Иван Крамской

Когда портреты говорят

Однако был, был среди прочих человек, лучше других знавший Крамского, его суровое отношение к себе и к своему творчеству, выше своего богатства ценивший его неистовые в своей правде портреты. Он собирал в открытой им галерее все, что писал любимый им художник. Но именно он не взял к себе "Неизвестную". Постоял в шумной толпе на вернисаже, послушал восторженные речи и, не сказав ни слова, уехал. Звали его Павел Михайлович Третьяков.

"Дама в коляске, в час прогулки по Невскому, от трех до пяти часов пополудни, в бархатном платье с мехом, с величавой смуглой красотой полуцыганского типа..." Так 24 марта 1883 года писатель Петр Боборыкин сообщал в "Биржевой газете" о появлении в стольном граде "Неизвестной".

Взглянуть на эту загадочную даму вышел чуть ли не весь Петербург. Гордо откинувшись в карете, глядя в публику дразнящим взором полураскрытых мерцающих глаз, завлекая нежным округлым подбородком, упругой гладью матовых щек и пышным пером на шляпке, - она ехала под жемчужным небосводом огромного холста, как посреди мира.

Тайна художника

С тех пор минуло почти 160 лет, а "Неизвестная" Крамского по-прежнему завораживает зрителя, независимо от того - глядит ли с картины в Третьяковке, либо с календаря, либо с конфетной или парфюмерной коробки. Съехав с Невского на дороги России, она столь же независимо, как и прежде, живет теперь и в канцеляриях казенных домов, и в квартирах ученых академиков, и в тихих избах за резным палисадом. И вот что удивительно: став привычной, родной, домашней, не потеряла своей загадочности.

Исследуя мир Ивана Крамского, вглядываясь в его автопортреты, я долго не мог понять - что же так пленило эту гордую, умную голову, эти зоркие глаза художника-психолога, сердцеведа, физиономиста, наконец, прекрасного семьянина, обожавшего жену и детей, - чтобы, отставив самые важные заказы, броситься писать некий фантом - женщину столь же обольстительную, сколь и недоступную. А закончив "странную" картину, назвать ее резко, с вызовом - "Неизвестная".

Загадка художника. Тайна за семью печатями. Ибо, сколько ни судачили об этой картине, сам Крамской ни в своих дневниках, ни в своих многочисленных письмах не обмолвился о ней ни словом, ни намеком.

Разве Крамской не писал ничего прекрасней? Вспомним его прозрачных мистических "Русалок", прелестную в своей грусти героиню "Лунной ночи", "Девушку с распущенной косой"... Но тут и кроется ответ: все эти образы пленительны и блистательны по мастерству, но... известны.

Однако был, был среди прочих человек, лучше других знавший Крамского, его суровое отношение к себе и к своему творчеству, выше своего богатства ценивший его неистовые в своей правде портреты. Он собирал в открытой им галерее все, что писал любимый им художник. Но именно он не взял к себе "Неизвестную". Постоял в шумной толпе на вернисаже, послушал восторженные речи и, не сказав ни слова, уехал.

Звали его Павел Михайлович Третьяков.

Христос в пустыне

"Я родился в мае 1837 года в уездном городке Острогожске, в слободе Новая Сотня, от родителей, приписанных к меща

нству... Учился в Острогожском училище, где и кончил курс с похвальными листами по всем предметам - 12 лет от роду. В тот же год лишился отца, писаря Городской Думы. В той же Думе упражнялся в каллиграфии, служил посредником по полюбовному межеванию. А когда минуло 16, представился случай вырваться из Острогожска с харьковским фотографом, снимавшем в нашем городке войсковые учения. С этим фотографом и объехал в течение трех лет половину России в качестве ретушера и аквалериста..."

Такова автобиография Крамского, написанная уже академиком и первым портретистом своего времени. Двадцати лет приехал он в Петербург, поступил в Академию художеств, а в 1863 году вышел из нее, отказавшись от конкурса на Большую Золотую медаль. Он (а вслед за ним еще 14 студентов) поднял бунт против академических канонов, заявив свое право писать сюжет выпускной картины по собственному выбору. И вместе с теми, кто пошел за ним, организовал первую в России артель художников, пожелавших "крепко держаться за руки, чтобы не пропасть". То был прообраз будущего Товарищества Передвижников, вождем которого тоже станет Иван Крамской.

