Евгений Абезгауз

Евгений Абезгауз – мастер антисоветской кисти

Евгений Абезгауз мог бы не написать ни одной картины, и все равно его имя было бы на слуху благодаря его русской баньке, винограду "Изабелла" и фирменной настойке "Баркановка". Но он еще и рисует, а работы выставляются в самых престижных галереях мира.

Если вы узнаете, что он является почетным гражданином штатов Кентукки и Канзас, членом ордена "Кентуккский полковник" и почетным профессором Далларманского католического колледжа, то, конечно, решите, что сейчас он живет припеваючи где-нибудь в Европе или Америке. И ошибетесь, потому что его дом-студия с садом и террасами, увитыми виноградом, находится деревеньке Эйн-Ход под Хайфой. Здесь практически с момента основания государства Израиль живут художники, литераторы, артисты и прочий творческий люд.

Я знаю, что вы вошли в антологию "История еврейского искусства от Первого храма до наших дней", изданную музеем Лос-Анджелеса. Наверное, приятно было под одной обложкой с Модельяни, Сутиным, Пасхиным, Зарицким?

Попав в эту компанию, я радуюсь, что еще жив! Двадцатый век в этой книге представляют всего 40 человек, и почти с каждой фамилией стоит по две даты: жил и умер. А под моей, Абезгауз – одна. И это приятно.

История знает немало примеров, когда художники работают, как каторжные, а слава приходит только после смерти. Взять хотя бы Модельяни и Ван Гога…

Да, эти двое – яркие примеры того, как гению при жизни ни хрена не удалось достичь…

Но я хотела сказать, что вам в отличие от них повезло. Вас признали "при жизни"…

Да ничего подобного! Меня тоже ждет "посмертная" слава. Я это знаю абсолютно точно. Время от времени ко мне обращаются разные американские профессора, которые пишут книги "по теме". Но это нельзя назвать признанием.

Мне всегда было любопытно, как человек становится художником? Точнее так: как он понимает, что рисование может стать его профессией?

Художником я стал не сразу, хотя тяга к рисованию была с детства. И папаня, который был родом из Витебска, с родины Шагала, меня учил рисовать масляными красками, а потом отвел в художественную школу при Академии художеств... Но маменька была категорически против всех этих глупостей. Она, крупный инженер и преподаватель, говорила, что художник – это не профессия. И ребенку надо дать специальность, которая бы его кормила. В результате, в году 56, я поступил учиться на инженера, в институт связи имени Бонч-Бруевича. И инженерству я отдал восемь лет своей жизни. Но после того как я женился, родил дочь, видимо, завершился какой-то жизненный цикл, и я поступил в "Муху" и стал профессиональным художником.

В тот период, когда Хрущев взялся за художников, вы уже были достаточно зрелым мастером. Не приходилось попадать под горячую руку вождю?

Я по определению не мог столкнуться ни с Хрущевым, ни Брежневым. Те, на кого "наезжали" власти состояли в Союзе Художников и Художественном фонде. Они работали в рамках соцреализма и лишь иногда позволяли себе некоторые вольности, за которые им и досталось от вождей. А наша группа была вообще против соцреализма. У нас близко ничего не было с официальным искусством, мы противопоставляли себя – ему. У нас был как бы альтернативный "Союз художников". Те, кто хотели с нами участвовать в выставках, выходили из Союза художников. Группа "Алеф", основанная мной в Питере, была частью нон-конформистского движения 60-70-х годов. Наши выставки имели громадный успех, только в Москве в 1976 году их посетило более 100 тысяч зрителей.

Поскольку мы никак не были связаны с Союзом художников, то и никаких связей с властями у нас не было, кроме того, что она за нами следила…

Ну, это еще легко сказано: "следила". Я знаю из записок одного из членов вашей группы, что это были "жесточайшие преследования, аресты, принудительные выселения, угрозы, избиения, допросы в ночное время и даже (вероятно) убийство Евгения Рухина"…

Ну, меня тоже тогда уволили с работы за нашу московскую выставку. Это было смешно, поскольку два подразделения КГБ не смогли договориться между собой. Я тогда работал архитектором в "Ленпроекте". Там было два отдела: один занимался "сионистами", типа меня, другой – нон-конформистами. У отдела "сионизма" была инструкция не увольнять никого, потому что так легче присматривать за вольнодумцами. Пока человек ходит на работу – он всегда на глазах. А вышвырнешь – иди, ищи ветра в поле. Того и гляди, организует какой-нибудь митинг или демонстрацию. У отдела, курирующего нон-конформистов, была совсем другая инструкция: выкинуть всех на улицу, отобрать мастерские и уморить голодом. В общем, между отделами вышла какая-то нестыковочка, и меня уволили.

