Гавриил Прокофьев
Биография
Герой Советского Союза (27.06.37). Награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями.
Родился в семье рабочего. Русский. В 1922 г. окончил ремесленную школу в г. Кадом Рязанской области и вечерний комвуз. Работал слесарем на заводе в г. Выкса Нижегородской области, а затем на Московском автомобильном заводе.
В РККА с 1929 г. Член ВКП(б) с 1931 г. В 1932 г. окончил Военную школу спецслужб ВВС. Служил авиатехником в Севастопольской военной школе морских летчиков и летнабов.
После того, как школу перебазировали в город Ейск, Прокофьева как лучшего техника перевели из учебной эскадрильи в боевую. В свободное от работы время он посещал лекции по теории летной подготовки, и вскоре по личной просьбе был зачислен курсантом отделения летнабов, причем сразу на 2-й курс.
В 1934 г. он окончил Ейскую военную школу морских летчиков и летнабов. Служил штурманом авиаотряда тяжелобомбардировочной эскадрильи ВВС Московского военного округа.
В августе 1936 г. в качестве штурмана воздушного корабля ТБ-3 участвовал в дальнем перелёте Москва - Хабаровск.
22.07.36 г. завершая дальний беспосадочный перелет АНТ-25 «Сталинский маршрут» Чкалова получил повреждения при посадке на о. Удд. Требовалось срочно доставить из Москвы группу авиаспециалистов и запчасти для ремонта. Нарком обороны Маршал Советского Союза Ворошилов приказал осуществить перелет в течение трех суток. Ответственное задание поручили командиру отряда 89-й тяжёлобомбардировочной авиационной эскадрильи Проскурова, штурманом у которого был Прокофьев.
Почти весь полет проходил в сложных условиях: сначала шли над горевшей тайгой, после Омска низкая густая облачность прижала самолет к земле, за Красноярском - дождь с грозой. В районе Байкала погода разгулялась не на шутку. ТБ-3 бросало из стороны в сторону, как щепку. Казалось, еще немного и эта махина не выдержит перегрузок. Первый и второй пилоты еле справлялись с управлением. А вот в Забайкалье погода была отличной. Мастерство штурмана старшего лейтенанта Прокофьева позволило опередить намеченный график. После краткого отдыха полет продолжался. В Хабаровске участников перелета встретил Маршал Советского Союза Блюхер.
На перелет ушло всего 28 летных часов. Это был рекорд.
Приказом наркома обороны СССР от 19.08.36 г. № 0124 штурману эскадрильи старшему лейтенанту Прокофьеву была объявлена благодарность.
С Дальнего Востока экипаж Проскурова возвращался поездом. За время одиннадцати суточного путешествия экипаж сдружился еще сильнее. После успешного выполнения перелета Прокофьев вместе с Проскуровым отдыхали в подмосковном санатории «Архангельское». Из газет они знали, что в Испании полыхает гражданская война. Они немедленно подали рапорта с просьбой направить их для борьбы с фашизмом, прочли всю доступную литературу по Испании и начали изучать испанский язык.
В управлении кадров ВВС их тщательно проинструктировали и вручили документы для поездки во Францию. В Париж Прокофьев и Проскуров прилетели как представители московского автозавода для изучения опыта работы фирмы «Рено». После трех дней пребывания в столице Франции, они сели в поезд Париж-Тулуза, а затем нелегальным авиарейсом пересекли франко-испанскую границу и приземлились в Аликанте.
Участвовал в национально-революционной войне в Испании в октябре 1936 - июне 1937 гг. Воевал в составе 1-й интернациональной бомбардировочной эскадрильи. Был штурманом бомбардировщика французского производства Potez-54, а затем скоростного бомбардировщика СБ. Летал в экипаже старшего лейтенанта Проскурова.
Рассказывает писатель Сухачев: «Печальную картину представляли собой самолеты, доставшиеся республике… Из всего старого самыми «современными» являлись «потезы», закупленные во Франции, но их было очень мало.
