Фани Жаботинская

РОДСТВЕННИЦА СИОНИСТА ЖАБОТИНСКОГО (История одной фобии)

Родители Фани Жаботинской всю жизнь опасались, что им припомнят родство с сионистом Жаботинским (Владимир Евгеньевич (Зеев) Жаботинский (1880–1940) – идеолог сионистского движения, писатель. – М.Х.).

Сама Фаня помнила фотографию Владимира Жаботинского в военной форме с дарственной надписью, красиво пересекавшей лицо далекого родственника: «До встречи в Еврейском легионе. 38-й Королевский стрелковый батальон. Умм-а-Шарта. 1918». Но куда подевалась фотография, много лет простоявшая на виду, – Фаня не знала.

Снимок, на котором были запечатлены отец Фани и Жаботинский на фоне римского Колизея в 1901 году, тоже куда-то пропал, а рукописный экземпляр бяликовской поэмы о кишиневском погроме в переводе Жаботинского мать Фани изорвала на мелкие кусочки уже после смерти мужа – в 1936-м: «Это дело прошлое, и никому теперь пользы от таких стихов не будет. А будет только вред», – объяснила она Фане.

Сама Фаня мало что знала о родственнике и только была уверена, что рано или поздно он каким-то образом подведет ее под монастырь.

Страх то оседал, то снова поднимался на поверхность жизни.

В январе 1953 года Фаня провела важную операцию. Как и многие евреи страны, Фаня ничуть не удивлялась слухам о предстоящей вскоре высылке в холодные края. Фаня спокойно верила и только думала, как бы получше подготовиться к дальней дороге на новое место жительства. Слишком хорошо помнила, как впопыхах собирались в эвакуацию в 41-м и из теплых вещей почти ничего не взяли, зато мать сгрузила в большой чемодан бывшую пасхальную посуду и тем отняла место у ватных одеял, шуб и валенок. Посуду, конечно, не довезли и до первой пересадочной станции, а про оставленные в Москве одеяла и кофты вспоминали каждый день. Вспоминала мама про неудачные сборы и в день своей смерти, там же, на станции Атбасар, в Казахстане.

Теперь же Фаня делала все по плану. Продала, что можно продать: напольные часы, четыре серебряные вилки, три ложки, мельхиоровую сахарницу и щипцы из неизвестного металла для колки орехов. На вырученные деньги купила две пары валенок, одни бурки, армейский ватник с ватной же ушанкой, ватные штаны, шерстяные носки, теплые чулки, несколько банок тушенки, кусковой сахар, чай, нитки катушечные черные и белые, иголки и прочие мелочи, предназначенные для обмена в будущем.

Фаня радовалась, что ее не застигнут врасплох, и несколько раз проводила в рамках своей жилплощади учебную тревогу, собирая «на скорость» вещи. (Собрать необходимое и оставить в чемоданах посреди комнаты она считала рискованным, так как любопытных коммунальных соседей ее видимая готовность к чему-то могла раздразнить.)

Единственное, что она упаковала заранее, – так это большую фотографию покойных отца и матери, где они сняты вскоре после свадьбы, за десять лет до наступления XX века, – мелочи всегда в последнюю минуту забываются.

В общем, Фаня таким образом была за себя спокойна.

И вот Сталин умер.

Первым делом Фаня достала фото отца и матери, вставила в старую рамку.

Потом много лет ходила в валенках, бурках, узнавала время по радио.

Ватные штаны и фуфайку Фаня положила в нижний ящик комода, так как носить их в Москве не представлялось возможным.

Однажды, в 1964 году, соседский парнишка спросил у Фани:

– Жаботинский – ваш родственник?

Фаня обмерла и мотнула головой.

– Я так и подумал! – обрадовался парень. – Так что же вы скрывали? Вы «Правду» выписываете?

– Да, конечно, – Фаня приготовилась к худшему, к какому-то очередному постановле

нию.

– Ну вот, прочитайте! Там про Жаботинского.

«Правду» Фаня не выписывала и потому побежала в киоск. Читая газету, поняла, что имел в виду сосед. Штангист Леонид Жаботинский победил на Олимпийских играх 1964 года. На фотографиях в газете был он чернявый, большеносый.

Соседи зауважали Фаню и стали звать смотреть телевизор.

Понемногу слава Леонида Жаботинского улеглась, соседи успокоились, иногда походя справлялись о семейных делах Фаниного родственника.

Когда Жаботинский готовился к очередной Олимпиаде в 1968 году, газета «Известия» поместила большую статью о нем, и корреспондент называл Жаботинского Леонидом Ивановичем. Фаня статью прочитала и пришла в ужас. Не потому, что обнаружила русское отчество, а потому, что соседям тоже станет известно, что этот Жаботинский ей не родственник. Какой родственник – Иванович? Если на то пошло, по доброй воле она никогда бы к чужому Жаботинскому не присоседилась, будь он даже сто раз еврей.

Страх снова поселился в душе Фани. Позор, который ожидал ее, казался непреодолимым, чудовищным. После такого и жить нельзя.

Как ни странно, никому из соседей, тоже выписывавших «Известия» и, конечно, прочитавших злополучную статью, не пришло в голову, что Леонид Иванович Жаботинский не может являться родственником Фани Жаботинской.

Шло время, про Леню уже никто не спрашивал – его олимпийские победы заслонялись другими происшествиями, особенно для Фани.

В газетах и по радио рассказывали про зверства израильских оккупантов, и Фаня очень переживала, что Советский Союз может вступить в войну на стороне арабов. Фане снилась эвакуация неведомо куда, она просыпалась, ходила по комнате, подолгу стояла у окна, прислушиваясь.

В том, что соседи не вели с ней бесед на военно-израильскую тему, Фане чудился умысел: ее бойкотируют как представительницу агрессора. Она сама заводила разговор, осуждая планы израильской военщины, но разговора никто не поддерживал.

В 1973 году дом Фани шел под снос.

Чего-то в райисполкоме не учли, кого-то вовремя не известили, а план не ждет! Расселяли граждан в пожарном порядке: в течение трех дней велено было явиться в райисполком за новыми ордерами, собраться и выехать.

Так получилось, что до Фани эти распоряжения не дошли в полном объеме. Она усвоила только, что в течение трех дней нужно собрать вещи и ждать дальнейших указаний.

Фаня собрала теплые вещи, ватные штаны и фуфайку, пролежавшие в комоде двадцать лет, обернула плотной бумагой родительскую фотографию, уложила кое-что из постельного белья, чашку, ложку, вилку, пару ножей, чайник и миску. Чай и сахар, который Фаня всегда покупала про запас в больших количествах, теперь наконец обрели свое законное место.

Все уместилось в два чемодана, и Фаня принялась ждать.

Когда к ней в комнату заглянули соседи, приглашая выпить на дорожку, Фаня скромно ответила:

– Я там выпью, на месте, если доеду.

Соседи, давно считавшие Фаню придурочной, тихонько прикрыли дверь.

Во дворе гудели машины, люди с узлами, мебелью, цветочными горшками, метались из подъезда на улицу и обратно. Оживленные, улыбчивые.

Фаня наблюдала из окна и плакала:

– Бедные, бедные! Их-то за что? Не может быть, чтоб все тут евреи... Вот радуются, что много вещей удалось взять. И ведь тащат самое бесполезное.