Хаим Бермант

БОРОВКА В ЛАТВИИ

О чем нам говорит сегодня название «Боровка»? Большинству современников, наверное, ни о чем. И не удивительно: его больше нет на карте. Это был маленький городок – а штетл на юго-востоке Латвии в 7 – 8 километрах от границы с Белоруссией, а до второй мировой войны – с Польшей. Боровка была основана в 1790 году в Курляндском герцогстве. Определенной даты, когда в герцогстве стали поселяться евреи, не знает никто, однако из разных источников известно, что они прожили здесь более 200 лет.

После присоединения герцогства к Российской империи в 1795 году созданная на его основе Курляндская губерния не входила в состав черты оседлости. Для евреев из других мест возможность поселяться в городах и местечках губернии была ограничена.

По данным первой всеобщей переписи населения (1897 год) в Боровке проживало 585 евреев – 83 % жителей местечка. В период первой мировой войны, в 1915 году, евреи Курляндской губернии как «неблагонадежный элемент» были депортированы властями царской России из прифронтовой полосы, в том числе и из Боровки, во внутренние губернии.

В 1920 году, когда это местечко вошло в состав независимого Латвийского государства, высланные евреи стали туда возвращаться. Однако многие из них, не всегда находя в родных местах заработок, были вынуждены уезжать в города, например в Даугавпилс, расположенный в 25 километрах от Боровки. Так что в 1935 году среди 1022 жителей местечка самых разных национальностей (что весьма характерно для этого края Латвии) было всего 189 евреев, или 18,5 %.

Тем не менее к середине 30-х годов еврейская жизнь здесь наладилась. В 1935 году из 25 предприятий (мастерские, скипидарный завод и т. п.) 17 принадлежали евреям.

В это время название местечка изменилось на латышское – Силене (Silene; sils – бор): страсть к переименованиям всего на свой лад латвийским властям оказалась присуща не меньше, чем большевикам. А евреи по-прежнему называли родное местечко Боровкой.

Вместе с материальным благосостоянием в еврейскую жизнь пришли новые веяния. Часть молодежи примкнула к сионистскому движению, и в Боровке были отделения таких организаций, как «Гашомер-Гацаир» («Нецах») и «Гехалуц». А когда проходили выборы в латвийский парламент – сейм, евреи, по воспоминаниям старожилов местечка, ездили в Даугавпилс голосовать за еврейских кандидатов.

Несмотря на все это еврейские традиции в Боровке держались. Было здесь две синагоги: в той, что побольше, молились хасиды, в той, что поменьше, – миснагдим. По воспоминаниям, некоторое время хасидами в Боровке руководил садовник Шимон-Бер – человек с длинной белой бородой, сияющим, лучистым выражением лица. Среди первых раввинов Боровки следует отметить Мойше-Хаима из Бацейкева, Элхонона, впоследствии переехавшего в Могилев, Авроома-Залмана бар Мойше а-коэна Жердина, учившегося в Вильно (Вильнюсе) и Ковно (Каунасе), а в 1904 году переехавшего из Боровки в Шверзино, Абу-Якуба из Лузки, Калмана-Цви из Двинска (Даугавпилса). С 1932 по 1938 год раввином, меламедом и резником в Боровке был Азриэл Бермант, выпускник Слободской ешивы (в Вилиямполе – пригороде Каунаса). Английский писатель и публицист Хаим Бермант, автор более десятка романов, описавший истории видных еврейских семей Англии, запечатлевший историю ряда районов Лондона, – его сын. В своей последней книге «Происхождение» («Genesis»; издана после смерти автора) он описывает местечко своего детства. Это яркие воспоминания, рисующие картины жизни Боровки конца ХIХ – начала ХХ века.

«Боровка, – пишет он, – некоторым образом была типичным еврейским местечком – маленьким, компактным, бедным, центр которого был плотно заселен евреями, а окраины – христианами. Но гулять можно было свободно и вдали от еврейских мест, не опасаясь за свою жизнь».

Латвия, по тогдашним понятиям восточноевропейских евреев, представляла собой «а голдене медине» («золотое государство»). Считалось, что латвийское правительство никогда не было особенно суровым по отношению к евреям, по сравнению с другими странами сильно их не притесняло.