В те же годы он написал свой первый автопортрет. По этому автопортрету его и представляли ученики школы Общества поощрения художников, куда Крамской вскоре пришел преподавать. Но... "Увидев худощавого человека в черном сюртуке, входившего в класс, я подумал, что это кто-то другой. Вместо прекрасного бледного профиля у этого было худое скуластое лицо, вместо каштановых кудрей до плеч - гладкие волосы. И такая жидкая бородка... Зато какие глаза! Не спрячешься. Даром, что маленькие и сидят глубоко: серые, светятся... Какое серьезное лицо! Говорит с волнением. Но и слушают же его! Сидят, разинув рты: видно, что стараются запомнить каждое слово. Его приговоры и похвалы производят неотразимое действие на учеников. Что-то он мне скажет?.."

Ученика Илью Репина, оставившего нам этот портрет, учитель пригласит домой. Тут юноша заметит, что "лицо его было устало и бледно, утомленные глаза вкружились". Эти же "утомленные" глаза увидит и у Христа, над которым Крамской в это время работал. И услышит вещие слова учителя: "Я хочу, чтобы мой Христос стал зеркалом, увидев себя в котором, человек забил бы тревогу".

В 1873 году на Второй Передвижной выставке картина "Христос в пустыне" вызвала бурную полемику. Крамского просили объяснить свое произведение. Ответ художника поразил даже тех, кто считал, что после священного "Явления Христа народу" Александра Иванова притрагиваться к этой теме уже никто не может. "Представьте себя на месте Христа - в тот момент, который неизбежен в жизни ка

ждого человека, созданного по образу и подобию Божию, когда приходится решать - пойти ли направо или налево, взять за Господа Бога рубль или не уступать ни шагу злу". Дерзкая новизна картины Крамского была именно в том, что он трактовал евангельский сюжет с позиций реальной жизни: в фигуре Христа Иванова властно проступает божественная природа, в Христе Крамского еще и - человеческая.

Картину приобрел Павел Третьяков. И предложил Крамскому своего рода контракт: "по образу и подобию" его Христа написать целый ряд портретов лучших людей России. И он явился, этот блистательный портретный ряд русских писателей, художников, музыкантов, артистов, украсив светом мысли и таланта Третьяковку.

Завещание артиста

Пройдемся же по этой удивительной галерее лиц и характеров. Вот художник Иван Шишкин: стоит посреди леса, сдвинув шляпу на затылок, и смотрит куда-то высоко... С ним ящик с красками, складной стул и зонтик. А вокруг природа, которую он живописал с такой щедростью: его небо, его воздух, его деревья, его трава - и все горит на солнце, все пронизано светом. Кто-то сказал, что Крамской "изобразил Шишкина в тот момент, когда он более всего бывал Шишкиным".

И Толстого написал так, каким бывал именно Толстой. Однако Репину жаловался: "Он у меня, как бы это выразиться, из моих ч е с т н ы х. Сделал все, что мог, но не так, как бы желал". И, думается, поскромничал, ибо самому Льву Николаевичу портрет так понравился, что он заказал еще один - "для жены и детей".

Среди одухотворенных высокой мыслью лиц, где каждый красочный мазок играет решающую роль, совершенно неожидан портрет крестьянина Мины Моисеева - простоволосого, с рубленым лицом, с хитрой усмешкой, спрятанной в рыжей бороде. "Этот ваш мужик - абсолютно живая фигура, за ней целая школа рисунка", - писал художник Сомов.

О портрете известного петербургского артиста Василия Самойлова с осеннего вернисажа 1881 года, с пылу, с жару приходит весть некоего "стороннего зрителя". Его слова буквально сливаются с портретом: "Блеск красок, выражение лица, компоновка фигуры воспроизводят Самойлова до полного психического анализа, до мозга костей, до подробнейшей биографии... Артист с поприща сцены - он весь тут. Это не кто-нибудь, рисующийся в костюме а-ля Рембрант и походящий на огородное пугало, - то великий артист, живущий духом сцены и ее законов до последнего волоса на голове!"

Портреты Крамского стоили немало. Известно, что почти все модели художника - люди, как правило, весьма состоятельные, были не прочь стать владельцами своих "физиономий". Но также было известно, что Третьяков в "сговоре" с Крамским. Да и поп

асть в знаменитую коллекцию - все равно что обрести бессмертие. Ну а если кто-то упрямился, Третьяков решительно подымал цену - иначе говоря, "бил рублем". И все же портрет Самойлова каким-то чудом остался в доме артиста. Впрочем, Василий Васильевич был уже изрядно стар и, чтобы успокоить Третьякова, в завещании отписал свой портрет в его галерею. В 1887 году артиста похоронили в петербургской земле, а его портрет отправился в Москву - на вечное поселение в Третьяковку.

В том же году умер и Крамской - всего 50 лет от роду. Как успел (по выходе из академии) за остававшиеся ему четверть века написать сотни (!) великих и таких разных людей, да ведь не только написать - сблизиться с каждым, знает Господь Бог. Успел. Возле постели умирающего Некрасова провел две недели, ловя по 10-15 минут его глаза, даже перед смертью открытые правде, его руки, едва державшие карандаш... В эти последние дни Некрасов успел записать свои "Последние песни". И именно так Крамской назвал его последний портрет.

