Иоахим Мюрат

Щёголь

Однажды русские казаки, узнав Мюрата по одеждам, пытаются взять его в плен, с азартом восклицая: "Ура, Мурат!" Француженка Луиза Фюзиль просто поражена его видом: "Костюм неаполитанского короля показался мне несколько странным для подобных обстоятельств и 20-градусного мороза. Расстегнутый ворот, бархатная накидка, небрежно наброшенная на одно плечо, завитые волосы, шапка из чёрного бархата с белым пером делали его похожим на героя мелодрамы".

Утренние часы только тогда были любимы им, если он имел возможность вдоволь постоять перед зеркалом. Но в этот день Мюрат не считался со временем – он готовился к въезду в Москву.

Подпоясан он был золотым поясом, на котором висела лёгкая сабля с прямым клинком и без эфеса, на манер древних римлян; панталоны широкие, амарантового цвета, швы которых равномерно вышиты золотом, и жёлтые сафьяновые ботинки покрывали его ноги. Голова осенялась большою шляпою с широким золотым шитьём, украшенною развевающимися белыми страусовыми перьями, среди которых возвышалась великолепная кисть из цаплиных перьев.

Лошадь покрыта чепраком до земли, лазоревого цвета мундштук был чрезвычайно богатый; седло и вызолоченные стремена были на манер венгерский или турецкий. Мюрат обратил на себя все взоры: рост его, фигура, прекрасные голубые глаза, большие бакенбарды, чёрные волосы его, локоны которых опускались по воротнику, споспешествовали к отличию его от прочих*.

В таком театральном виде он появился в московских предместьях. Здесь и было заключено перемирие между французским авангардом и лукавыми казаками. Иоахиму Мюрату, главенствующему над авангардом, и казачьим разъездам удалось вволю насмотреться друг на друга, да и наговориться друг с другом. Окружавшие Иоахима казаки смотрели на него с почтением и всё не переставали удивляться его необыкновенной неустрашимости. А когда один из них назвал Мюрата гетманом, тот был вне себя от восторга.

Когда же время, установленное для отхода казаков, истекло, густая колонна кавалерии Мюрата беспечно растеклась по пустынным московским улицам. Вот и Кремль. Здесь, правда, происходит некоторая заминка: французские войска были встречены сильным огнём, производимым со стен московскими жителями, – те, следуя более отчаянию своему, нежели думая о способах, которыми располагать могли, вознамерились воспретить неприятелю вход в сердце столицы. Но то была слабая преграда для войск, к бою привычных.

Пройдя сквозь Кремль, Мюрат тотчас же покидает русскую столицу. Путь его лежит по Владимирскому тракту: только три дня спустя он обнаружит истинное направление отступления русских войск – Калужскую дорогу. А перед Мюратом маячили всё те же казаки русского арьергарда – всего лишь с четырьмя орудиями. По-своему им было жаль расставаться с этим неугомонным французом: бесшабашность и безрассудство, легко угадываемые во всей его повадке, залихватская "русскость" чужака привлекли к Мюрату казаков, немало повидавших на белом свете. "Откуда же он взялся – такой?" – гадали они. Но из четырёх своих пушчонок стреляли по преследователям исправно, держа их на почтительном расстоянии.

Судьба столкнула Мюрата с Наполеоном в решительный для будущего императора час. Осенью 1795 года в Париже открыто говорили о возможности восстановления монархии. Революционные лозунги перестали согревать сердца, лидеры республики – Баррас, Тальен и Фрерон – роскошествовали не хуже изгнанных или казнённых аристократов, им не приходилось рассчитывать на то, что народ поднимется на их защиту.

Баррас, в силу чрезвычайной ситу

ации возглавивший вооружённые силы Конвента, вовремя вспомнил о находящемся не у дел бригадном генерале Бонапарте. И назначил его начальником артиллерии.

Бонапарт хладнокровно оценил ситуацию: пяти тысяч солдат, находящихся в распоряжении Конвента, недостаточно, чтобы противостоять мятежникам. Но 40 орудий могли бы уравновесить шансы. Вся беда лишь в том, что пушки нужны у дворца Тюильри, а находятся в нескольких километрах от него, в Саблонском лагере. Бонапарт отдал приказ командиру 21-го конногвардейского полка немедля доставить пушки из Саблонского лагеря к Тюильри. Молодой командир, охотно и весело принявший этот приказ, выполнил его блестяще.

Республика была спасена, Бонапарт замечен и отмечен, но он запомнил имя командира 21-го полка: Иоахим Мюрат.