Большинство жителей, не связанных с торговлей лесом (это край, богатый сосной), держали лавки, но весьма сомнительно, чтобы эти лавки содержали своих хозяев. Евреи, да и не только они, сами пекли хлеб, на приусадебных участках выращивали фрукты и овощи, варили варенье, делали наливки из вишни и изюма, варили пиво, а если не пиво, то «мед». Некоторые держали скот – коров и коз, но у большинства была домашняя птица – индюки, утки, куры, гуси. Многие жители местечка, хотя имели лавки, зарабатывали разными ремеслами, причем значительной частью были портные. В те времена в каждом доме была швейная машина, а кое у кого и прялка; все шили сами, поэтому приходилось евреям ездить по деревням и хуторам. Однако по пятницам они возвращались домой, отмывались и праздновали Субботу.

Была еще одна еврейская специальность – коробейник, то есть торговец вразнос. Коробейников всегда ждали крестьяне, чтобы купить тот мелочной товар, который еврей мог принести на своих плечах.

Особенно оживлялась Боровка по четвергам – в базарный день, когда сюда съезжались крестьяне из окрестностей: они привозили на продажу свою продукцию и делали необходимые покупки. Тогда жизнь в еврейских лавчонках кипела.

Многих мужчин в Боровке звали Мендл, и жители местечка различали их по внешним приметам: был Мендл «дер шварцер» («черный»), у которого была черная борода, Мендл «дер гелер» («желтый») – с рыжей бородой, Мендл «дер крумер» («кривой»), у которого бороды почти не было, а был он согнут «в три погибели», Мендл «дер кремер» («лавочник»), который держал лавку. Большое количество Мендлов в местечке было данью уважения памяти Любавичского Ребе Менахема-Мендла Шнеерсона (1789 – 1866), одного из видных деятелей хасидизма, у которого в Боровке было много последователей.

Хаим Бермант дает очень колоритное описание евреев Боровки: «Учителем в хедере был синагогальный староста Мойше-Юда, мрачная личность со впалой грудью и длинной бородой, который выглядел так, как будто груз всех еврейских несчастий лежал на его плечах». И далее: «Одной из самых запоминающихся фигур Силене был портной Бейрах Фрост. Он был не только отчаянно беден, но и отчаянно плодовит. Его дом отличался не только количеством детей, но и большим количеством праздников: на одной неделе – брис, на другой – хупа, а потом – бар-мицва. У Бейраха всегда был повод для веселья». И еще: «Абрашу Пинхусовича, адвоката и ходатая за жителей Боровки перед власть имущими, обожали как евреи, так и неевреи. Он был обладателем одного из двух легковых автомобилей в Боровке, а также одного из трех телефонов, которые были у евреев местечка». В 1940 году телефоны в Боровке имели уже пятеро евреев.

Местным Ротшильдом был Борух-Шолом Лейбович – торговец лесом и льном. Он был крупным, статным мужчиной с аккуратной бородой и ртом, сверкающим золотыми зубами.

Конечно же, был в Боровке и свой врач. В 1925 – 1927 годах это Луис Копенхаген, уроженец латвийского города Тукумса, выучившийся в Петербурге и работавший до этого в Риге. После Боровки он вернулся в родной Тукумс. Луис Копенхаген был еще известным еврейским общественным деятелем.

Дантист, врач и аптекарь представляли как бы отдельную касту. Они всегда были чисто выбритыми, их жены не общались с другими женщинами, а дети не играли с другими детьми – местечковыми хулиганами, и не ходили в хедер: ребе Азриэл давал им частные уроки. Эти семьи редко видели в синагоге. Было общепризнано, что люди такого высокого положения имеют свои особые отношения и с Б-гом.

Хотя в Боровке было целых две синагоги, здешним жителям не чужды были и «некошерные» страсти. К примеру, в доме у Мотла Трупина в послеобеденные часы за закрытыми ставнями играли в карты. Но при этом пили только чай.

Для детей Боровка была раем: почти каждый дом открывался для всех (хотя надо признать, были как более, так и менее гостеприимные дома). Местечко было окружено озерами и лесом. Зимой дети катались на санках, а летом не вылезали из воды. Лишь поздно вечером раздавались нетерпеливые крики родителей: «Шмулке, Ицик, Зямке, Мотке! Домой, немедленно!..»

