Дарья Асламова

Женщина рожденная для войны и секса

Застать ее дома практически невозможно:
сегодня она в Абхазии, завтра - в Нагорном Карабахе, а через два дня - в Югославии. Она - военный журналист. Она - женщина.

Она известна до такой степени, что сам бывший спикер в разгар горячих дискуссий одного из съездов вынужден был обратить на нее свой профессорский взор. Тогда она преподнесла Хасбулатову и компании большой сюрприз в виде публикации "Записок дрянной девчонки", где откровенно рассказала о мужском темпераменте экспредседателя Верховного Совета, а также мужских достоинствах многих других известных и уважаемых в СНГ людей, с которыми она занималась любовью.

Эта девушка сделала себе имя на войне и сексе. Первый военный репортаж Дарьи Асламовой наделал много шума в стране, где "железный занавес" тогда только рухнул, и посему сексом пахнуть еще не могло... "Вообще-то до карабахского скандала я выезжала в "горячие точки" пару раз. Но тогда мне казалось, что все это игра в храбрую девочку-журналистку. Я ощущала себя, ну, что ли актрисой в кино, где все равно наступит хэппи-энд или, по крайней мере, ничего плохого не случится", - говорит Даша. Весь ужас войны для нее был связан только с бытовыми неудобствами: "Ни воды, ни мыла. В маскхалате трудно было ходить в туалет - меня всегда кто-нибудь из мужчин сопровождал, развязывал веревочки и стягивал эту робу".

Но в остальном ей казалось, что на войне не так уж плохо. Потому что здесь она не просто журналист, она женщина. Существо для тех, кто воюет, особенное, до крайней степени экзотическое...

От ощущения игры ничего не осталось в Карабахе, когда боевики предложили Дарье выбор - или ее тело, или жизнь ее товарищей. "Ты же помнишь этот декабрьский скандал двухлетней давности? Мне казалось, я наделала много шума". Наделала шума - не то слово. Стоит только вспомнить ее выступление по ЦТ: Даша поведала миру, что пожертвовала своим телом ради спасения своей жизни и жизни своего товарища... "Мы ехали из одного армянского села по ночной зимней дороге в Степанакерт: я, мой коллега-журналист и два армянина, которые нас сопровождали. Хорошо помню - музыку слушали, курили. Вдруг справа и слева раздались автоматные очереди, машину окружили какие-то люди. В этот момент я еще не успела испугаться". Их вывели на мороз, заломили руки, мужчин связали и повалили на снег, а эту черноглазую фифу били по щекам.

Один из боевиков с туманным полупьяным взглядом нагнулся к ее лицу и прошипел: "Сука! Я тебя сейчас убью, поняла?". Теперь Даша сообразила, что это уже не игра. Она не сопротивлялась. Просто сказала, что трогать их - Дашу и ее друзей - никто не имеет права

: "мы журналисты". Тогда ее одарили очередной порцией "ласк": "Молчи, блядь! Молчи, или сейчас тебя прикончим".

"Они не знали, что с нами делать. Иначе не повезли бы с собой... Меня и журналиста, который был со мной, затолкали в багажник легковой машины. Я тряслась от страха и думала о маме. Как это так: бегала такая милая девочка, а тут пришли какие-то ублюдки, и все? Девочки больше не будет? Почему-то вспоминалось только лицо мамы".

Их привезли к заброшенной кошаре. Дашу оставили на морозе, приятеля пихнули в скрипучую дверь. Спустя полчаса оттуда по снегу поволокли двух армян - за стонущими телами тянулась кровавая дорожка... Она пыталась выиграть время. О чем-то говорила, что-то спрашивала, даже заигрывала. Но боевики вели себя как глухие. "Я только потом поняла, что у них с глазами что-то не то. Как после хорошей дозы наркотика". К ней подошел маленький толстый мужик. Протянул свою жирную лапу к девичьему лицу, еще секунда - и клешня, проворно расстегнув кофточку, быстро опустилась в трусы: "Ну, сучья дочь, если сейчас пушку найду, чем оправдываться будешь? На такую цацу желающих много найдется..."

Потом ей устроили допрос: что, где, почему? Даша, конечно, твердила, что парень, который с ней, - ее коллега, а те два армянина - мелкие сошки:

зачем их трогать, они все равно ничего не знают - водитель и охранник... Один из тех армян, Виген, был на самом деле начальником партизанского отряда. Недавно погиб...

"Допрос был ужасный: автомат в горло засовывали, угрожали. Но я стала плести какую-то чепуху. Я знаю, всегда под дулом нужно говорить что-нибудь. Когда в тебе видят не просто кусок мяса, а живого человека - убить уже сложнее. Меня спросили: "Жить хочешь? Бери автомат и стреляй в своих... ха-ха-ха... дружков". Я начала кричать что-то о гуманизме, но тут же подумала, насколько неуместны эти высокие слова в моей ситуации..." Даше сунули сигареты и спички. Она пыталась прикурить, но руки дрожали, и огонь все время гас. Самый молодой из боевиков посадил ее на колени и предложил простой выбор. Она сказала: "Хорошо, я отдамся тебе, если все мои друзья останутся в живых". И заставила поклясться его хлебом и матерью.