Был ли уже тогда Мюрат убеждённым бонапартистом? Отнюдь. Отчаянный рубака, дуэлянт, щёголь, он мог бы оказаться и во главе роялистских полков, и в обойме крайне левых. Было даже время, когда Мюрат писал якобинцам, что хотел бы переменить своё имя на Марата, чтобы стать его последователем. Однако ж при этом не было во Франции человека более несхожего с фанатичным Маратом, чем добродушный Мюрат.

При всей пылкости своего характера оставался он человеком нрава мягкого, откровенного и великодушного. Кроме поля боя, где буйная смелость увлекала его в самую середину сечи.

Не был лишён он и явной театральности. Происходила она не столько от сценического шарлатанства, сколько от книжного романтизма: до книг этот отчаянный кавалерист был весьма охоч. Впрочем, не только до книг – уже в итальянском походе, куда он последовал за Бонапартом, Мюрат поручил оружейных дел мастеру вычеканить на полотне собственной сабли слова: "Честь и дамы".

Первый этап его военной карьеры итожит сугубо гражданское событие – женитьба на сестре Бонапарта Каролине. Отныне слава Мюрата, как гусарский ментик, постоянно за плечом. В какие-то 32 года Иоахим Мюрат – генерал-губернатор Парижа. Год спустя и сам он не способен усвоить длинную, тянущуюся цугом вереницу чинов, титулов и званий. Отныне он – маршал, генерал-адмирал, сенатор и кавалер большого креста ордена Почётного легиона. Да ещё наименован принцем императорского дома.

А впереди кампания 1805 года. Лихие налёты. Пленение генерала Варнека (с 16 тысячами солдат). Не обошлось без него и под Аустерлицем.

Пристальный взгляд Наполеона вновь обращён на бывшего комполка. Не пожаловать ли его князем, к тому же и владетельным? Но чем же он сможет владеть? Тут, кстати, король Прусский и Баварский уступает Франции герцогства Юлих, Клеве-Берх. Но 35-летний владетельный князь продолжает неугомонную скачку: Иена и Эрфурт, Пренцлау и Любек, Прейсиш-Эйлау и Кёнигсберг. Едва ли не на скаку Мюрат пробегает глазами скачущие строчки письма Наполеона: "Так как вы берёте крепости кавалерией, мне придётся распустить моих инженеров".

Текут годы. Войны сменяются миром. "Король кавалерийских схваток", Мюрат становится королём обеих Сицилий. Однако ни вступление на престол, ни королевские регалии не сковывают неугомонного француза. Англ

чане захватывают остров Капри. Соседство не из приятных. Глухой ночью молодой король высаживается на острове. Дерзкий штурм – и полторы тысячи французов виртуозно разрешают все проблемы. Капри – за Мюратом.

Тем временем пробегает холодок меж Наполеоном и Мюратом. Император полагает, что его маршал заигрался и явно преувеличивает собственное значение. Должно быть, подозрения не беспочвенны, но тому виной не только и не столько тщеславие Мюрата, сколько непомерная гордыня его жены, наполеоновской сестры Каролины. Да и вообще император разочарован состоянием своей армии – боевые маршалы и отчаянные генералы обленились на праздных харчах и ничем не напоминают полководцев Великой Армии. Необходимо срочное лечение! – решает император. Им выбрано самое радикальное средство – война.

Мюрат снова в седле.

Французских солдат, влившихся в извивы московских улиц, берёт оторопь. Огромный город поражает пустынностью. Шаги солдат быстро затухают в затаённой немоте улиц. Абсолютная тишина настораживает. Заставляет прислушиваться и сверх меры присматриваться, реагируя даже на случайный звук. Мерное поскрипывание настежь распахнутых дверей покинутого дома. Лёгкий, будто льдистый, звон бьющихся стёкол. И даже каскад многоголосых звуков приближающейся повозки лишь усиливает впечатление пустоты замирающего города. И совсем неосознанный, безотчётный страх охватывает французских солдат, если им доводится слышать гулкие шаги за спиной. Но страхи оказываются напрасны – вдалеке марширует точно такая же армейская часть.

В Москву вошло более 120 000 солдат. Но уже на следующий день французские войска вышли из города и расположились в окрестностях. Осталась лишь гвардия. Она заняла Кремль. В самом же городе разместились испанцы и португальцы, швейцарцы и баварский корпус, саксонцы и вюртембергцы. Некоторые историки полагают, что присутствием так называемого "союзного элемента" только и можно объяснить безграничный разгул жестокостей.

