Илья Раскин

Профессор Илья Раскин: Нам прекрасно работается в Средней Азии

Я давно слышал об этом ученом-биологе. Однажды мы даже случайно встретились с ним на какой-то «русской парти» и договорились об интервью. Немало воды утекло с тех пор. Теперь я представляю вам моего собеседника: профессора университета Rutgers, что в штате Нью-Джерси, Илью Раскина.

— Илья, в Америке существуют какие-то градации профессорских званий, должностей. К какой относитесь вы?

— В моем университете реально существуют четыре профессорских должности. Это assistant professor (помощник профессора), assoсiate (то есть ассоциированный, признанный) профессор, которого практически уже невозможно уволить (неприкасаемость профессоров осталась со времен Кромвеля — чтобы избежать преследований по религиозным мотивам). И есть должности «полных» профессоров: full professor и full professor-2. Я — «полный профессор-2», то есть, дальше продвигаться (по академической лестнице) некуда. В Rutgers’е я 13 лет, «профессором-2» стал три года назад.

— Когда вы приехали в Америку и где получили образование?

— Там у меня с образованием было не очень хорошо, меня отовсюду выгоняли. Исключили из (московской) английской спецшколы — за то, кстати, что я в 8 классе завалил английский. Потом, в 1973 году, мы подали документы на отъезд в Израиль. Я в то время учился в педагогическом институте, тогда он назывался МГПИ имени Ленина, теперь — Педагогическая академия. Конечно, надо было получать характеристики, поскольку это был идеологический фронт, и как только узнали, что мы подали документы на отъезд, меня из института тут же исключили. Формулировка была: «за измену Родине». У меня эта бумажка сохранилась (смеется). После этого меня принялись забирать в армию, пришлось пойти учиться в медицинское училище — оттуда в армию не брали. Впихнули меня туда по знакомству, это было чудо. Я отучился три года, пока неожиданно нам не дали разрешение на выезд. Это был уже 76-й год. Значит, училище я тоже не закончил.

Приехав сюда, я поступил в один из университетов Бостона, где получил бакалавра — уже по биологии. Потом учился в Мичиганском университете, защитил там PhD. Проработал 5 лет в промышленности, сначала в нефтяной компании Shell — у них в Калифорнии был большой отдел защиты растений. Потом работал в штате Делавер, в сельскохозяйственном отделе компании Dupon. Ну а в 1989 году меня переманил университет в тот самый научно-исследовательский центр, где мы с вами беседуем.

— Я слышал, вы «изобрели» растение, способное поглощать радиацию, и вас за эту работу чуть ли не выдвигали на Нобелевскую премию. Это правда?

— Нет, это не так (смеется). Кстати, когда вы говорите, что «изобрел» я, это уже неправильно. У меня большая лаборатория, многие сотрудники принимают участие в исследованиях… В университете я работал по очереди в трех областях. Сначала — по иммунитету растений: они могут защищаться от болезней, возбуждая или активизируя свою иммунную систему. Мы открыли системный сигнал, циркулирующий по листьям и стеблям и позволяющий растениям активизировать защитную реакцию. Речь идёт о салициловой кислоте, соединения которой похожи на аспирин. Это был наш первый успех...

Вторая область, в которой я работал, это фитари медиация, то есть использование растений для очистки окружающей среды. Об этом вы и слышали. В этой области мы были едва ли не первыми, сейчас там работает много ученых. Был достигнут определенный успех в очистке земли, в основном, от свинца. Мы довольно много работали в Чернобыле, занимаясь исследованиями возможности использования растений для защиты от радиоактивного стронция и цезия.

— Как же происходит защита?

— С помощью корневой системы растений. Необходимо биологически обмануть растение — с тем, чтобы наряду с нужными ему элементами (фосфор, кальций, железо) оно вытягивало элементы, загрязняющие почву. Мы и здесь как бы открыли определенную область биологии, считаемся ее основателями, получили какие-то награды, но никакой Нобелевской премии не было. Моя философия состоит в следующем: мы много в этой области сделали, можно уйти.

Всю жизнь я хотел заниматься связью растений со здоровьем человека. Видимо, это идет от моей учебы в медицинском училище. Судьба так сложилась, что я попал в биологию растений, и связь биологии растений со здоровьем, добыча новых лекарственных соединений из растений — как раз то, что меня волнует последнее время. Мы занимаемся новыми методами нахождения, открытия, развития растительных веществ, которые предотвращают или лечат болезни. Эта область — необъятная, мы, я думаю, будем заниматься ею очень долго.

— То есть вы занимаетесь как бы народной медициной?