Образы Ивана Крамского - своего рода семья, живущая нынче в музее, как в своем доме. Впрочем, создатель этих, ставших родными друг другу портретов называл себя лишь "добросовестным исполнителем". Подлинными их родителями, крестными отцом и матерью считал супругов Третьяковых. Художник усадил обоих в их собственной галерее, рядом со своими "детьми". Хозяйку, Веру Николаевну, писал в ее Кунцевской усадьбе, на фоне липовой рощи, в чесучевом платье, с ромашкой в темных волосах. У нее простое, милое, доброе лицо - чем не ангел-хранитель? Хозяин Павел Михайлович вдумчив, затаен, на благородном челе - уверенность: его галерея есть и будет.

Кто ты - "Неизвестная"?

Не в силах унять волнения, Крамской решил уйти с выставки, где впервые была показана его "Неизвестная", и вернуться к концу вернисажа. Шумная толпа встретила его у входа и понесла на руках. Успех был полный. Зорким глазом художника он отметил - тут все: князья и чиновники, купцы и подрядчики, писатели и художники, студенты и мастеровые...

- Скажи, кто она? - приставали друзья к художнику.

- "Неизвестная".

- Называй, как хочешь, но скажи - откуда ты взял это сокровище?

- Придумал.

- Но ведь писал с натуры?

- Может, и с натуры...

Многие художники в течение веков писали загадочных женщин. Но у всех были прототипы. О них могли догадываться, спорить, но в конце концов тайна открывалась. Получил известность даже тщательно скрываемый образ "Мадонны" Ботичелли, ею оказалась Симонетта Веспуччи, знатная дама, чужая жена, страстная любовь Джулиано Медичи. Даже Сикстинская писалась с натуры, в чем, хотя и лукаво, призна

вался Рафаэль: "Чтобы нарисовать этот портрет Мадонны, мне понадобилось увидеть многих".Чем же объяснить столь дерзкий вызов Крамского, который, подчеркивая абсолютное инкогнито своей модели, назвал ее - Неизвестная?

На этот счет у меня две версии: либо натура Неизвестной была изначально некрасива, и художник на портрете придал ей чуть ли не идеальные черты, либо их связывало что-то другое. Одно можно утверждать с уверенностью: конечно, "Неизвестная" Крамского - это шедевр. Но... шедевр особого рода. Со своей, отдельной от всех других произведений художника, жизнью.

Эпилог

Спустя год шум вокруг Крамского и "Неизвестной" разом утих. В его семье случилось огромное горе - смерть двух младших сыновей. Художник оставил нам на память и это трагическое событие. В комнате в глубоком трауре стоит женщина с исстрадавшимся лицом. Все вокруг нее просто, обыденно и - болит глухой болью.

В дни "Неутешного горя" Третьяков потрясенно читал письмо своего друга: "Примите от меня эту трагическую картину в дар, если она не лишняя в русской живописи и найдет свое место в вашей галерее". Понимая, что страшная безысходность "Неутешного горя" вряд ли найдет покупателя, Третьяков тут же купил ее и заставил Крамского взять деньги, которые в это время были ему очень нужны.

Эта семейная трагедия подкосила здоровье художника. Но чем ближе конец жизни, тем глубже он размышляет над своим творчеством. Будучи всегда жестоким к себе, отдает предпочтение старым мастерам. И прежде всего Веласкесу: "Этот человек работал не красками и кистями, а нервами!"

Он и сам научился работать не только кистями и красками, а всеми фибрами души. И умер, как подобает Мастеру, - на "сцене", за мольбертом. Шесть часов кряду, превозмогая боль в сердце, писал он портрет доктора Раухфуса, своего семейного врача. На седьмом часу сердце не выдержало. Художник вдруг страшно побледнел, зашатался и, выставив кисть, рухнул на мольберт. Доктор бросился к нему, но успел подхватить (по жестоко-точному выражению Репина) уже "тело".

Таран русской критик, известный искусствовед Стасов, написал на смерть Крамского: "Не стало одно из крупнейших деятелей русского искусства. Даже если бы Иван Николаевич оставил после себя только свои картины, он уже был бы увековечен в нашей культуре. Но, пожалуй, главным его созданием является общество передвижных художников (ТПХВ), которое он организовал и возглавлял столько лет... Заслуга его в родном отечестве никогда не будет забыта.

P. S. Что касается "Неизвестной, то, "погуляв" по частным собраниям и даже побывав за рубежом, в 1925 году она поступила, наконец, в Третьяковскую галерею