Из-за сильного противодействия вражеских истребителей летать как обычно, на большой высоте, становилось все опаснее. Вопреки мнению испанского командования, командир отряда Хользунов предложил перейти на бреющие высоты. Для убедительности он решил первый полет совершить своим отрядом...
На высоте пять-десять метров от земли, огибая препятствия или проскакивая между деревьями, отряд вышел на вражескую батарею севернее Толедо. Прокофьев с силой дернул все четыре кольца тросов бомбодержателей. Восемь пятикилограммовых бомб упали между орудий. Эффект был ошеломляющим. Прокофьев видел мечущиеся в панике фигуры мятежников. Можно было не сомневаться, что о дерзком налете они не успеют сообщить командованию, а если и сообщат, то поднимать истребители для отражения удара будет уже поздно. Несмотря на то, что удар наносился бомбами малого калибра, он был очень эффективным. Вокруг виднелись множество воронок, разбросанные снарядные ящики, накренившиеся орудия с отбитыми колесами. Было ясно, что батарея не сможет принять участие в бою.
Летчики завершили атаку разворотом над целью, а штурманы поливали мятежников пулеметным огнем. На выходе из атаки в самолете Прокофьева вдруг раздался грохот. Перед глазами летчика возникла белая пелена. И почти тотчас он почувствовал едкий запах бензина. Мелькнула мысль, что взорвался бензобак. Теперь в любую секунду мог остановиться мотор. Дальнейшее страшно было себе представить... К счастью, мотор пока тянул, с каждой секундой приближая экипаж к своей территории.
Когда пересекли условную линию фронта, чувство облегчения сменилось большим желанием добраться до своего аэродрома. А почему бы и нет? Ведь пролетели же они полтора десятка километров. Неужели не дотянут еще десяток? Эта уверенность появилась, едва вдали замаячил родной аэродром. Однако мотор чихнул, замолк на секунду, затем, словно из последних сил, взревел, дернул и окончательно заглох. Подтягивая на себя штурвал, летчик «по-вороньи» спланировал на свой аэродром. И там, где полагается нормально приземлиться, самолет закончил пробег».
15.10.36 г. франкисты перешли в наступление, фронт приближался к столице, и боевая работа интернациональной эскадрильи становилась все более напряженной. Едва вернувшись из полета, бомбардировщики получали новое боевое задание. С каждым вылетом увеличивалась бомбовая нагрузка самолетов. Теперь, кроме четырех 100-кг бомб наружной подвески, в фюзеляж «Потезов» загружались мелкие осколочные и зажигательные бомбы, которые сбрасывались экипажем вручную.
30.10.36 г. 1-й интернациональной бомбардировочной эскадрилье была поставлена задача: с рассветом нанести удар по скоплению войск и техники мятежников в Навалькарнеро в 30 км юго-западнее Мадрида, а на обратном пути разведать дороги, идущие от Толедо на север к фронту, обратив особое внимание на населенные пункты Гриньон, Кубас, Ильескас.
Вылететь смогли только три «Потеза» - испанца майора Сапилло и советских летчиков-добровольцев старших лейтенантов Горанова и Проскурова. На пути к цели группу атаковала пятерка франкистских истребителей Не.51. На самолете Горанова был поврежден один мотор и он стал отставать. Проскуров снизил скорость, чтобы не отрываться о товарища. Они вместе отбились от истребителей противника и нанесли бомбовый удар по цели. На обратном пути они подверглись новым атакам истребителей мятежников. Горанов был подбит и приземлился на нейтральной полосе.
«Потезу» Проскурова, также сильно досталось, и он на одном моторе сел на вынужденную, немного не дотянув до своего аэродрома.
Вскоре на вооружение республиканских ВВС поступили скоростные бомбардировщики СБ. Прокофьев был назначен штурманом 1-й бомбардировочной эскадрильи под командованием Э. Шахта.
Рассказывает Сухачев: «Постепенно он переложил вопросы организации боевых действий эскадрильи на Прокофьева, оставив за собой право их контроля и вождения группы…
Большое количество самолетов, сосредоточенных на аэродроме Севилья, готовилось к перелету под Мадрид. Замысел противника можно было сорвать только немедленным ударом по франкистской авиации. Эскадрильи Шахта и Хользунова готовились к вылету, несмотря на ненастную погоду.