И чем вы зарабатывали себе на жизнь?

К тому моменту наши картины очень неплохо расходились. Ими интересовались частные коллекционеры – дипломаты, бизнесмены и иностранцы.

Как вам в те году, удалось вырваться в Израиль?

В 1972 году я подал документы, а выехать получилось только 31 декабря 1976 года. Четыре года меня держали "в отказе". И история с разрешением на выезд была очень забавной.

На открытии одной из выставок группы "Алеф" в Америке сенатор Джексон агитировал голосовать за Джимми Картера. Вот к нему и обратились несколько евреев с просьбой поговорить с Картером, чтобы тот, в свою очередь, попросил Брежнева выпустить из СССР трех евреев. Двое тогда были "узниками Сиона", а я – хоть и не был за решеткой, но находился в "отказе". Тех, кто сидел в тюрьме, несмотря на ходатайство США, так и не выпустили, а вот меня Брежнев "подарил" Картеру. Я должен был срочно выехать…

Картины вы смогли вывезти?

Меня обыскивали с головы до ног, буквально раздевая донага. Они были уверены, что если со мной нет картин, то я везу хотя бы микрофильмы. Но ни хрена не нашли!

Но я тоже не поверю, что вы все оставили в СССР…

Я выезжал "чистый", пустой, потому что картины меня уже ждали в Америке. Сейчас уже можно об этом говорить. Дело в том, что за месяц до отъезда из страны, я отправил работы группы "Алеф", а это было около двухсот картин, вместе с багажом американской промышленной выставки, которая проходила в Москве. Как говорится: евреи всего мира объединяйтесь!

Просто, какой-то всемирный сионистский заговор…

Всемирный – это точно.

А разве вы не могли официально вывезти свои работы?

Мог, но для этого надо было оценить их в Русском музее, получить разрешение от министерства культуры и заплатить пошлину. Лидер тогдашнего движения "отказников" Аба Таратута хотел пару моих картин вполне официально отправить вместе с отъезжающими. Мы пришли в Русский музей к главной экспертихе. Она посмотрела картинки и заявила, что Абезгауза вывозить нельзя, или придется платить пошлину в размере 600-800 рублей за каждую картину. В то время, это была годовая зарплата инженера. А Таратута, с его еврейской смекалкой, и говорит: "Ну, если это так дорого, то купите их для музея!". На что работница ответила: "А зачем? Они нам даром достанутся…"

Вам не хотелось потом отомстить всем этим чиновникам?

С местью в сердце в 1992 году я ехал в Питер, где в Манеже должна была проходить моя выставка. Но… никого из старой команды не застал. В виду "перестройки" их всех поувольняли. Мстить было некому. В музеях сидели "наши" люди, нон-конфрмисты, которые раньше печатались в самиздате и были в "подполье".

Вы помните, как приехали в Израиль?

В свой день рождения 4 января я впервые ступил на землю Израиля. В этот же день в "Маариве" вышла большая статья про нашу группу "Алеф", с иллюстрациями… Как оказалось, эта статья у них была готова задолго до того, как мы прилетели. И когда моя фамилия появилась в списке пассажиров самолета "Эль-Аль" – тогда статью дали в печать.

Израиль не обманул ваших ожиданий?

Обманул, потому что мы готовились к тяжелой жизни в пустыне. Наталья сама училась делать уколы, потому что мы были неуверенны, что нам хватит денег на медицинскую страховку. Мы думали: Израиль – это бедненькая страна, кругом пустыня, кругом враги, поэтому нужно быть готовым ко всему. А когда приехали, поняли, что ошибались. Мы приехали в культурную цивилизованную страну, где забота о человеке была во много раз лучше, чем там, откуда мы приехали. И уровень жизни во много раз выше.

Вам нравятся ваши картины? Какие чувства вы испытываете, глядя на них?

Мне ужасно нравятся мои картины. Но, к сожалению, в виду плохой памяти я не помню, что и где рисовал. У меня есть такая записная книжка-эскизник, куда я набрасываю идеи, чтобы не забыть. А потом начинаю делать и вдруг вспоминаю: мама моя, да я же эту картину уже нарисовал! Или приходишь куда-нибудь и краем глаза видишь какую-нибудь работу и отмечаешь про себя, что она здорово сделана. Подходишь ближе – так, это же моя!