Ночи в первопрестольной перестали существовать. По улицам катятся горящие брёвна. На крышах дворцов плавится медь кровли, и страшными чёрными птицами слетает раскалённое железо. Срываются колокола и падают с горящих колоколен, завершая свой полёт последним звоном или неистовым шлепком расплавленного металла о булыгу либо брусчатку мостовых. Раскалена и сама мостовая, да так, что жжёт ноги.

По расхристанным улицам носились невообразимые фигуры. Одни напяливали на себя шёлковые с золотом одежды. Другие взваливали на плечи меха. Кто-то безо всякого различия пола облачался в элегантные женские шубки. Порой попадались солдаты, наряженные в рясы из разграбленного женского Алексеевского монастыря. Среди густого дыма возникали порой фигуры французских стрелков, утяжелённых слитками серебра, наворованного на монетном дворе.

Средство, избранное Наполеоном для лечения собственной армии, оказалось слишком радикальным. Война проиграна. Наполеон понимает это. Но он ещё не догадывается, что проиграна не только кампания – проиграна судьба. В Париже неспокойно. Император мчится в Париж, оставив армию на п

опечение Мюрата.

Тот держится молодцом. И даже не изменяет своим привычкам. Однажды русские казаки, узнав Мюрата по одеждам, пытаются взять его в плен, с азартом восклицая: "Ура, Мурат!" Француженка Луиза Фюзиль просто поражена его видом: "Костюм неаполитанского короля показался мне несколько странным для подобных обстоятельств и 20-градусного мороза. Расстегнутый ворот, бархатная накидка, небрежно наброшенная на одно плечо, завитые волосы, шапка из чёрного бархата с белым пером делали его похожим на героя мелодрамы".

Он как будто бы прежний – такой же яркий, как всегда, колоритный, несообразный с обстоятельствами, несуразный, как и его облачение. Популярность Мюрата в армии огромна даже при отступлении. Все прекрасно знают, что именно он, Мюрат – "лучший кавалерист Европы" и непревзойдённый рубака. Но вместе с тем вся французская армия знает другое – он совершенно не заботится об участи вверенных ему людей. После кровопролитных баталий, когда непобедимую Великую Армию, унёсшую ноги из России, методично выдавливали и из Европы, храбрец и рубака совершает немыслимый кульбит: он скачет в Неаполь, а в итоге – к собственной гибели. Он ещё пытается заигрывать с Австрией, не ведая о любовной связи Каролины с австрийским послом. Он ещё делает вид, что всё и все подвластны ему, но у него уже ничего не оставалось, кроме собственной шпаги: вслед за обвалом французского владычества в Европе будет сметена и его власть в Неаполе.

На острове Св. Елены Бонапарт вспоминал о своём маршале:

"Он обязан мне был всем, чем был впоследствии. Он любил, могу даже сказать, обожал меня. В моём присутствии он благоговел и всегда был готов пасть к моим ногам. Мне не следовало удалять его от себя: без меня он ничего не значил, а находясь при мне, был моей правой рукой. Стоило мне только приказать, и Мюрат вмиг опрокидывал 4 или 5 тысяч человек в данном направлении. Но, предоставленный самому себе, он терял всю энергию и рассудительность. Не понимаю, как такой храбрец мог иногда трусить. Мюрат был храбр только в виду неприятеля, и тогда он мог превосходить храбростью всех на свете... В поле он был настоящим рыцарем и Дон Кихотом; в кабинете – хвастуном без ума и решительности".

Он всегда стремился подражать своему кумиру. Последнее предприятие Мюрата – попытка вернуть Неаполь – похоже на триумфальное бегство Наполеона с острова Эльбы, как дурная пародия на оригинал. Горстка солдат, ввязавшихся в его авантюру, разбежалась, сам он угодил в плен. Приговор – смертная казнь.

Последние часы Мюрат держится с необыкновенным достоинством. Приговор выслушивает с презрительным спокойствием, держа в руке сердолик, на котором изображён профиль его супруги. При совершении казни отказывается завязать себе глаза. Хладнокровно смотрит, как заряжают ружья, и встаёт так, чтобы было ловчее по нему стрелять. Затем обращается к взводу солдат со словами: "Солдаты, исполните ваш долг, стреляйте в сердце, но пощадите лицо!"

И сам же скомандовал им: "Пли!"

*За недостатком места я лишь пересказываю некоторые наблюдения Жана Тюлара. – С.О.