Екатерина Васильева

Екатерина Васильева: «Я не должна была дожить до этого времени»

Екатерина ВАСИЛЬЕВА много лет назад решила уйти из большого искусства, сделав выбор в пользу жизни духовной.

— ЕСТЬ ли дата, за которой осталась ваша прошлая жизнь?

— Может быть, это встреча с моим духовным отцом. Двадцать пять лет тому назад. Может быть, с этого дня все прошлое стало отпадать. Про жизнь «до» священники говорят так: «Когда я еще был жив»…

— Вас не смущает эта фраза?

— Это нормальная фраза. Это значит, что человек умер для мира.

— Интересно, сколько вы свобод потеряли, умерев для этого мира?

— (Восклицательно.) Потеряла?! Я только приобрела свободу!

— Вы даже не смогли самостоятельно принять решение о встрече со мной. Вас на это должен был благословить священник.

— Ну и слава Богу! Цель моей жизни — это спасение души, и батюшке виднее, что полезнее моей душе, что нет.

— Скажите, как традиционно строится ваш сегодняшний день?

— У меня сын священник, поэтому мы живем по церковному календарю, не по светскому. Просыпаемся рано, где-то в восемь… Либо идем все вместе на службу, либо батюшка уезжает один. Если я не иду на службу, то встаю, молюсь у себя в комнате, читаю утреннее правило. Потом возвращается со службы батюшка. Обедаем, дети ложатся спать…

— Простите, кого вы называете батюшкой?

— Батюшка — сын мой, отец Димитрий.

— Извините, сколько вашему сыну лет?

— Тридцать вот было.

— Это было ваше желание, чтобы он вошел в церковь?

— Вы знаете, я даже об этом мечтать не могла… (Улыбается.) То, что это так случилось… Это счастье, конечно.

— Вы оказывали на него давление в его выборе?

— Разве такой крест можно взваливать на человека против его воли? Это же крест тяжелейший! Настоящая мужская работа!

— А вы сами хоть однажды задумывались над тем, скольких ваших искренних и горячих поклонников вы предали, перестав сниматься?

— Игорь, ну же! Ведь без конца крутят все эти фильмы со мной! Этих «Чародеев», «Соломенные шляпки», это «Обыкновенное чудо»… Как предала?!

— Я хочу сказать, что лично я потерял с вашим уходом в церковь один из немногих источников вдохновения.

— (Перебивает.) Игорь, вы меня не поняли. Я не завишу в этом смысле от церкви. Я вообще не хочу работать. Я не хочу играть! Понимаете? Это как бы давным-давно исчезнувшее желание. И, если я сейчас где-то снимаюсь или участвую в антрепризе, то это только для заработка. Только!

Тут нет никакого пресса со стороны церкви. Это от меня исходило. Более того, я долго умоляла батюшку, чтобы он благословил меня не играть больше. Но он, как человек мудрый, понимал, что я не готова это бросить, что это никому не нужно — ни мне, ни людям, как вы говорите… И когда он действительно понял, что мне тяжело, невыносимо — это случилось после «Орестеи», когда я просто в слезах приползла к нему и сказала, что больше я не могу этим заниматься…

— Из-за этого у вас и случился конфликт с режиссером Штайном?

— Да, он это чувствовал. Я так тщательно скрывала — придраться было вроде бы не к чему, технически я мощно играла, но он видел, он понимал, что «мои деньги в другом банке»… И его это так раздражало! Он хотел, чтобы я ЖАЖДАЛА играть! Чтобы я приходила на сцену, как на исповедь, а не на муку! Он же видел, как я скучаю на репетициях, что не в кайф это мне…

— Извините, это, по-моему, был 1994 год. Но до «Орестеи» вы уже 27 лет как снимались и играли в театре…

— Да, это как-то накапливалось, видимо. Но вдруг я осознала, что не могу больше, что мне невыносимо тяжело, что всерьез не могу произносить эти тексты. Особенно если это серьезные роли, понимаете? Вот, скажем, я играла Екатерину Медичи в «Королеве Марго». И каждый раз, когда я открывала рот и говорила что-то там… Ой, Господи… (Начинает смеяться.) Они по семь дублей снимали… (Заливисто смеется.) Потому что я «кололась», не могла без смеха текст произносить.