— Как мы отыщем аэродром в таких условиях? — с тревогой обратился Шахт к Прокофьеву.
— Если идти под облаками, аэродром мы найдем быстро. Но ведь он здорово прикрыт зенитной артиллерией — вот что опасно. Еще на подходе можем потерять много самолетов… Надо идти на большой высоте, — Прокофьев на обратной стороне карты стал рисовать план полета.
...Эскадрилья в плотном строю нырнула в первый попавшийся разрыв облачности. Теперь, за облаками, выход на цель зависел только от него, Прокофьева, от того, насколько точно он выдержит курс, вычислит путевую скорость, найдет необходимое упреждение. От этого зависит не только выполнение боевой задачи, но и его престиж как штурмана эскадрильи. Ведь многие штурманы экипажей и летчики выражали сомнение, когда он сказал, что до цели пойдут за облаками. Следовательно, сейчас в группе все полагаются на него, и, возможно, некоторые штурманы экипажей даже не занимаются счислением пройденного пути.
Над Андалузской низменностью облака поредели, и сквозь просветы Гавриил успел заметить блеснувшую реку Гвадалквивир. Он дал команду на снижение до 1200 метров, прильнул к окуляру прицела и, казалось, перестал дышать. Прямо по курсу была цель. Внизу проплыла полоса местности, похожая на тот кусок карты, который он успел выучить до мельчайших подробностей. Наконец, показались ангары аэродрома. Еще мгновение — и Гавриил рванул рычаги бомбодержателей…
В середине декабря 1936 года Прокофьев вместе с летчиком Тупиковым вылетел на разведку железной дороги в районе Мерида - Бадахос. Небо было безоблачное.
Сбросив несколько бомб и обстреляв из пулемета паровозы, Гавриил дал курс на станцию Бадахос. Здесь он решил сбросить оставшиеся бомбы с первого захода. Хорошо прицелившись, Прокофьев дернул рычаг бомбодержателей. В то же мгновение раздался грохот в левом моторе, и из-под капота потянулся шлейф белого пара. Летчик дал полный газ правому мотору. Он заволновался:
— Феликс, так мы долго не протянем. Есть что-нибудь сносное поблизости?
Прокофьев посмотрел на неприветливое плоскогорье Месеты.
— До линии фронта семьдесят, а там самый близкий аэродром — Сьюдад-Реаль.
Через полчаса полета мотор перегрелся до опасного состояния. Летчик прибрал обороты. Высота стала падать. Вскоре пришлось маневрировать между отдельными возвышенностями, а потом и деревьями. Наконец линия фронта осталась позади.
К маленькой площадке, свободной от валунов, они подбирались уже «на животе». Самолет заскрежетал обшивкой по гравию и остановился. Тупиков выскочил из кабины и, радостный, направился к бегущим навстречу людям. Прокофьев выбраться не мог: заклинило люк. Он хорошо видел, как подскочившие мужчины мигом скрутили Тупикову руки, подтащили его к стене. Еще мгновение, и между летчиком и толпой образовалось расстояние, достаточное для того, чтобы не промахнуться из ружья. У Прокофьева мелькнула мысль, что самосуд на этом не ограничится, то же самое ждет его и стрелка.
— Дай очередь в их сторону! — скомандовал он стрелку.
Толпа шарахнулась. Многие бросились на землю.
Прокофьев как мог стал громко объяснять, что они не мятежники… От волнения у Прокофьева из головы вылетели все испанские слова. Указывая на членов экипажа, он несколько раз произнес:
— Нам нужно в Альбасете, понимаете, в Альбасете.
Видимо, сыграла роль та настойчивость, с которой он произнес «Альбасете». Их посадили в автомобиль и повезли под усиленной охраной».
2.01.37 г. Прокофьев был награжден орденом Красного Знамени.
В середине февраля взамен уехавшего домой Шахта командиром эскадрильи был назначен Проскуров.