Евреи любят своих детей, но когда они их ругают, то, как вспоминает писатель Хаим Бермант, не всегда выбирают выражения, и мать может сказать (в переводе с идиша примерно так): «Веди себя хорошо, а то я оборву тебе руки и ноги, и тогда ты сможешь ими играть вместо игрушек!»

Каждый еврейский ребенок знал, что за грехи наказывает Б-г. Хаим Бермант вспоминает, как в жаркий субботний день он, сын раввина, согрешил вместе с другими ребятами, искупавшись в пруду у местной мельницы. Они думали, их никто не заметит, но их увидели. А главное, как Хаим Бермант считал всю свою жизнь, Б-г этот грех ему не простил, и он был «изгнан из рая»: через несколько недель вся их семья уехала из Боровки в Великобританию. Там, в Глазго, Азриэл Бермант получил место резника.

Боровка по Берманту – это «а гешмаке штетл» – «вкусное, сладкое местечко», населенное «гешмаке идн», «сладкими евреями». Его Боровка говорит, смеется, плачет, поет и ругается. Все это напоминает «С ярмарки» Шолом-Алейхема. Разница лишь в том, что и автор, и читатель знают наперед о трагическом конце всех здешних евреев — не успев вовремя уехать, они были уничтожены.

В 1940 году, с установлением советской власти, жители Силене пострадали не сильно. 14 июня 1941 года в ходе советских массовых депортаций в Сибирь отсюда были высланы две семьи, семь человек. Из евреев не выслали никого. Видно, в этом приграничном, глухом и бедном маленьком местечке среди еврейского населения не нашлось столь зажиточных людей или крупных общественных деятелей, которых сталинский режим счел бы своими врагами (отдельные «Ротшильды» были таковыми лишь в глазах местных евреев). А когда на территории Латвии начались военные действия, в глубь Советского Союза успели бежать только считанные силенские евреи: дело в том, что в первые дни войны советские власти закрыли прежнюю латвийско-советскую границу.

С самых первых дней оккупации гитлеровцы развернули тщательно продуманную антисемитскую кампанию. Это хорошо прослеживается по латвийской печати. Во всех «грехах» советской власти за год ее существования в стране (1940 – 1941) обвиняли евреев. И хотя никаких письменных приказов по еврейскому вопросу немецкие власти не издавали, в результате их антисемитской пропаганды, устных указаний и прямых подстрекательств евреи Латвии были поставлены вне закона. В результате все еврейское население местечек Латвии было уничтожено в течение месяца уже в самом начале войны – в период с середины июля до середины августа 1941 года.

С начала оккупации нееврейская часть жителей Силены создала отряд «самоохраны» – так латышские коллаборационисты называли свои добровольные образования. И первые террористические акты против советских активистов и евреев осуществляли именно они (впоследствии эти отряды влились в созданные гитлеровцами вспомогательные полицейские подразделения). В Силене отрядом «самоохраны» руководили старший полицейский Альфред Тимбергс, волостной староста Карлис Антиньш и комендант Эрик Приекулис. Во многих случаях (и это убедительно прослеживается в ряде архивных документов) стимулом для вступления в «силы самоохраны», участия в арестах, охране, конвоировании, а затем и расстрелах евреев были не столько антисемитские настроения, сколько чувство вседозволенности, безнаказанности и жадность до еврейского имущества.

21 июля 1941 года в Силене прибыли из Риги, а на следующий день и из уездного центра Илуксте карательные команды. Они разделились на группы, пополненные местными «самоохранщиками». После советских активистов было арестовано все еврейское население местечка. Активистов заперли в малой синагоге, евреев – в большой, в двухстах метрах от малой. Среди первых арестованных евреев – семей Лейбовичей, Зальцбергов, Рацев, Трупиных и Шлосбергов – были и две девушки, которые, как показали свидетели на послевоенных судебных процессах, при аресте были изнасилованы.

Произведя аресты, карательные команды, не откладывая, стали загружать свои автомашины мебелью и другим имуществом арестованных евреев. Когда отобрали все более или менее ценное у бывшего местного богача Лейбовича, со стороны старшего полицейского А. Тимбергса это вызвало резкий протест. В результате инцидента карательные отряды, не расстреляв евреев, на следующий день уехали с награбленными вещами.

