Борис Зайцев

Самовар как зеркало

Прозаик Зайцев столь же умилительно тих, светел и интересен "бытово". Заявивший о себе, но не прогремевший по причине молодости, слегка изруганный левой критикой за семейную мягкость и спокойствие повествовательных интонаций, сосредоточенный москвич, раздражавший лощеных питерцев приверженностью к первопрестольной полупровинциальности, он как бы опоздал к раздирательным страстям Серебряного века.

Борис Зайцев, дотянув до 91 года, пережил всех русских литераторов-эмигрантов дореволюционного поколения (кроме "молодшего брата" Набокова) и обо всех написал и сказал доброе слово – даже о тех, о ком охотников сказать доброе слово не находилось. Cоветские писатели, выезжавшие за границу и встречавш

иеся там с неутвержденными кандидатурами соотечественников, по приезде домой получали основательную выволочку; на Зайцева сей обычай не распространялся – с ним можно было встречаться и беседовать беспрепятственно. Почему? Да потому, что Зайцев с незапамятных времен своей безмотивной эмиграции отлича

лся исключительной тихостью и, кроме чисто литературных горемыканий, ничем в парижском далеке себя антисоветски не проявил.

Прозаик Зайцев столь же умилительно тих, светел и интересен "бытово". Заявивший о себе, но не прогремевший по причине молодости, слегка изруганный левой критикой за семейну

ю мягкость и спокойствие повествовательных интонаций, сосредоточенный москвич, раздражавший лощеных питерцев приверженностью к первопрестольной полупровинциальности, он как бы опоздал к раздирательным страстям Серебряного века. Среди демонов, буревестников, футуристов, "ничевоков" и "долойстыдовцев"

отражавшийся в начищенном самоваре лик мирного семьянина Зайцева был постыдно небоевит.

Зато когда боевые трубы охрипли, Борис Зайцев, сумевший запомнить и записать все то, что выбалтывалось и выплескивалось в угаре последних лет старой России, оказался живым памятником себе и другим. У него ис