— Да, источники, конечно, оттуда, но методы — современные, сугубо научные. То есть мы выводим народную медицину на уровень современной науки. Хотя, если быть точным, это не совсем так. У нас есть группа, которая занимается проверкой, оптимизацией, что ли, народных методов, кто-то занимается нахождением новых веществ в растениях…

— Вы растения берете наугад или исследуете известные лекарственные растения?

— У нас сложные компьютерные методы отбора и исследования растений. Мы можем взять современное синтетическое лекарство, например, виагру и, зная его химическую структуру, будем пытаться найти аналогичную структуру в растениях.

— Аналогия не будет, наверное, полной?

— Конечно, но мы можем найти в растении вещества, которые по своей химической структуре будут оказывать на организм действия, аналогичные действиям виагры. Есть целый ряд методологий, позволяющих нам находить новую биологическую активность в веществах, новые методы индукции растений. Ведь растение все время меняет свой химический состав — в зависимости от окружающей среды. Помидоры, выращенные на разных огородах, имеют ведь разный вкус, правда? И даже в разную погоду у них разный вкус — потому что меняется химический состав веществ, образующих помидоры. И мы используем это, заставляя растения производить нужные нам вещества.

— Каким образом? Поливаете растения определенным составом?

— Нет, это метод селективного стрессового влияния на растения, потому что все эти химические генетические механизмы активизируются различными стрессами. В данном случае это гидропоническая система, вы можете все это увидеть в наших парниках.

— Значит, не поливаете растения, а что-то добавляете в воду, куда опущены корни растений?

— Да, мы добавляем определенные вещества, которые растения всасывают корневой системой, и это активизирует в растениях синтез определенных препаратов, которые нам нужны.

— Вы работаете по определенной, заказанной кем-то теме? То есть имеется фирма, с которой у вас договор, она вам заказывает нечто, платит деньги, вы проводите исследования и так далее?..

— Не совсем так. Фирму-заказчика мы организовали сами. Да-да. Шесть лет назад вместе с университетом мы организовали фирму «Фита медикс», которая занимается внедрением созданных нами препаратов в жизнь. Мы, университет, не занимаемся коммерцией, ею занимается наша фирма, председателем совета директоров которой являюсь я. Эта фирма сумела собрать определенные инвестиции, подписать ряд серьезных контрактов с большими фармацевтическими компаниями. И большая часть исследований моей лаборатории субсидируется этой фирмой. В текущем году, например, фирма подписала контракт на 5 миллионов долларов для моей лаборатории. Эти деньги реально попадают в лабораторию. Кроме того, у меня есть целый ряд федеральных грантов, которые мне тоже позволяют организовать работу. Но в основном финансирование идет через «Фита медикс». У этой фирмы нет своего исследовательского центра, вся наука сосредоточена здесь, в лаборатории.

— Сколько народу в вашем подчинении, Илья?

— Двадцать человек.

— Сколько русских среди них?

— Русских нет, есть два украинца, а вообще это люди из двенадцати разных стран. Больше всего у нас почему-то болгар — три человека, но есть и серб, и испанец, и француз, индиец, шриланкиец и так далее.

— Поскольку заведуете лабораторией вы, видимо, вы и принимаете людей на работу, когда вакансия освобождается. Как это делается практически?

— Обычно это делается двумя способами. Мы рекламируем открывшуюся позицию в международных научных журналах — это, во-первых. И, во-вторых, я ищу работников через личные связи — кто-то кого-то знает, рекомендует.

— Каким образом вы связаны с международным сообществом ученых? Бываете в загранкомандировках, участвуете в конгрессах?

— Наука сейчас — международная, поэтому мы связаны со многими странами. Только что, например, написали большой совместный грант с Медицинской академией имени Сеченова — бывшим 1-м Московским медицинским институтом, и Институтом фармакологии в Томске. Грант послан в министерство здравоохранения США, оно, если все пройдет удачно, будет платить нам деньги. До того мы написали очень большой грант на серьезное долгосрочное сотрудничество со Средней Азией (Узбекистаном и Туркменистаном). Я даже почетный академик их академий (смеется). Мы подали с ними грант тоже на 5 миллионов.

— Разве Средняя Азия богата лекарственными растениями?..

— Богата, богата. Особенно — Киргизия, там практически субтропические зоны, где очень много видов растений, по крайней мере — пять тысяч! Это родина и орехов, и многих фруктов. Интересно то, что эти растения не исследованы. В Африке, как вы знаете, работало много народу, в джунглях Амазонки — тоже. Но никто толком не работал в Средней Азии, хотя там масса своеобразных, еще не изученных растений. Поэтому там работать интереснее.