В течение 5 – 6 дней евреи содержались под охраной в синагоге. В это время, а именно 26 июля 1941 года, в газете «Даугавпилс латвиеше авизе» («Даугавпилсская латышская газета») была помещена статья «Для силенских жидов еще цветет пшеница» (немецкое выражение, означающее, что евреям хорошо живется), в которой сообщалось: «Приехавшие из Силене рассказывают, что израэлиты там живут, как в старые добрые времена», а также, что туда «набежали» евреи из Даугавпилса и даже из Риги. «По-видимому, – писала газета, – сами силенцы не в состоянии очистить свой дом от отбросов человечества, и здесь необходима соответствующая акция со стороны, например из Даугавпилса или Илуксте». Можно предположить, что при наличии четкого приказа немецких властей о немедленном уничтожении евреев, подобного рода полемическая заметка в местной прессе вряд ли появилась бы.

Старший полицейский Альфред Тимбергс примерно 27 июля 1941 года, собрав «самоохранщиков» из Силене, Скрудалиены и Салиены на совещание, сообщил им, что из илукстской уездной полиции от полковника Гаудиньша получено указание — расстрелять всех силенских евреев. Расстрел будет производиться силами местной «самоохраны», так как карательные команды не приедут. Тимбергс пояснил, что у участников расстрела на получение имущества евреев будет право «первой руки». Посулы подействовали: собралось достаточное количество добровольцев.

На следующий день «ударная» группа (около 15 человек) в два часа дня выехала на велосипедах к озеру Смилгу, что в 3 – 4 километрах от Силене. В это время евреев стали строить в колонну. Вместе с колонной ехали около 15 подвод, подготовленных заранее, с вещами, здесь сидели дети и старики. Евреям сказали, что всех перевозят в местечко Браслав в Белоруссии – там было гетто. Кто-то поверил этому и радовался, что закончилось заточение в синагоге, кто-то не верил и плакал.

Колонна евреев под конвоем медленно двигалась в сторону Браслава, туда же, куда и велосипедисты. Конвоиры заставляли несчастных петь. Некоторые петь отказывались, и тогда мучители, чтобы их напугать, стреляли в воздух.

Пригнав евреев к озеру Смилгу, казалось бы, отдохнуть, их загнали на бугор небольшого полуострова. Конвоиры отошли метров на 100 – 150, и – только люди было вздохнули, надеясь расслабиться, — руководитель конвоя Эрик Приекулис выстрелил в воздух. Выехавшая загодя из Боровки «ударная» группа, скрывавшаяся в кустах, открыла по евреям огонь. Это был не прицельный огонь, многие были лишь ранены, и «самоохранщики» из числа конвоиров около часа добивали их, расстреливая в упор из винтовок и пистолетов. Один из обреченных бросился в озеро, но и его, успевшего отплыть метров на двадцать, настигла пуля.

Расстрел евреев в Силене отличался от всех, что происходили в стране. Обычно людей пригоняли к месту расстрела и самих заставляли копать довольно большие ямы. Затем на расстоянии 30 – 50 метров от них евреи должны были раздеться. Тогда их, голых, по 10 – 15 человек подгоняли к яме лицом. «Расстрельщики», стоя в два ряда, стреляли сзади с расстояния 10 – 15 метров. Первый ряд с колена целился в левую лопатку, второй, стоя во весь рост, – в затылок. Все это происходило на глазах у остальных, ожидавших свой черед.

В ряде случаев расстреливали специальные команды: члены пресловутой команды палача и садиста Виктора Арайса, приезжавшие на голубом автобусе, или команда «расстрельщиков» соседней местности. Неважно, были это приезжие, местные «самоохранщики» или люди из вспомогательной полиции, расстрел обычно производился открыто и беспощадно. На маленьких детей часто даже не тратили пуль — бросали их в яму живыми или разбивали им головы о деревья и камни. С женщин, не желавших раздеваться, срывали одежду, над нагими издевались, затем всех расстреливали. Только в Силене расстреливали скрытно, из кустов. Почему?

На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Возможно, у силенских «самоохранщиков» не было достаточного опыта, возможно, достаточной информации о том, как это делалось у соседей, хотя расстрел силенских евреев был последним в Илукстском уезде. Не стоит, наверное, исключать и такой мотив, что некоторым было не просто стрелять в своего соседа, глядя ему в глаза, ведь из поколения в поколение эти люди жили бок о бок и, возможно, сидели за одной партой – школа в Силене в то время была общая для евреев и неевреев.