Сухачев рассказывает: «Вместе с Проскуровым прибыл в эскадрилью молодой летчик Николай Остряков[6], рвавшийся на боевое задание, несмотря на то что вся его летная практика на СБ исчислялась двумя-тремя вывозными полетами, выполненными здесь же, в Испании, с Проскуровым. Посоветовавшись с Прокофьевым, Проскуров разрешил Острякову слетать на первое боевое задание и попросил Гавриила занять место штурмана, чтобы помочь в случае осложнения обстановки.
Они взлетели на рассвете. Почти до самой Картахены облачность постепенно понижалась, и, наконец, у побережья ливень стер границу между небом и землей…
Прокофьев дал курс на вражеский аэродром Мелилья. Почти над самой целью вдруг резко упали обороты левого мотора.
— Только этого еще не хватало, — с напряжением в голосе сказал Остряков.
— Да, это уже третий раз у меня, — откликнулся Прокофьев, а сам подумал, что когда-то это добром не кончится. Обстановка напоминала аналогичный полет с Тупиковым, но теперь в значительно худших условиях. Сейчас он предпочел бы сесть куда угодно, только не в море, не рядом с вражеским аэродромом.
Во время разворота над центром аэродрома Гавриил сбросил бомбы, и это позволило Острякову перейти в набор высоты. Однако уже на двухстах метрах стали мешать облака. Николай несколько снизился. Теперь до жути близко оказалось бушующее море. Огромные гребни волн едва не доставали до самолета. Гавриил представил себе, с каким усилием удерживает летчик самолет, до синевы в пальцах сжимая штурвал. Ему захотелось приободрить его.
— Как дела, Николай? — как мог спокойно спросил Прокофьев, а сам подумал, что если они сегодня выберутся живыми из этой кутерьмы, то Остряков станет настоящим летчиком и их дружбе не будет конца.
— Ничего, терпеть можно, — ответил Николай, хотя в голосе чувствовалось волнение.
Над своей территорией Гавриил дал команду идти ближе к аэродромам, расположенным на побережье, поскольку не верилось, что и эта намеченная вынужденная посадка может кончиться так же благополучно, как предыдущие.
Но Остряков оказался крепким парнем, с железной волей. Он удачно зашел на посадку и приземлил машину точно и мягко, как будто сдавал экзамен по технике пилотирования. Когда стали винты, Гавриил глянул на летчика. Тот дрожащей рукой расстегивал шлемофон, а по лицу катились крупные капли пота…
8 марта воздушная разведка сообщила, что по Французскому шоссе в сторону Гвадалахары движется многокилометровая колонна автомашин с пехотой и танков.
Низкая облачность, холодный дождь со снегом, приковали авиацию республиканцев и мятежников к земле. На аэродромах не только самолеты, сапоги невозможно было вытащить из грязи. Проскуров мрачнел, чувствуя свою беспомощность. Авиацию ждали на фронте, а личный состав эскадрильи рубил ветки и подкидывал их под колеса самолетов.
Наконец, оставив Прокофьева старшим в эскадрилье, Проскуров уехал в штаб ВВС добиваться перебазирования на сухие приморские аэродромы. Вечером он позвонил и просил предпринять что-нибудь, чтобы перелететь на аэродром в Алкалу...
Чудо пришло к утру в виде небольшого мороза. Прокофьев торопил с вылетом, пока не подтаял грунт. Они с Остряковым должны были взлететь первыми и, если им это удастся, из Алкалы передать условия взлета для остальных.
Взревели моторы на полных оборотах. Самолет нехотя начал разбег. Гавриил напряженно смотрел вперед, туда, где кончался аэродром, где чем-то должен был завершиться их отчаянный взлет.
Осталось треть длины полосы. Прекращать взлет было уже бессмысленно, путь к отступлению отрезан. А самолет еще бежал, и не ощущалось признаков взлетной скорости. До обрыва оставались десятки метров. «Это конец», — промелькнула мысль. Прокофьев невольно закрыл глаза.
Почти на краю обрыва Остряков подорвал самолет, и тот, закачавшись, едва удержался в воздухе...
На следующее утро все оставшиеся самолеты благополучно сели в Алкале, и летчики немедленно стали готовиться к вылету для нанесения удара по основной железнодорожной станции снабжения итальянского корпуса — Сигуэнса.