Страсть, любовь… Я просто помираю со смеху, думаю: бедные люди, чем мы занимаемся… (Успокаивается.) Игорь, я не могу объяснить вам словами, что этого не может быть…

— Чего не может быть?

— Ну что это за бред такой, когда один человек играет другого человека! Пока это вдруг не осознаешь, что такой профессии нет, что она искусственно придумана, что это такой изыск дьявольский…

— Вы имеете в виду актерство?

— Ну конечно! И посмотрите, что сейчас артисты из себя мнят! В XIX веке писатели были властителями умов, а сейчас — актеры… Просто как пророки! И все нас слушают!

— Так что же вас смущает? Что актеры популярнее священников?

— Конечно, смущает! Но я другое хочу сказать. Не могу я больше играть. Вот и все. (Очень серьезно.) И я вам скажу честно: НИКОГДА я не была фанаткой этой профессии.

Я батюшке говорю: «Батюшка, ну что мне теперь делать? Мне так не хочется, но вот надо». А он мне: «Вы что-нибудь другое умеете делать?» Я говорю: «Нет». — «Вот идите тогда и играйте. Хлеб надо зарабатывать как-то».

— Сколько вы просите за съемочный день?

— (Категорически.) Тысячу долларов. А что я могу поделать? Я же должна помогать семье. Они у меня такие золотые, такие хорошие… Если бы они валялись на кровати там или ходили по казино, я бы точно не снималась нигде. Мне много не надо. А так — я за них готова жизнь положить.

Страдания смиряют

— НАЗОВИТЕ одно произведение искусства, которое произвело на вас неизгладимое впечатление.

— О, Господи… Я действительно забыла… Раньше было что-то, а сейчас не вспомню. Сегодня это настолько не важно для меня. Я так давно никуда не хожу, ничего не смотрю, не читаю. Потому что это все чувственно, это вызывает очень сильные эмоции, страсти. Вы знаете, сколько вреда принесло искусство моей жизни?

— (Опешив.) Как так?!

— Да так, что оно разогревало во мне страсти, грехи. Прожить столько лет без царя в голове, без веры в душе! Я меняла свою жизнь с невероятной скоростью, делала такие зигзаги сногсшибательные! Господи! Когда уже пришла к вере, я поразилась вообще Божьей милости! Я не должна была дожить до этого времени! Столько своих друзей схоронила, которые жили так же, как и я. В буквальном смысле схоронила. Они погибли. Кто спился, кто с собой покончил, кто что.

— Вы тоже стояли у подобной черты?

— Может быть… Поэтому я всегда буду неустанно и неусыпно благодарить Бога за то, что он дал мне возможность исправления и покаяния. (Смотрит на И. Г., у которого полуоткрыт рот.) Что же это вы так на меня, а? С таким ужасом смотрите? (Смеется.) Считаете меня сумасшедшей?

— Наоборот, восхищаюсь. Екатерина Сергеевна, скажите сейчас… Только подумайте перед тем, как ответить. Вы еще вернетесь? То есть я имею в виду, сыграете что-то?.. По-настоящему…

— Нет. Я просто не смогу. Меня нужно по мелочи использовать, и все. Я ничего не могу с этим поделать. Простите великодушно. Нет сил. Я даже те спектакли сейчас, которые левой ногой играю, плохо переношу. Переезды, поезда, у меня приступы сердечные, меня всю выворачивает.

— Можно страшный вопрос?

— Страшный?

— Для меня — да. Как бы вы хотели умереть?

— Как? О, это совсем не страшно! Я каждый день об этом думаю.

— Нарисуйте мне тогда идеальную картину своей смерти.

— Дома, в постели.

— И сколько лет вам?

— Не знаю, все равно. Абсолютно все равно. Как Господь решит. Ну, побольше хочется, потому что я только-только начинаю жить по-настоящему. Хочется посмотреть, как внуки будут расти. А так, чтобы поболела, чтобы пострадала. Только страданием можно искупить грехи.

— Неужели вы не настрадались еще?

— Физическое страдание очень смиряет человека. И чтобы, конечно, в сознании, с исповедью, с причастием. Больше ничего не прошу.