад к Штюрмеру. «Не желаю видеть в приемной эту крысу»,— последовал ответ. Ванечка, в отличие от Распутина, был незлопамятен. Он только закатил глаза: «Господи, и что я только ему сделал?»

«Батюшка с Георгием, матушка с Григорием»

Верным монархистам было за что ненавидеть Манасевича и всю распутинскую компанию. Шайка авантюристов «с чудовищным Распутиным во главе», как обозвал Гришку вождь мирового пролетариата, будто нарочно делала все, чтобы окончательно вывалять в грязи престиж династии. Хотя авантюристы и тут только ускоряли неизбежное — такова их историческая миссия во все времена...

Тем не менее Распутин словно удерживал страну на грани. «Вот не будет меня — все к черту пойдет», — говаривал он во хмелю. И не ошибался. Влияние его было практически безгранично, императрица видела в нем единственную надежду гибнущей империи. Пьянствуя с собутыльниками, Распутин говорил: «Они у меня все вот где! Хошь, позвоню — и любая из дочек через полчаса здесь будет!» Как-то даже привез с собой проститутку, загримированную под царскую дочь Ольгу.

Эти похвальбы дорвавшегося хама на всю катушку использовали противники власти. Когда императора наградили Георгиевским крестом, на фронте разбрасывались листовки: «Царь-батюшка с Георгием, а царица-матушка с Григорием».

Однако ничто не могло совладать со слепой верой царской семьи в гипнотические способности Распутина, в его благодетельную роль для Романовых и всей России. В правящих верхах зрела интрига против «старца». Мотором ее был посерьезневший, разом бросивший свои эксцентрические выходки монархист Пуришкевич. Начать, однако, решили с распутинских приближенных.

В августе 1916-го Ванечку арестовали за то, что он вымогал 25 тысяч. Из всех его деяний это было наиболее невинным — вроде предполагаемой причастности Якубовского к пропажам книг из Петербургской публичной библиотеки, но другие разоблачения грозили слишком большой грозой в слишком высоких слоях атмосферы...

Из тюрьмы Манасевич засыпал своих покровителей записками, угрожая сдать их со всеми потрохами. И добился своего — в декабре был освобожден и уже на воле узнал об убийстве Распутина, На похороны он не пришел, поскольку был занят поисками путей для бегства. Распутинская свита понимала: без тако­го прикрытия, как Гришка, ловить им в Петербурге нечего, а всенародная ненависть к его приспешникам огромна. Но бежать из воюющей России было сложно: кругом фронты.

Вскоре Манасевич опять был арестован и приговорен к полутора годам заключения. Но и тут выручила его фортуна: уже через десять дней, во время Февральской революции, восставшие рабочие ворвались в петроградские тюрьмы. Один из освобожденных так ослабел, что его вынесли из камеры на руках. Никто не узнал в бледном, исхудавшем узнике царизма недавнего всесильного распутинца.

«Какая была жизнь!»

Пригретый эсером Бурцевым, Ванечка разоблачал в его газете преступления охранки. Не потерялся он и при советской власти — с поддельным мандатом чекиста (в добыче хороших фальшивых документов ему не было равных) обыскивал состоятельных граждан, отбирая деньги и ценности.

Побывав в должности генерала, в роли делателя премьеров, он завершил карьеру банальным грабительством. Бесславным был и его конец: в сентябре 1918-го он попытался перейти финскую границу с очередной любовницей и саквояжем бриллиантов. Спасительный рубеж был уже совсем близко, когда к заставе подкатила машина с людьми в кожанках. Без лишних формальностей они взяли Манасевича-Мануйлова под руки и отвели за холмик, откуда вскоре раздались выстрелы.

Пикуль раздобыл свидетельства убийц Ванечки: лишенный совести, он и страха — в том числе страха смерти — столь же счастливо лишился еще в юности. Перед смертью, не прося о пощаде и не каясь, Манасевич кричал: «Ах, какая была жизнь, какая жизнь!»

Так погиб Ванечка, но дело его живет. Достаточно прочесть мемуары какого-нибудь Коржакова, чтобы понять: ничего не изменилось. Так же в тени чужой харизмы роятся люди-маски, люди-тени, у которых под респектабельной личиной журналиста, политика, «олигарха» скрывается только ненасытное стремление к кормилу. Кстати, нигде больше выражения «кормило власти» нет. И хотя все мы знаем, что слово это происходит от невинной «кормы» и означает всего-навсего руль, все-таки в этой ассоциации с кормом есть что-то неслучайное. Уж как хотите, а есть.