Проскуров вел эскадрилью в обход цели с востока, откуда противник меньше всего ожидал налет. Шли на пределе высоты, прикрываясь холмистой местностью. Едва пересекли шоссе, стало видно станцию, до предела забитую железнодорожными составами. Лучшей цели Прокофьеву еще не приходилось видеть. Можно было бомбить не целясь. Но Прокофьев дал команду Проскурову подвернуть вдоль эшелона цистерн.
Пять тонн бомб превратили станцию в огненный ад.
Эскадрилья разворачивалась на обратный курс. Но еще оставались полные боекомплекты к пулеметам.
— Иван, когда пересекали шоссе, ты видел, сколько там людей и техники?
— Понял, идем туда, — Проскуров покачал плоскостями, давая команду для перестроения эскадрильи в колонну звеньев.
Этот налет был более чем неожиданным для итальянцев. Сзади, с тыла, на них обрушился шквал пулеметных трасс.
Прокофьев первый вел огонь по противнику и с высоты 300 метров видел, как обезумевшие от неожиданности прыгали с машин солдаты, как сваливались в канаву неуправляемые грузовики, как, нагоняя друг друга, они сталкивались, кроша тех, кто сидел в кузовах.
Гавриил не мог оторваться от пулемета даже тогда, когда кончились патроны. «Черт возьми, как мал боезапас», — подумал он с досадой. А впереди, внизу, двигалась колонна, и конца ее не было видно.
С 9 марта командование ВВС организовало конвейер самолетов с таким расчетом, чтобы все время держать противника под напряжением. Пока одна группа наносила удар, другая шла от цели, третья заправлялась, четвертая уже взлетала. Штурмовики сменяли истребителей, а их, в свою очередь, сменяли бомбардировщики.
К исходу 12 марта наступление итальянского корпуса сменилось короткой обороной, а затем и отступлением. Оно было настолько стремительным, что однажды ввело в заблуждение взлетевшую авиацию мятежников, которая на глазах республиканцев нанесла удар по бегущему батальону дивизии «Литторио»…
Летчики эскадрильи Проскурова делали по три-четыре вылета в день... Отдыхом считалась помощь техническому составу набивать патронные ленты и подвешивать бомбы. И как было уйти отдыхать, когда набивкой лент занимались даже женщины и дети соседних деревень! Только короткая весенняя ночь вынуждала летчиков покинуть кабину самолета и аэродром».
Генерал-майор авиации Прокофьев вспоминает: «Хорошо действовала наша авиация... Штурмовики своими действиями позволяли занимать позиции противника без единого выстрела. В воздухе беспрерывно дежурили 2 СБ, с тем чтобы найти резервы противника и вызвать для их атаки всю авиацию».
27.06.37 г. за героизм, проявленный в боях, майору Прокофьеву Гавриилу Михайловичу было присвоено звание Герой Советского Союза. После учреждения медали «Золотая Звезда», как знака особого отличия для Героев Советского Союза, ему была вручена медаль № 43.
Летом 1937 г. Прокофьев был назначен помощником флаг-штурмана ВВС РККА.
Руководил перебазированием самолётов И-15 и СБ из Средней Азии в Китай.
8.03.38 г. был награждён орденом Красной Звезды.
В 1938 г. ему было присвоено воинское звание полковник. Он был назначен флаг-штурманом ВВС. Но вскоре обратился к наркому обороны с просьбой освободить его от занимаемой должности и назначить вместо него более опытного штурмана.
В январе 1939 г. он был назначен начальником Полтавских высших авиационных курсов штурманов, которые еще предстояло сформировать.
В сентябре 1939 г. решением Военного совета ВВС полковник Прокофьев был направлен на Курсы усовершенствования командного состава при Военной академии Генштаба.
В декабре 1939 г. руководил переброской авиационных частей с Украины на Кольский полуостров для участия в советско-финской войне.
В 1940 г. после окончания КУКС вернулся на прежнюю должность.