Вы себя причисляете к богеме? Ходите на разные тусовки, презентации, выставки, встречи?

По необходимости, если не получилось отказать…

Вы одеваетесь так, что видишь вас и сразу понимаешь, что вы художник. Но для торжественных случаев у вас, наверное, припасен смокинг?

Смокинга у меня нет, и не было. Я везде так хожу.

А если бы вас пригласили на вручение, к примеру, Нобелевской премии, вы бы приоделись?

Про Нобелевскую премию никогда не думал. У меня уже есть несколько почетных званий. К примеру, "Кентуккский полковник". Кроме того, вся наша компания из "Алефа" стала почетными профессорами Далларманского католического колледжа. Согласно традиции колледжа, почетный профессор должен прочесть хотя бы одну лекцию студентам. Тогда мы с Сашкой Окунем вдвоем топтались перед одним микрофоном, а нашего английского на двоих хватило на одну лекцию. Мы толкали друг друга локтем – как это по-ихнему? – кто-то вспоминал, тот и продолжал дальше. Студенты и преподаватели были ужасно довольны. Им было смешно.

Ваших воспоминаний хватило бы ни на одну книгу. Не хотите засесть за мемуары?

Ну, нет: чукча – не писатель, чукча – художник. Я могу наговорить, а журналисты потом процитировать. Вот Сашка Окунь – он, да, пишет. У него и в журнале "22" было великолепное эссе о группе "Алеф". Хотя у него, как и у любого писателя, там полно вымысла. Например, он пишет, что Абезгауз во время выставки в Луисвилле повел членов группы за хорошее поведение в публичный дом. А на самом деле я их повел погулять по городу, и мы зашли в секс-шоп. Поскольку несколько человек вообще были впервые на Западе, то нужно было им втолковать, что к чему. В этом магазинчике был еще такой аттракцион: бросаешь 25 центов и в специальном окошечке крутится "порнуха". Я кого-то из нашей братии посадил смотреть это кино. А Сашка потом из этого эпизода сделал великолепный рассказ.

Я как-то читала, что вы рецепт своей знаменитой настойки "Баркановка" держите в строжайшем секрете…

Врут. Лет тридцать назад я еще обижался на журналистов, но теперь привык. Никто же не воспринимает всерьез то, что пишут журналисты. В моей настойке 20 целебных трав. Но, когда пишут журналисты, количество трав сильно зависит от того, сколько перед этим выпил корреспондент.

Свой дом вы сами проектировали?

А как же! На первой большой выставке в Америке я заработал деньги и начал строить. Я тогда всего лишь три года был в стране.

Как вы познакомились с вашей женой?

Мы учились в институте. Я стал художником, а она так и осталась инженером. В Израиле 25 лет отвечала за технологическое развитие израильских телефонных фирм в министерстве связи. Она "пережила" 7 министров. В общем, была большим человеком в министерстве связи. А в прошлом году вышла на пенсию.

Она когда-нибудь вам позировала?

Говорят, что я ее изображаю на всех картинах... Но это, наверное, подсознательно.

Какие отношения у вас складываются с иудаизмом?

Я – верующий еврей, хотя и некошерный. Но каждый вечер читаю ТАНАХ, и, кстати, очень многие идеи черпаю из него.

У вас есть серия картин, навеянная Экклезиастом: "Мир суеты и мир покоя". Что для вас покой?

Понятия не имею. Хотя, могу предположить, что это состояние, в котором я постоянно нахожусь. У меня полная гармония с самим собой. Вот мое Средиземное море, мои виноградники, моя мастерская, в которой я могу запереться. Или – выйти в деревню, посидеть в ресторане, покалякать про искусство. Или можно неделями не выходить и все будут думать, что я уехал за границу, а я – здесь.

У вас есть внуки?

Одному три года, а другому – год и два месяца. Вот эти скоро проснутся эти белокурые бестии. Мы пристроили на третьем этаже рядом с моей студией пару спален с ванной, чтобы внуки жили здесь, с бабушкой и дедушкой. Два старика в пустом доме – это очень нехорошо. А когда два бандита все время стараются что-то испортить – это приятно.

Жизнь удалась?

Я же оптимист. Мне всегда все в кайф. Жизнь идет к завершению, и честно скажу: я не помню ни одного момента, когда бы у меня не было бы кайфа.