...Крутится кассета диктофона. Мы сидим в валютном баре. Даша, в шикарном красном платье "стрейч", в огромной шляпе а ля Палома Пикассо, тянет из трубочки "Мартини". Она совершенно не похожа на партизанку Зою: кокетничает, делает глазки официанту бара и небрежно кидает

"зеленые" чаевые... И без всякого перехода продолжает:

"Я стояла "раком", оперевшись на подоконник, и просто смотрела в окно - звезды, ночь... неужели я умру? А эта грязная скотина пыхтела, терлась телогрейкой о мою спину и никак не могла кончить. Мне не было гадко, я даже спросила его, почему он меня не целует? Он смутился и ответил, что у них это не принято. Мне казалось, что так не бывает - война, зима, звезды и эта смутившаяся свинья".

Она не чувствовала ничего даже тогда, когда на "русскую блядь" пришли посмотреть другие и затребовали свою долю. Было холодно - вот и все ощущения.

"Потом нас всех собрали в одной комнате, положили на кровать и сказали: "Мы сейчас вас убьем, а трупы положим на армянскую территорию, и все будут считать, что вас убили армяне". Но вдруг я услышала треск автоматных очередей, увидела в окне вспышки трассирующих пуль, а спустя некоторое время на улице кто-то закричал - сдавайтесь, вы окружены!.."

Дашу спасли гаснущие спички. Когда в армянском селе - откуда они ехали - узнали, что машину захватили боевики, ребят сразу же стали искать. Прочесывать каждый километр гор. Пока кто-то не увидел вспыхнувший огонек спички...

- Что ты почувствовала, когда поняла, что спасена и останешься жить?

- Моя первая мысль? "Это сенсация!".

Что это? Цинизм? Полное пренебрежение к собственной жизни или атрофия чувств, вызванная стрессом? Для нормального человека такая позиция - за пределами понимания. Сама Даша объясняет это как "естественную реакцию военного журналиста". Первое, что она сделала, когда добралась до телефона, - набрала номер "Комсомолки" (где до недавних пор она работала). В редакции, как она говорит, ее любили и опекали. Она часто моталась на войны и делала классные репортажи. Коллеги, многие из которых не понимают ее "завернутости на сексе", без всякой иронии говорят, что Даша - хороший репортер, отличительными чертами которого являются легкость стиля, читаемость и свежая фактура. Сейчас Асламова - свободный художник: она катается по "горячим точкам" всего мира и пишет "путевые заметки" для своей будущей книги. "Я всегда стараюсь расти. Сразу после журфака МГУ пришла в "Комсомолку", писала светскую хронику. Потом поехала на войну. Никто не мог поверить: Даша и война - нонсенс! (Смеется). Потом этот скандал с Карабахом. Потом - "Записки дрянной девчонки".

- А что было, когда ты после Карабаха прилетела в Москву?

- Я еще в аэропорту п

оняла, что возвратилась из небытия и... обязательно вернусь обратно. Я ужасная трусиха, но война для меня как наркотик. Это грань между живым и неживым сродни разве только сексуальному чувству. Особенно меня впечатлила Югославия. Это потрясающе:

девочки в лосинах и мини-юбочках перебегают от дома к дому, потому что в любой момент может раздаться выстрел снайпера, и все... Женщины ходят в этаких синеньких изящных бронежилетах весом по 20 кг. Фаталистки. С одной стороны города - сербы, с другой - мусульмане. А эти особы порхают, устраивают какие-то конкурсы красоты...

Она вспоминает поездку в Вуковар - город, уничтоженный на 80 процентов. "Среди развалин по импровизированному подиуму вышагивали разодетые девочки в шляпках, протестуя таким образом против смерти и утверждая жизнь. Меня это поразило... Я надела одно из вечерних платьев, болтавшихся на вешалке, и тоже пошла на сцену. Смотрите, говорю, как двигаться надо. Югославы аплодировали. То платье я привезла в Москву. Никто поверить не может, что оно - из города, который фактически больше не существует".

- А много ты пьешь на войне?

- Много. Самые удивительные пьянки на войне и бывают. Как в последний раз пьешь. Сразу как-то все чувства обостряются.

Есть подозрение, что "чувства", о которых она говорит, относятся к разряду любовных утех. Но Даша ничего не рассказывает. Говорит, что да, было и здесь "как в последний раз". "Но я женщина замужняя. Лучше теперь не ворошить прошлое".

Война - сугубо мужское занятие. Как вообще в условиях тотального убийства может существовать женщина, чье предназначение - быть матерью? Дашу, похоже, эти глобальные проблемы всерьез не занимают. Ее интересует другое. Мир мужчин для нее - самый лучший мир. Здесь она находит и сочувствие и понимание. "Война - сплошной сюр. Здесь грубый мужик при тебе слова худого не скажет. Потому что женщина на войне - не особь другого пола, а воплощение матери, сестры, подруги... Со мной делятся личными проблемами, посвящают в свои тайны. Я даже могу выуживать секретную информацию, что не в состоянии сделать ни один журналист-мужчина", - кокетливо довершает она...

Что можно возразить этой девушке, если она популярна до такой степени, что немцы платят по тысяче долларов в день, чтобы заснять ее хрупкую фигурку среди ослепительных сполохов трассирующих пуль в какой-нибудь "горячей точке"?

Даша прекрасно понимает, что она не просто военный журналист. Она - женщина.