— Как вы добираетесь в Среднюю Азию? Через Москву?

— Не всегда. Сейчас я взял билет до Ташкента через Стамбул. Кроме турок, туда и «Люфтганза» летает, и другие западные компании.

— Вы по ходу дела наблюдаете постсоветскую жизнь среднеазиатских республик?

— Я, в основном, интересуюсь жизнью науки. Ученым там сложно, финансирование науки, как известно, пострадало, особенно — в Средней Азии. У них другие приоритеты, особенно финансовые, но появились возможности получения грантов на науку. Министерство сельского хозяйства США в порядке экономической помощи продает Узбекистану рис и бобы — на миллионы долларов. Узбеки платят за продовольствие в собственной неконвертируемой валюте — сомах. И эти самые сомы идут на финансирование науки. Я эти сомы не могу получить, хотя у меня в Узбекистане имеется очень большой бюджет. Сложная система, но так на самом деле работает экономическая помощь Америки многим странам. Мы что-то кому-то продаем, эти деньги остаются в той стране — в ее же валюте. Кстати говоря, в Киргизии валюта конвертируемая.

— Хорошо. Обязан ли профессор Ратгерса читать лекции студентам?

— Я очень мало читаю лекций.

— Но у «профессора-2» есть какой-то положенный минимум лекционных часов?

— Нет, официального минимума у меня нет. Что такое преподавание в университете? Лекции в классе — таких я читаю мало, 4-5 в семестр. Но и в нашем университете, и в Принстоне я читаю иногда гостевые лекции. В то же время у меня в лаборатории много аспирантов, студентов — это тоже обучение, да?

— Вы каждый день должны быть на работе?

— За часами здесь никто не наблюдает. На сегодняшний день я провожу на работе от 10 до 12 часов в день: пишу статьи, доклады, гранты, готовлюсь к выступлениям, очень много времени отдаю компании, о которой я вам рассказывал. Много езжу: в Москве бывал много раз, только по работе, поскольку у меня там никого нет. Начал ездить в Россию году в 1988-м, помогал компании «Дюпон» открыть в Москве, в Хаммеровском центре, ее сельскохозяйственный филиал. Мы продавали России химические средства защиты растений. Много ездил в Сеченовскую академию. Если пройдет нынешний проект, буду ездить в Томск, в Среднюю Азию, есть проект с Украиной, который мы будем развивать. Я чувствую желание помочь и Украине, и России, и Узбекистану, поскольку ситуация в науке там критическая, и я могу оказать содействие этим странам в получении серьезного западного финансирования.

— Наш разговор двигается к концу. Хочу спросить вас: вы демократ или республиканец?

— Я голосовал и за тех, и за других. Вообще, все это несерьезно, демократы похожи на республиканцев и наоборот. К войне с Ираком, как все нормальные люди, я отношусь плохо, но определенные аргументы в пользу того, что она нужна, я принимаю. Было бы проще говорить с вами на эту тему через два месяца, когда все кончится. В случае успеха я скажу, что был всецело ЗА (смеется). Если же случится вьетнамский вариант, скажу, что был против. Положение сложное, неоднозначное, у меня нет на сей счет острых убеждений. Ситуация в мире, конечно, поменялась — и качественно, и количественно, должны быть выработаны какие-то новые формы международных отношений. Наверное, ООН в ее определенном контексте устарела, все это движется и меняется очень быстро. Америка выработала абсолютно новую внешнеполитическую доктрину. Все, что происходит — интересно, но и печально. Идеология: если кто-то в любой части мира с нами не согласен, и мы можем по-своему это устроить — опасна.

— Чем вы, Илья, увлечены кроме работы? Любите музыку, поэзию, что-то еще?

— Мы часто ездим в Нью-Йорк, моя жена — гуманитарий, вытаскивает меня на концерты. Пошел бы на «Мастера и Маргариту» в постановке Виктюка, но улетаю в этот уикэнд в Среднюю Азию. У нас в Нью-Джерси проходит много встреч с актерами, писателями, музыкантами. Выступали, например, Александр Городницкий, Игорь Губерман, Вениамин Смехов, Владимир Войнович, Игорь Иртеньев.

— Два слова о ваших дочках-близнецах.

Им по шестнадцать лет, одна гуманитарий — ее привлекает поэзия, английский, другая склонна к науке, увлечена астрофизикой. Они истинные близнецы, но в отличие от других близнецов никогда не хотели ни выглядеть одинаково, ни одеваться, ни заниматься одним делом. Наоборот, они все время хотели отличаться друг от друга, занимать разные ниши, хотя генетически явно похожи, способности у них одинаковые. Наблюдать это мне очень интересно.