Участвовал в Великой Отечественной войне весной и летом 1942 г. Командовал группой бомбардировщиков, сформированной на базе курсов (39 СБ и 9 ДБ-3). В течение полутора месяцев воевал на Перекопе и Сиваше, находясь в оперативном подчинении начальника ВВС 51-й Отдельной армии.
Вскоре было принято решение восстановить курсы и уцелевший в жестоких боях личный состав, которого едва набралось на одну эскадрилью, был перебазирован в Краснодар, а затем в Ставрополь.
Рассказывает писатель Сухачев: «В июле 1942-го. Прокофьев перебазировался со своими Полтавскими высшими авиационными курсами штурманов на ставропольский аэродром. Едва наладили учебу, как поступил приказ систематически вылетать на воздушную разведку наступающих войск противника в интересах штаба Буденного. Теперь с аэродрома курсов уходила пара разведчиков под Сталинград и в сторону Ростова.
На рассвете 25 июля один из Пе-2, летавших на разведку, вернулся раньше времени. Летчик на большой скорости подрулил к стартовому командному пункту. Еще не остановились винты, а штурман уже выскочил из кабины:
— Танки у Маныча! Много!
Его обступили, возбужденно требуя показать на карте место и направление движения противника… Прокофьев протиснулся в круг:
— Нанесите данные на карту, поедем к генералу Вершинину.
Командующий 5-й воздушной армией Константин Андреевич Вершинин, штаб которого располагался почти на краю аэродрома, уже знал, что танковая группа противника прорвалась через Дон на широком фронте и пока сдержать ее не представлялось возможным.
— Готовьтесь к эвакуации, товарищ Прокофьев, — сказал он.
— Товарищ генерал, что делать со складами бомб и горючего для вашей армии? — напомнил Прокофьев. Он уже не первый раз говорил об этих складах, наспех сделанных в лесу рядом с аэродромом.
— Склады придется взорвать, вывозить их не на чем, да и некогда. Сколько можно, заправимся бензином и подвесим бомбы, а остальное надо заминировать. Позаботьтесь об этом…
Курсы перебазировались в Среднюю Азию. Сформированные колонны автомашин с имуществом двинулись на восток. Улетели самолеты, сделав по последнему вылету на бомбежку. Вечером Прокофьев заехал в штаб воздушной армии, который тоже готовился к эвакуации. Вершинин, измученный сорокаградусной жарой и постоянным нервным напряжением, сидел в опустевшей комнате, которую уже нельзя было назвать командным пунктом армии…
— Давайте договоримся с вами так. Завтра ждите по телефону сигнала для взрыва складов. На случай, если откажет связь, дадим три красные ракеты. А теперь, как говорится, спокойной ночи. — Вершинин устало улыбнулся.
Ночь была неспокойная. Северная часть неба полыхала багрянцем. Канонада слилась в один сплошной гул. Прокофьев прошел по городку, поторапливая замешкавшихся. Потом вернулся на летное поле, где теперь остались только два самолета УТ-2 — для него и его заместителя…
Гавриил Михайлович расстелил реглан на плоскости самолета и сел так, чтобы видеть сигнал со стороны штаба… Когда открыл глаза, то заметил далеко впереди бегущего человека...
— Немцы! — едва переводя дух, крикнул механик и показал в сторону, откуда бежал. — Штаба нет, там уже немцы!
В голове у Прокофьева все мгновенно перемешалось: «Как же так? А сигнал? А операция по подрыву складов? А совместное перебазирование? Куда же они ушли? Даже не предупредили!» Он поднялся на плоскость и действительно увидел вражеские танкетки, выкрашенные в грязно-желтый цвет. Лихорадочно взведя курок ракетницы, он выстрелил. Тотчас рядом раздался взрыв... Лежа в траве, Прокофьев открыл глаза и увидел развороченный самолет. Боли не чувствовалось. Мелькнула мысль, что теперь он уже не сможет улететь на покалеченной машине. О втором самолете он забыл. Потом увидел над собой склоненную фигуру Анисимова…
— Товарищ полковник, вы ранены? Давайте помогу вам сесть.
Анисимов взял за плечи и стал поднимать непослушное тело Прокофьева.