Позже к месту расстрела пригнали местных жителей-неевреев закапывать трупы. Их взору предстала страшная картина. Свидетель Вавилов показал: «Когда мы пришли закапывать расстрелянных, многие из них еще дышали. Малолетние дети лежали на трупах матерей и кричали: “Мама, мама!..”» Кругом были «самоохранщики», которые достреливали раненых и, кроме того, приглядывали за убитыми и вещами.

А. Тимбергс указывал, где и как рыть могилы. Были выкопаны четыре большие ямы. Еврейское имущество свозили в штаб «самоохраны» и раздавали в первую очередь участникам расстрела.

Итак, в конце июля 1941 года в Силене были расстреляны 186 евреев – всего 32 еврейские семьи.

Гебитскомиссар Митавы (Елгавы) Эберхард фон Медем 12 августа 1941 года, докладывая генеральному комиссару оккупированной Латвии О. Дрекслеру об убийствах в подведомственной ему области, в том числе и в Илукстском уезде, куда входило Силене, отметил, что местные «самоохранщики» при уничтожении евреев совершенно утратили человеческий облик («...durch die Liquidirung der judischen Einwohnerschaft physisch und in Disziplin ausser Rand und Band gekommen...»).

Советских активистов (человек 10 – 15), содержавшихся в то же самое время в малой синагоге, не расстреляли. Через неделю (а некоторые через месяц – два) они вернулись домой.

Эпилог

Приехав после войны из Англии в местечко своего детства, писатель Хаим Бермант не нашел там ни одного еврея – только памятный камень, установленный в 1957-м теми из местных жителей, кто уехал из Силене до войны, успел убежать в первые ее дни, и другими, кто выжил в гетто и концлагерях или прошел войну от начала до самого финала. Камень установлен на том самом месте у озера, где произошел расстрел и где когда-то в детстве Хаим Бермант играл со своими друзьями. Вот и все, что осталось от еврейского местечка Боровка...

Ну а какова судьба убийц?

Процессы над ними, проводившиеся советскими судебными органами, продолжались с 1944 года до апреля 1960-го. По приговорам судов были расстреляны 5 человек (Антон Витковский умер в тюрьме в ноябре 1944 года, не дождавшись расстрела). Восьми приговоренным к высшей мере наказания расстрел был заменен 20 годами исправительно-трудовых лагерей, еще восемь получили от 18 до 25 лет лишения свободы. Эдуард Шкестерис, осужденный в 1949 году на 25 лет, в 1956 году был амнистирован, а в 1960 году вновь арестован и осужден на 15 лет с зачетом отбытого срока. Один из главных участников расстрела евреев в Силене Альфред Тимбергс был убит на фронте.

Если в 1944 – 1945 годах преступников судил военный трибунал («тройка»), то в 50-60-е годы – суд, как и положено, с прокурором, адвокатами, свидетелями. В 1960 году кое-кто давал на судебных процессах свидетельские показания, находясь уже на свободе, а кое-кто – «чистосердечные» признания, еще досиживая в лагерях.

В 90-е, уже после восстановления государственной независимости Латвии, осужденным за убийство евреев Силене в реабилитации было отказано, за исключением двоих: в 1995 году был реабилитирован Виктор Друсс, умерший 29 апреля 1945 года в Тайшетлаге, а в 1996 году – Янис Целминьш 1895 года рождения.

В материалах судебных процессов фигурируют, кроме упомянутых, еще около полутора десятков человек, «задействованных» в уничтожении силенских евреев, но их судьба авторам неизвестна.

После войны чудом выжившие силенские евреи ежегодно собирались у памятного камня на братской могиле и читали по безвинно убитым поминальные молитвы. Они же по памяти составили список (возможно, неполный) погибших здесь семей: Шлосберги, Лейбовичи, Пинхусвичи, Панцы, Зильберманы, Рацы, Сандлеры, Бирманы, Рицы, Цейтлины, Розины, Яны, Элерманы, Суперы, Трупины, Лины, Заки, Зубовичи, Бирманы, Шмушкевичи, Флейшманы, Фросты, Ганзлеры, Сегалы, Мазасы, Пинцовы, Фрейнкели, Гороны, Зильберы, Муницы – всего, как упоминалось, 186 человек.