Инго Метцмахер

Надо заниматься мужским, мускулистым искусством

Завершать масштабный Бетховенский фестиваль в Бонне доверили знаменитому дирижеру Инго Метцмахеру.

- Ваша репутация страстного приверженца современной музыки широко известна в музыкальном мире. В Гамбурге вы несколько сезонов вели цикл лекций-концертов, провокативно озаглавленный «Кто боится музыки ХХ века?». Чем объясняется ваше стремление ввести в концертный обиход как можно больше современной, часто неизвестной широкому слушателю музыки?

- Действительно, мои программы редко обходятся без современных сочинений. Потому что я глубоко убежден в том, что мы, музыканты, должны осознавать и манифестировать единство исторического музыкального процесса: в нем нет разрывов, это одна непрерывная линия музыкальной эволюции. Если мы сейчас без труда находим взаимосвязь между музыкой Брамса и Бетховена, то точно так же существует взаимосвязь между, скажем, симфониями Хартмана, немецкого композитора ХХ века, и всей предыдущей традицией немецкого симфонизма.

История музыки, как и история человечества, проходит разные этапы, но не стоит искусственно членить ее. Мы все живем в едином музыкальном пространстве, где прошлое и будущее переплетены. Надеюсь, на сегодняшнем концерте, услышав Восьмую симфонию Хартмана, вы найдете в ней удивительные и очевидные параллели с музыкой других эпох.

- Недавно вы записали все восемь симфоний Хартмана с Бамбергским оркестром. Это своего рода подвиг; его музыка не слишком известна даже в самой Германии. Что вас подвигло на столь трудоемкую просветительскую акцию?

- Я впервые услышал симфонию Хартмана в записи еще в 80-е годы - дирижировал Кубелик. Чем-то меня задела эта музыка. Я навострил уши и почувствовал: что-то здесь есть. У меня, знаете ли, нюх на такие вещи. Я думаю, Хартман – такое же крупное явление в истории немецкой музыки, как Шостакович – в русской. Они родились в одно время. Принадлежали к одному поколению, и оба были очевидцами крупных исторических катаклизмов. Поэтому в их судьбах мы находим немало общего: обоим пришлось работать в переломные времена, когда деструктивные тенденции в политике и культуре преобладали над созидательными, а политическое давление на деятелей культуры возросло многократно. Схожей оказалась и их реакция на вызовы времени. Оба создавали крупные симфонические полотна, в которых отразилось их ощущение катастрофичности эпохи.

Хартман был свидетелем перемен, случившихся с Германией. Утрата страной своей национальной идентичности, ее агрессия, поставившая мир на грань катастрофы, не могли не повлиять на его творчество. Не случайно он вынимает из традиционного симфонического цикла лишь средние части, Адажио и Скерцо, подчеркивая их контраст и сознательно разрушая целостность симфонического цикла. Это похоже на могучий античный торс.

Его Адажио – медленное, медитативное, это оплакивание нации, это Lacrimosa, слезный плач. А Скерцо – это сопротивление, призыв выстоять, не сломаться, выжить вопреки всему. Разве не так же думал и творил Шостакович в России? Эти два творца очень разнятся по стилю, но интенсивность их музыкального высказывания очень сильна.

Моя давняя мечта – когда-нибудь приехать в Россию и исполнить в одном концерте симфонии Хартмана и Шостаковича. Я бы составил тематическую программу, посвященную войне, в которой участвовали наши народы. И выбрал бы симфонии о войне – Седьмую или Восьмую симфонию Шостаковича и Первую симфонию Хартмана. Это был бы концерт-реквием по павшим жертвам Второй мировой войны. С удовольствием провел бы концерт в Санкт-Петербурге – я слышал, это очень красивый город.

Мне кажется, еще в одном похожи Хартман и Шостакович: их музыка – это музыка одинокого человека, она полна печали и горьких сожалений. И вместе с тем чувствуется, что эта музыка написана сильной личностью.

- Однако у Шостаковича был очень силен и эскапизм: он пытался бежать от реалий времени, укрыться в творчестве, как в раковине…Есть ли такое стремление у Хартмана?

- Думаю, нет, он был с характером. Хотя, бесспорно, и Хартман, и Шостакович, жили во внутренней эмиграции. Политика очень сильно влияла на их мироощущение: они чувствовали себя заключенными в тюрьму ложных идеалов и лживой, навязчивой пропаганды.

- В Гамбурге вы поставили множество спектаклей вместе с режиссером Петером Конвичным. Что вас сближает? Как вы нашли друг друга?