Второго взрыва Гавриил Михайлович не слышал и потому не понял, отчего вдруг Анисимов всем телом навалился ему на грудь. Сдвинуть молчавшего летчика он был не в силах и едва освободил лицо, чтобы не задохнуться. Затуманенным сознанием все происходящее почти не воспринималось. Наступило безразличие к тому, что с ним происходит или произойдет.
Через какое-то мгновение тело Анисимова стало медленно сползать... Теперь над ним склонился второй летчик – Брык.
— Живы, товарищ полковник? Я сейчас дотащу вас до самолета. Надо срочно улетать. Немцы бьют из минометов.
— Что с Анисимовым? — едва слышно прошептал Прокофьев.
— Убит...
Над складами медленно вырастал большой гриб дыма. Танкетки, направлявшиеся было к ним, резко развернулись в сторону опушки леса.
Едва Брык сдвинул Прокофьева с места, как бедро полковника обожгла невыносимая боль, словно к нему приложили раскаленное железо. Прокофьев застонал. Крупные капли пота мгновенно выступили на побледневшем лице. Брык осторожно опустил Прокофьева.
— Что же мне делать с вами? — чуть не плача спросил он.
— Возьми механика... Улетай... быстрее, — еле выдавил из себя командир.
— Механика нет. Я приказал ему уходить. Думал, заберу вас. Я не уйду отсюда. Они прикончат вас. Я потом не смогу жить.
— Сейчас же... Отсюда... Это приказ.
Прокофьев проводил взглядом оторвавшийся от земли самолет. На душе стало спокойнее и в то же время тоскливее. Стрельба прекратилась. Наступила тишина...
Мысль о том, что он беззащитен перед фашистами, не давала покоя: «А может быть, все-таки попробовать отползти отсюда?.. Фашисты обязательно поинтересуются стоящим здесь самолетом и наткнутся на меня».
Переваливаясь на правый бок, он напрягался в ожидании мучительной боли. Но все обошлось. Тогда, перебирая локтями, Прокофьев стал подтягивать тело. Когда дополз до кукурузного поля, силы окончательно иссякли...
Невыносимо пекло солнце. Хотелось пить. «Без воды я не выдержу, — подумал он. — А кукуруза! Надо только побольше жевать листьев. От початков толку мало. Ну, еще немного! Хоть метра три-четыре, чтоб со стороны не было видно»…
Его обнаружили на кукурузном поле курсанты-подрывники, уходившие с аэродрома последними. Они тут же смочили водой носовой платок, протерли им побелевшие губы и приложили ко лбу Прокофьева. Потом распороли ему брюки, промыли рану и увидели кончик осколка, глубоко сидящего в бедре. Судя по всему, это был большой кусок металла. Прокофьев пришел в себя и сразу попросил пить. Утолив жажду, он снова впал в забытье.
— Понесем на винтовках, — предложил старший из подрывников. Это был Шевченко.
Они двинулись на юг, куда отступал фронт. Часто менялись. Освободившийся шел впереди с пистолетами наготове. Шли быстро, потому что полковнику становилось все хуже. Он то метался, громко выкрикивая фамилии, то затихал, и каждый раз ребята со страхом думали, что это навсегда. Тогда они опускали его на землю и кто-нибудь прикладывал к груди Прокофьева ухо, выслушивая стук слабеющего сердца...
Когда подошли к мосту через реку Егорлык, Шевченко приказал всем оставаться в лесу, а сам направился к дороге. Спустя минут пятнадцать ребята увидели, как он одним махом выскочил из кустов и, выставив пистолеты, громко крикнул:
— Стой!
Скрипя тормозами, перед самым его носом остановилась полуторка…
— Откуда вы? — спросил Шевченко у шофера.
— Из Армавира, догоняем свой медсанбат, а теперь едем в Невинномысск. Больше некуда, дорога только одна.
Принесли Прокофьева. Доктор наклонился над ним, снял тряпки и осмотрел рану.
— Попробуем пока поддержать вашего командира. Но требуется срочная операция...
Невинномысск спешно эвакуировался. Многие здания были разрушены. Кое-где еще дымились обгоревшие остовы деревянных домов. Похоже, бомбили утром.