- Мы поставили с Конвичным в Гамбургской опере 13 спектаклей за 8 лет. Я считаю его замечательным музыкантом, который умеет почувствовать психофизиологическую природу музыкального материала и перевести ее на язык театра. Кроме того, его отец, знаменитый дирижер Франц Конвичный дружил с моим отцом-виолончелистом. Они сверстники, вместе учились и вместе выступали в концертах. Их объединяла общая школа и музыкальное воспитание. Мы с Петером унаследовали эту общность взглядов на существо музыки и на театр. И главной нашей целью стало сокращение дистанции между зрителем и оперным шедевром. Мы всегда стремились сломать эту пресловутую «четвертую стену» между сценой и зрительным залом.

- Это удалось: ваш «Дон Карлос», впоследствии перенесенный на сцену Венской оперы, – интерактивный спектакль, действие которого выплескивается в фойе, а в антракте зрители становятся участниками процессии и даже акта аутодафе.

- Да, нам обоим нравится делать эффектные, броские спектакли, в нас живет пристрастие к сильным жестам, ярким и понятным символам. Мы любим крупный мазок – никакого деликатничанья, полутонов, тонких намеков не признаем. Надо заниматься мужским, мускулистым искусством, а не витать в эмпиреях, вздыхая и в восторге закатывая глаза. Таково наше ощущение жизни – в этом мы с Конвичным сходимся.

Я люблю ухватить «нерв» музыки – если вы понимаете, о чем я. Конвичному это мое свойство нравится. Я люблю, чтобы музыка брала за живое, шла вот отсюда (указывает в область желудка). А Конвичный замечательно чует вещество театра. В общем, мы с ним крепко стоим на земле, обеими ногами и делаем конкретное, приземленное искусство.

- Поговорим о ваших оперных планах. После восьмилетней работы в Гамбурге, где вы одновременно возглавляли и оперу, и симфонический оркестр, вы переходите в Нидерландскую оперу. Будете ли приглашать на постановки Конвичного?

- Обязательно. Пока не могу сказать, какую именно оперу мы с ним будем ставить, – я думаю над этим. Свой первый спектакль в Нидерландской опере – «Бассариды» Хенце – я буду делать с Петером Штайном.

- Почему именно «Бассариды»? Ее довольно долго нигде не ставили, но в прошлом сезоне, кстати, ее показали в театре Шатле в Париже, приурочив к грядущему юбилею Хенце…

- Юбилей Хенце будет в будущем году. А «Бассариды» в Голландии никогда не ставили. Думаю, это лучшая опера из созданных Хенце, там прекрасно выписанная, красочная партитура, захватывающий сюжет на античную тему по пьесе Еврипида. Мне интересно начать свою карьеру в Амстердаме с современной оперы, мне кажется, так я наилучшим образом обозначу свои репертуарные предпочтения. Следующей моей постановкой в Амстердаме станет «Симон Бокканегра».

- Как вы относитесь к русской музыке?

- Для меня на первом месте стоит Шостакович. Очень люблю Чайковского; только, я считаю, его нужно играть не слезливо-сентиментально, а строго и сосредоточенно, как это делал Мравинский: я слышал его записи еще на старых виниловых пластинках. Не нужно делать из Чайковского русский китч – он писал вовсе не китчевую музыку.

Мне приходилось ставить «Бориса Годунова» Мусоргского, «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича – это великие оперы. На последнем моем концерте в Гамбурге я продирижировал Четвертой симфонией Шостаковича – грандиозная, совершенно сумасшедшая музыка.

- Жаль было уезжать из Гамбурга – все-таки восемь лет там провели?

- С Гамбургом был связан очень важный период в моей жизни, но он закончился. Пришло время новых театров и новых оркестров.

Дирижер всея Германии

Инго Метцмахер родился в 1957 году в Ганновере. Изучал теорию музыки, фортепиано и дирижирование в Ганновере, Зальцбурге и Кельне. Начал музыкальную карьеру в качестве пианиста в Ensemble Modern в 1981 году, с 1985 года – постоянный дирижер ансамбля. Дебютировал как оперный дирижер в опере Франкфурта («Женитьба Фигаро», 1987), продолжил карьеру в оперном театре Брюсселя, работал во многих оперных домах Германии. С 1995 по 1999 год – главный приглашенный дирижер Бамбергского симфонического оркестра. С 1997 по 2005 год возглавлял оперу Гамбурга и симфонический оркестр Гамбурга.

С нынешнего сезона стал музыкальным директором Нидерландской оперы, с будущего года займет также позицию главного дирижера в Немецком симфоническом оркестре, сменив на этом посту Кента Нагано