Городская больница, превращенная в госпиталь, тоже эвакуировалась. Метался от здания к машинам и обратно младший медперсонал, подгоняемый врачами, уже сидевшими в кабинах с пакетами и коробками на коленях. Поэтому, когда к подъезду подкатила полуторка, все удивленно уставились на нее.
— Нам нужна операционная и ваша помощь, — обратился врач, приехавший из Армавира, к своему коллеге.
— Исключено, милейший, все уже вот здесь, — показал тот на кузов автомашины.
— Но это случай, не терпящий отлагательства. Глубокое проникающее ранение. Возможно, началась гангрена.
— Я же вам сказал, это исключено, все дестерилизовано.
— Ну вот, слышите, — обернулся врач к Шевченко. — Просите вы.
— И попрошу, — решительно заявил тот и шагнул к машине. — А ну, вылезайте, — рванул дверцу кабины. — Это наш командир ранен, Герой Советского Союза! Понятно?
...Операция прошла благополучно. Местный врач последний раз чертыхнулся по поводу грубости со стороны Шевченко, бросил инструмент, на ходу стал снимать маску, фартук, бахилы.
Едва Прокофьева вывезли из операционной, совсем рядом грохнул взрыв. Потом еще... Но только прекратилась бомбежка, Шевченко… увидел, как весь персонал убегал через двор.
— Догони! — скомандовал он одному из своих товарищей.
— Вы мне надоели, молодой человек! — накинулся местный врач на Шевченко, возвращаясь под конвоем. — Мы свое дело сделали и не хотим попасть в плен, как того, видимо, желаете вы. Пустите нас, мы доберемся к своим пешком.
— А как же полковник?.. Давайте погрузим командира на машину и поедем...
Не доезжая Минеральных Вод, они увидели у самой дороги санитарный самолет У-2. Летчик, размахивая шлемом, просил остановиться.
— Товарищи, помогите, кончился бензин, сел на вынужденную.
Бензина и у них было совсем мало... Однако вскоре подошла колонна машин. Возглавлял ее подполковник, который знал Прокофьева. Он сам приказал слить бензин понемногу со всех машин для самолета.
Консилиум пятигорских врачей сошелся на мнении, что ранение у Прокофьева тяжелое, надежд на скорое выздоровление нет, поэтому необходима эвакуация в тыл.
Длинным, кружным путем Прокофьева доставили в конце концов в Чкалов. Уже на следующий день в палату к нему вошел заместитель командующего ВВС округа:
— Ну, Гавриил Михайлович, от самого Ставрополя за вами гонимся по следу. Как только вы успеваете на одной ноге? Мне поручили проверить, как прошла эвакуация курсов. Проверил — все в порядке, кроме того, что пропал сам начальник. Каких только небылиц не наслушались о вас: погиб, попал в плен, ранен и умер по дороге. Хорошо, что их было много, потому и не верили ни одной. Пришлось организовать поиски. Курсы ваши застряли здесь недалеко, дожидаются своего командира.
Едва врачи разрешили Прокофьеву ходить, как он включился в организацию учебного процесса. Фронт требовал пополнения... Некогда было Прокофьеву заниматься своим здоровьем, хотя бедро болело с каждым днем все сильнее и сильнее. В конце концов настал день, когда на обширном участке открылась плохо залеченная рана.
Заместитель командующего ВВС округа, приехавший с приятной миссией — поздравить Прокофьева с присвоением ему звания генерала, застал его в постели. Тут же было решено немедленно отправить Гавриила Михайловича в Москву».
После длительного лечения генерал-майор авиации Прокофьев был назначен начальником Краснодарской высшей офицерской школы штурманов ВВС, которой руководил до 1947 г.
В 1949 г. он окончил Военную академию Генштаба, а в 1951 г. – военно-исторический факультет этой академии. Работал заместителем начальника кафедры Военно-воздушной инженерной академии.
С 1961 г. генерал-майор авиации Прокофьев в запасе. Жил в п. Монино Московской области.
Похоронен в п. Монино, на Гарнизонном кладбище.
